ведь мечтал, что у тебя будет сестра, он очень хотел девочку... Все отцы
почему-то хотят девочек, странно, почему?
- Это они просто не хотят огорчать любимых женщин, я, например, если
женюсь, обязательно закажу себе сына.
Миссис Эр рассмеялась, поцеловала его в лоб:
- Какой ты у меня еще маленький...
- Ты продолжай, ма, это очень интересно, как азартная игра, правда!
Даже интересней покера!
- Ну, хорошо, - миссис Эр снова зажмурила глаза. - Так, что же еще?
Ну, конечно, стулья, восемь стульев, папа купил их на распродаже,
вообще-то они стоили значительно дороже, ему тогда здорово повезло, мне
даже не верилось, что за гроши можно купить такую прелесть... А знаешь,
почему мы взяли их так дешево? Потому что один стул был с поломанной
ножкой! А что для папы было выточить новую ножку?! У него же была страсть
к столярной работе...
- Мамочка, ты все время отвлекаешься... Вот послушай, как надо
работать... Профессионально... Итак, на кухне стол, восемь стульев; возле
газовой плиты, которая стоит у окна, полочка, на которой расставлены
специи - двенадцать разноцветных баночек, расположенных друг от друга на
расстоянии одного дюйма, не больше; занавески закрывают два окна,
выходящие во двор, откуда кухня просматривается совершенно свободно;
занавески бело-голубые, в мелкую клетку; холодильник марки "Дженерал
электрик" с морозильной камерой; на плите кофейник желтого цвета; в
посудном шкафу стоит столовый сервиз не менее чем на шесть персон,
бело-желтый, с рисунками, изображающими сцены охоты... Ну, как?!
- Мальчик, - удивилась миссис Эр, - ты намерен стать сыщиком?
- Разведчиком...
- Ты будешь выслеживать людей?
- Нелюдей, ма... Нацистов... Я буду охотиться за теми ч е р н ы м и
наци, которые убивали моих друзей и морили голодом в лагерях людей.
- Мальчик, их работа кажется красивой только в кино... Это очень... я
даже не знаю, как тебе сказать... это очень гадко: следить за подобными
себе...
- Ма, а разве можно прощать зло? Ты же слышишь по радио, как много
нацистов скрылось, сколько отвертелось от суда? Разве можно допускать
такое?
- Мальчик, ты сделал все, что мог... Ты это сделал на войне... Если с
тобой случится что-нибудь сейчас, я ведь останусь одна, - она грустно
улыбнулась, - совсем одна... Что я буду делать?
Полгода Джек Эр проходил специальное обучение. Поселили его в тихой
квартире, попросили вернуть письмо" отправленное на бланке ФБР: "Вы должны
быть тщательно законспирированы; маме скажете, что вняли ее советам и
устроились работать в страховую компанию "Ишпурэнс лимитэд", бокс 5236,
Вашингтон; ваш шеф - мистер Забельски. Отныне это ваша л е г е н д а, о
кэй?"
Он не понял, откуда им могло быть известно, что мама против его
работы, но не удивился их знанию, - значит, так надо. Стажировку проходил
в столице: х о д и л за мужчиной сорока - сорока пяти лет, брюнетом, нос
с горбинкой, надевает очки, когда смотрит меню или читает газету, рост -
сто семьдесят восемь сантиметров, размер обуви - девять с половиной,
завтракает обычно в баре "Стар даст" на углу семнадцатой улицы, обедает в
журналистском клубе, ужинает дома, квартира состоит из спальни и холла, в
котором он работает на пишущей машинке.
Рапорты Джека Эра были образцовыми, но он не знал, что
п о д н а д з о р н ы м был такой же, как и он, ветеран, журналист Леон
Штайн, сотрудник левых газет, участник гражданской войны в Испании, где
сражался в батальоне Линкольна, друг Брехта и Хемингуэя; в прессе выступал
как раз по поводу тех гитлеровцев, которые избежали наказания. Ничего
этого ему, Джеку Эру, не сообщали, приучив к тому, что на первой стадии
его работы необходимо стать п р о ф е с с и о н а л о м, а борьба с
нацистами, которой он добивался, начнется после того, как он получит
квалификацию. Нельзя же победить врага, не овладев навыками тайной борьбы,
не правда ли?
Рапорты о Штайне были положены в его формуляр: в случае, если
когда-либо и почему-либо Джек в з б р ы к н е т, ему выложат на стол
документы о слежке за таким же, как и он, ветераном, написанные его рукой.
Тогда же ему был присвоен псевдоним "Элза".
Вот именно его, Джека Эра, и передали - в конфиденциальном порядке,
не проводя это документом, - Роберту Макайру для работы по Роумэну.
Инструктируя рослого парня, окрепшего за полгода,
н а л и в ш е г о с я мускулами после ежедневных трехчасовых упражнений в
гимнастическом зале, арендованном - через третьих лиц - у Фрэнка Никлбэри
на берегу Потомака, Роберт Макайр неторопливо, словно бы рассуждая вслух,
говорил:
- Человек, которого вам показали и которого вы п р и н и м а е т е в
наблюдение, не есть нацист, Джек, даже наоборот. Нам кажется, что он, как
и вы, не любит ч е р н ы х наци. Но может получиться так, что он - сам
того не понимая - выведет вас на серьезных нацистов. Посмотрите эти
фотографии, - Макайр выбросил на стол десяток портретов, - запомните лица.
Пожалуйста, запомните их хорошенько, потому что это наши с вами враги.
Заучите номера телефонов, которые я вам продиктую... Только не
перепутайте: где буэнос-айресский, где номер Боготы и Рио-де-Жанейро, а
где Асунсьона... По моему опыту нелегальной работы против наци, удобнее
всего запоминать, поставив перед номером первую букву города... Например,
А пятьдесят два сорок четыре. Городишко Асунсьон маленький, они еще не
перешли на пятизначные номера, только-только собираются, им помогает ИТТ.
Когда вам ответят, скажете, что вы от Бобби, который ждет открытку ко дню
рождения. Вам должны сказать, что готовы передать открытку с оказией. Вам
назовут адрес, куда надо прийти на встречу. Имейте в виду, мои люди будут
называть только четный номер квартиры. Если назовут любое нечетное число,
на встречу не ходите, - это сигнал тревоги. Либо вы ошиблись номером.
Перезвоните еще раз и, если вам снова назовут нечетное число, сразу же
бросайте наблюдение и отправляйтесь в наше консульство, обратитесь к
вице-консулу, занимающемуся охраной имущественного положения американских
граждан, назовите ему свое имя и попросите связь со мной. Я дам
указания... Не думайте, что вы один получили такое задание: вместе с вами
в самолете, куда сядет объект, будет еще один каш человек. Все ясно?
- Да.
- Хорошо... Вот номера, запоминайте их... Только посмотрите еще раз
на фото, надо, чтобы эти лица накрепко отложились у вас в памяти. Каждый
из них обозначен буквой, запомните ее тоже.
Среди людей на десяти фотографиях был и Штирлиц; помечен буквой "М".
ШТИРЛИЦ (Асунсьон, ноябрь сорок шестого)
__________________________________________________________________________
...Когда Штирлиц открыл глаза, он ощутил себя лежащим на толстой
тростниковой циновке в хижине Квыбырахи, рядом спал Шиббл; вождь широко
раскинулся на белой циновке с каким-то странным, мистическим орнаментом;
Канксерихи быстро ходила вокруг хижины, бормоча что-то монотонное.
Штирлиц пошевелился: боли в теле не было. Он заставил себя преодолеть
страх перед резким движением, который родился в нем после ранения, потому
что каждую минуту боялся потревожить боль, постоянно жившую в нем, и
быстро, не готовя себя, сел, - никакого п р о с т р е л а; какое-то
неудобство было в ухе; потянувшись к мочке, он отдернул руку, потому что
наткнулся на деревянную иглу; по спине его прошла брезгливая судорога -
столь странным было ощущение чего-то чужеродного в теле.
Штирлиц толкнул Шиббла; тот приподнялся на локте, потер глаза, зажег
спичку и посмотрел на часы:
- Ну и ну, - шепнул он, прислушиваясь к монотонному бормотанию
женщины, - вы проспали пятнадцать часов: свалились в два, а сейчас уже
пять... Как себя чувствуете?
- Не поверите...
- Спали вы как убитый... Хорошо?
- Как заново родился...
- Ну-ну...
- А что это она бормочет?
- Вообще-то я не понимаю их языка, но Квыбырахи объяснял: мол, она
всю ночь будет отгонять злых духов, чтобы они сквозь дырку в мочке снова
не вошли в вас... Сейчас возвращается ваш добрый дух. Он говорит, что
женщина должна стеречь вас, пока спите, во сне можно умереть, если она не
углядит за злым духом и он войдет в дырку в мочке, вот она и бормочет,
пятнадцать часов на ногах, с ума сойти...
- Я что-нибудь говорил, пока спал?
Шиббл удивленно посмотрел на него, потом со сладостным подвывом
зевнул:
- Вы?
- Ну, да... Я же слышал, вождь сказал: "Теперь он заговорит".
- Ах да, верно... Она потом долго сидела над вами, слушала, как вы
дышали... И он меня попросил, чтобы я непременно разобрал, какое слово вы
скажете во сне... Я еще удивился: "А может, он ничего не будет говорить?"
А он ответил: "Канксерихи говорит, что он обязательно будет шептать; ей
важно разобрать первое слово. Она определяет, как сложится его будущая
жизнь, вернется ли болезнь, ну и все таксе".
- Что же я сказал? - рассеянно поинтересовался Штирлиц и сразу же
почувствовал, что он перебрал, слишком уж р а с с е я н н о спросил,
негоже так себя прятать, наоборот, демаскируешь.
И верно, Шиббл усмехнулся:
- Вы сказали то, чего бы никогда никому не сказали. Всю правду о себе
сказали. Вот вы теперь где, - он повертел кулаками в воздухе, - с
потрохами.
- Нет, правда, интересно...
- Так и говорите. Вы меня изучаете, как плевок под микроскопом.
Думаете, я так не умею? Еще как умею... А сказали вы какое-то странное
слово, не на испанском... Но ей важно было не слово, а буква, у них же
каждая буква с особым смыслом... А первая буква была "Эс"... Что-то вроде
"Саченько"... Могли такое сказать?
- Мог.
- Что это значит?
- Имя... В Германии тридцатых годов, до тридцать третьего, была такая
песня...
- Так вы немец?
- Нет. Но я там жил довольно долго... Что Канксерихи сказала по
поводу буквы "Эс"?
- Обрадовалась. Потанцевала вокруг вас, всего веерами своими
обмахнула, сказала вождю, что, мол, вы произнесли нужное для здоровья
слово, если оно началось с этой буквы.
"Поди не поверь, - подумал Штирлиц. - Откуда эта индианка может знать
про Сашеньку? Она в моем сердце всегда. Ее нет рядом, но мечта о ней дает
силу жить и счастье верить, что прекрасное прошлое вернется... А если и
нет, то все равно оно будет постоянно определять оставшуюся мне
б е с к о н е ч н о с т ь, то есть те часы, которые мне еще предстоит
прожить: то, что было, всегда в душе моей... Мы до сих пор шарахаемся от
понятий "дух", "душа", хотя понятия эти совершенно разные по своей сути.
Между двумя этими понятиями существует определенное соотношение - не
статичное, как в античности, и не функциональное, то есть современное,
европейское. Некая таинственная магия определяет соотношение между душой и
духом. Мы вульгарно толкуем и понятие "магическое", сразу представляем
фокусника, который шпагу глотает, а ведь понятие вполне предметно, рождено
философской школой Багдада, той, которая дала миру и христианство, и
манихейство, и неоплатонизм, а уж после ислам. Багдад, столица
мавританской школы магического, к математике относилась как к умному
собеседнику, какой уж тут фокусник со шпагой... Как чего не знаем, так
кричим "осанна"! Душа моя, Сашенька, дух твой всегда в моей душе, - разве
эти слова для меня не были магическими, спасительными все эти годы?! Разве
не стали они моей верой?!"
- Вы давно спите? - спросил Штирлиц.
