вмонтированную под ручкой нижнего ящика правой тумбы, открыл его, отмотал
пленку диктофона на несколько метров, прослушал фрагмент записи:
"Великолепна, очень чувствительный микрофон, брал мои реплики даже от
окна, с такой техникой можно работать".
Достав пленку, он положил ее в сейф и, забросив руки за голову, начал
делать упражнения для шеи: самое страшное - дать развиться новомодной
болезни, называется дико мудрено - не подагра, как раньше, и не отложение
солей, как в простонародье, а остеохондроз.
Он испугался было с л ы ш и м о г о хруста шейных позвонков, но
ощутил тепло, которое разливалось вниз по позвоночнику, и подумал, что
здоровье находится в наших руках: либо ты бережешь его и думаешь о нем
постоянно - и тогда тебе не грозит дряхлость как сопутствие старости, либо
живешь по принципу стрекозы - лишь бы это лето было солнечным, а там все
равно засыпать вечным сном! Ничего подобного, стрекоза! Зиму можно
оттянуть, во Флориде купание круглый год, там нет возраста, и даже зимой
ночи не так длинны, как здесь.
"Бедный Роумэн, - подумал вдруг он. - Мне его все-таки жаль, видимо,
очень порядочный человек. Будь неладна наша профессия, но в моем возрасте
профессию уже не меняют, поздно".
ИНФОРМАЦИЯ К РАЗМЫШЛЕНИЮ (Мюллер и Стресснер, Парагвай)
__________________________________________________________________________
Изучая архивы Гитлера, НСДАП и, особенно, Эрнста Рэма, который из
"брата" фюрера был превращен пропагандистской машиной рейха во "врага
нации", Мюллер подчас диву давался: сколь же г л у б и н н о было
недоверие друг к другу среди тех, кто плечом к плечу стоял на спортивных
трибунах во время "партайтагов", кто перед камерами фото- и кинокамер
сердечно обнимал "соратника по борьбе", отдав перед этим
н е п о д п и с а н н ы й приказ одному из наиболее приближенных эсэсовцев
готовить уничтожение именно этого человека.
За долгие месяцы, проведенные, здесь, на окраине маленького местечка
в горах, весьма гордо называвшегося "Вилла Хенераль Бельграно", он,
Мюллер, воспринимал все, что происходило в рейхе, по-новому, с еще более
обостренным интересом, ибо теперь он владел архивами, то есть знал в с ю
правду, - впрочем, в тех пределах, которые были определены документами.
Самое главное, как он теперь убедился, не фиксировалось на бумаге; Гитлер
предпочитал оперировать устным словом, когда речь шла о внутрипартийной
борьбе и битве за вермахт, без которого он бы не стал фюрером.
Мюллер четко расписал график работы: прежде всего поиск в архивах
наиболее секретных документов о связях НСДАП и хозяйственного управления
СС, которое отвечало за концентрационные лагеря рейха, с теми
аристократами и магнатами Германии, которые наиболее широко использовали
каторжный труд заключенных.
Затем - сбор компрометирующих данных на тех политиков, которые тайно
поддерживали Гитлера в его борьбе против Веймарской республики, а сейчас -
по еле заметным признакам, но, однако, вполне симптоматичным - выходят на
ту орбиту, путь из которой один - к руководству в воссоздаваемом
государственном аппарате Германии.
Третий этап работы был наиболее приятным для Мюллера: подбор картотек
на соратников; оказание помощи таким проверенным борцам, как Эйхман, Рауф,
Скорцени, Штангль, Менгеле, Бест, - да разве всех упомнишь? Из тех, кто
уцелел (неважно, кто сейчас скрывается в подполье или содержится в лагере
союзников, это уже техника), можно составить легион блестящих борцов за
национальное возрождение.
Судьбы штандартенфюрера СС профессора доктора Танка, тайно
возглавившего производство военной авиации для Перона, и вождя хорватских
усташей Анте Павелича, который сумел вывезти сюда, в Аргентину, золото и
бриллианты, вполне благополучны, они весьма крепко связаны с окружением
Перона и поныне. Полковник люфтваффе профессор Губертус Струхгольд,
директор берлинского института авиационной медицины (оперировал
заключенных в Дахау в интересах научного эксперимента, успехи были вполне
обнадеживающими; Геринг как-то сказал рейхсфюреру СС, что Струхгольд стоит
на грани мировых открытий), ныне приглашен в США, в медицинский центр ВВС
"Рандольф", штат Техас. Оберштурмбанфюрер СС профессор доктор Вернер фон
Браун, создатель ФАУ, также трудится в Штатах. Судьба этих людей, их
прежние связи, резолюции на документах, расписки в получении денег на
эксперименты, тексты докладов, произнесенных по случаю дня рождения
"великого фюрера германской нации, лучшего друга германской науки, пророка
новой цивилизации", - все это, да и многое другое интересовало Мюллера,
что называется, в рабочем порядке - с в о и. Вопрос состоит в том, как
помочь им в расширении "арийских плацдармов", подключить их к борьбе за
освобождение тех, кто еще томится в лагерях янки, как заставить их
в л и я т ь на тех, кто р е ш а е т, чтобы те поступали в интересах
дела, но не сухой, абстрактной буквы.
Сложнее было с иностранной агентурой - Мюллер только сейчас понял,
сколь специфична эта работа. "Бедный Шелленберг, - подумал он как-то, - мы
бы сейчас могли работать, как настоящие друзья, теперь бы мы были равны, и
над нами не было бы этих чудовищ Гиммлера и Кальтенбруннера, простор для
дружеской работы товарищей по духу". (О Бормане старался не думать; более
всего страшился, что тот однажды появится в его доме; видение это - порой
навязчиво близкое, фотографическое - гнал, отправлялся в горы, на охоту,
заставляя себя делать тяжелые переходы, мерзнуть в палатке, только б
устать, свалиться, уснуть, тогда о т п у с к а л о.)
Он имел в своей картотеке довольно много политиков, которые - в своей
честолюбивой, а потому корыстной борьбе за президентские и министерские
кресла, особенно здесь, на латиноамериканском континенте, - давно и прочно
продали душу дьяволу.
(Впервые употребив эту фразу - естественно, в мыслях, а не прилюдно,
- Мюллер споткнулся, спросив себя: "Что же, выходит, я представляю
интересы дьявола?" Посмеялся своим колышащимся, мелким смехом, вызвав
недоумение Шольца, - помощника доставили сюда в декабре сорок пятого,
после тщательной проверки: более всего боялись, не сидел ли у союзников,
прежде всего, понятно, русских, - те переломят в два счета, заставят
работать на себя, как миленького.)
Мюллера не очень-то интересовали политики такого рода: слишком на
п л а в у, связи с ними рискованны, нет ничего более бесполезного в
и г р е, чем единожды сыгранная карта; воистину, дорого яичко к христову
дню.
Хваткий ум Мюллера подсказал путь значительно более разумный:
поискать о п о р у среди тех, кто еще не состоялся, но а л ч е т этого,
не з а с в е ч е н связями с рейхсляйтером Боле, вполне лоялен по
отношению к существующим правительствам и не принадлежит ни к какой
партии, тем более радикального толка.
Поначалу он отсек кандидатов, которых ему представил Шольц; так и
должно быть, потому что, дав задание, Мюллер инстинктивно, не отдавая,
видимо, отчета себе самому, запутал задачу, чтобы тот ни в коем случае не
понял конечной задумки группенфюрера. (Потом уж посмеялся, передразнив
самого себя: "Как можно не верить друг другу?! Это падение нравов,
недостойное национал-социалистов!") Затем углубился в изучение архивов
партайляйтера Боле, причем не главных, а тех, что сваливались в кучу в
подвалах на Вильгельмштрассе, как малоперспективные: Гитлер требовал,
чтобы в рапортах, представлявшихся на его имя, фигурировали фамилии лишь
тех политиков, которые "имеют вес и могут сказать решающее слово". Таким
образом, чиновники рейха были вынуждены жить сегодняшним днем, никак не
заботясь о будущем, ибо перспектива, допускавшая поражение, называлась
"изменой", а тот, кто находил мужество говорить о такого рода возможности,
привлекался к партийному суду, если не трибуналу СС - того хуже.
Именно здесь он натолкнулся на фамилию капитана Стресснера, потом -
после долгих поисков - получил данные о нем из архива Шелленберга; Вальтер
занимался этим военным в сорок третьем году, накануне
антиправительственного выступления генерала Фарелла и полковника Перона в
Аргентине. Как ни странно, вполне перспективный командир был отведен
Гиммлером, несмотря на протесты Шелленберга, - тот умел защищать тех, в
будущее кого он верил.
Проклиная таинственную пересекаемость архивных документов, их подчас
взаимоисключающую категоричность, молчаливую сокровенную значимость,
Мюллер поднял данные абвера, - те работали по Латинской Америке очень
тонко, материалов своих старались не отдавать ни НСДАП, ни, тем более,
РСХА. При Канарисе это удавалось, а после ареста адмирала на все его
документы наложил руку Вальтер. ("Пострел везде успел", - с неожиданной
для него самого ласковостью подумал Мюллер о своем сопернике, томящемся у
британцев. Он чувствовал, как ему недоставало Шелленберга; куда как
сподручнее работать, опровергая мнение самого ближнего, труднее всего
раскручивать дело в вакууме. "Если бы он был рядом, мы бы в пять раз
быстрее решили то, что нам предстоит. Надо сделать все, чтобы как можно
скорее его вызволить, получить у него всю ту информацию, что он хранит в
голове, - это надежнее любого сейфа, - а уж потом нейтрализовать".)
Как раз здесь, в материалах абвера, Мюллер и натолкнулся на один
документ, который поначалу промахнул, не задерживаясь толком на
машинописных строчках. Лишь при повторном чтении он подчеркнул фразу: "В
конце двадцатых годов молодой Альфредо Стресснер был прикомандирован
парагвайским генеральным штабом к военному советнику капитану Рэму, когда
тот, по приглашению боливийского правительства, руководил созданием
регулярной армии. Стресснер был рекомендован герою первой мировой войны
Эрнсту Рэму преподавателем высшей военной школы в Рио-де-Жанейро Куртом
Штранебахом; в 1936 году Штранебах подал заявление о приеме в члены НСДАП,
но принят не был".
Это удивило Мюллера. Семь дней он копался в архивах, посадил за эту
же работу Шольца и, наконец, обнаружил то, что искал: на заявлении
Штранебаха стояла резолюция рейхсляйтера Боле: "В приеме отказать,
соблюдая высшую форму корректности. Разъяснить, что сейчас - по указанию
фюрера - прием в НСДАП временно ограничен; к обсуждению его ходатайства
вернемся через год. Однако, если он обратится через год, в приеме так же -
под благовидным предлогом - отказать, ибо Штранебах скомпрометирован
дружескими связями с врагом нации Эрнстом Рэмом, когда тот работал в
Латинской Америке".
Вернувшись к изучению документов, собранных на Стресснера,
группенфюрер понял, отчего Боле не порекомендовал генералу Эстигаррибиа,
совершившему (по рецептам, разработанным в Берлине) военный переворот,
капитана Стресснера, несмотря на то, что этот офицер был связан с
нацистами еще с двадцать девятого года, когда учился у Рэма. Военному
диктатору были рекомендованы Хосе Агуэро и Винсенте Лопес Падилья, которые
был? значительно менее подготовлены, чем Стресснер, но именно этого
жесткого, немногословного офицера, внука немца и сына индианки из племени
гуарани, упомянуть з а б ы л и.
Его не рекомендовали и генералу Мориниго, ставшему президентом в
сороковом году, а именно тогда потребность в Стресснере была очевидной,
поскольку Мориниго утверждал новую конституцию, которая предоставляла ему,
президенту, авторитарную власть и позволяла по собственному усмотрению
распускать политические партии, именно его "новому революционному
