рассказали мне обо всем; я ч у в с т в у ю операцию, которая может
оказаться коронной. Когда и если мы завершим ее, вы найдете себя в списках
тех, кто стоял у ее начала, был, строго говоря, инициатором. Так что,
повторяю, - решение за вами. Что же касается слова по поводу миссис
Роумэн, то я даю его вам от всего сердца.
"Ну вот, не хватало мне еще начать шмыгать носом, - подумал Роумэн. -
Нельзя, нельзя быть подозрительным, это - ржавчина, она разъедает душу,
превращает человека в мышь, трусливую, загнанную и жадную. Он мог бы, он
имел право просить меня написать обо всем, а уж о Крис тем более. Но ведь
он не сделал этого! Он поступил как джентльмен, товарищ по общему делу. В
конце концов, этот самый генерал Верен действительно может играть им,
Макайр может и не предполагать даже о том, что из себя представляют все
эти наци, он же не сидел у них! Я стал таким подозрительным после
Штирлица, - подумал Роумэн. - До встречи с ним я был совершенно нормальным
человеком. Неужели они влияют через него таким образом, чтобы превратить
меня в осторожничающего, оглядывающегося на каждый взгляд и шорох скунса?!
Если он исчезнет, а он имеет возможность исчезнуть, хотя я и дал ему
денег, но их не хватит на возвращение в Европу самолетом, - успел
просчитать, слава богу, - значит, он говорил мне правду, он не наци,
следовательно, он уйдет к своим... Или будет стараться уйти... В Асунсьоне
нет русского посольства... Он мог выйти из самолета в Рио, вот и весь
разговор... Стоп, все выстраивается: если он ушел, значит, он вернулся к
своим и дал мне таким образом понять, что его работа кончена. Если же он
п р о к л ю н е т с я, значит, он в игре. Погоди, - остановил себя Роумэн,
- не вали все на Штирлица. Задай сначала вопрос: на чьей он стороне? С
Гаузнером против меня? Или со мной против гаузнеров? Вполне может быть и
так, и эдак. Я знаю, что мне сейчас нужно сделать. Я должен потребовать у
Макайра право на абсолютно самостоятельную работу, вот что мне нужно.
Скорее всего он откажет, я бы на его месте отказал. Это все и решит".
- Роберт, а что происходит с Брехтом?
- По-моему, ничего особенного. Обычная проверка - иначе нельзя. Если
я намерен проверять родственников матушки - а я говорю это серьезно, - то
отчего мы не можем задать человеку вопросы, если они возникли?
- Что грозит Эйслеру?
- Ничего ему не грозит... Наслушались сплетен в Европе - и
запаниковали... Мне тоже не по душе дилетантство и некомпетентность тех,
кто задает вопросы в Комиссии, но даже конституция не гарантирует нас от
дураков. От фальшивого обвинения - да, а это, по-моему, важнее.
- Вы знаете, что он помогал мне перед тем, как я был заброшен в тыл к
наци?
- Знаю.
- Его нельзя дать в обиду, Роберт.
- А кто вам сказал, что мы намерены дать его в обиду? Будьте уверены,
в Штатах умеют защищать честных людей.
Роумэн помолчал, оценивая сказанное Макайром: сейчас нет смысла
д а в и т ь; он достаточно ясно определил свою позицию, вполне пристойна.
- Послушайте, Роберт... Я хочу внести предложение... Нет, погодите,
перед этим я хочу спросить вас: вы мне верите?
- Как себе.
- Спасибо. Второе. Имеете ли вы контакты с пунктами охраны и слежения
за русскими миссиями в Латинской Америке?
- Конечно.
- Информация поступает ежедневно?
- Да.
- А копии фотографий лиц, входящих в русские посольства?
- Это - с почтой, раз в две недели.
- Если вы запросите Буэнос-Айрес, Рио-де-Жанейро и
Сантьяго-де-Чили... Впрочем, Венесуэлу и Боготу тоже... Вам смогут
прислать фотографии н о в е н ь к и х?
- Хотите поглядеть Штирлица? Или Пепе?
- Штирлица. Пепе вряд ли. Думаю, он объявится здесь.
- Мы его хорошо встретим.
- Не сомневаюсь...
Макайр снял трубку телефона, набрал номер, поинтересовался, можно ли
соединиться с Барри, выслушал ответ, кивнул, пояснил Роумэну, что тот в
соседнем зале проводит совещание, сейчас его позовут; мило поприветствовал
шефа отдела, занимавшегося контактами с секретными службами на юге
континента, изложил просьбу, снова кивнул Роумэну, шепнул, что дело
сработано, привезут самолетом, поблагодарил собеседника за помощь,
попросил передать привет его очаровательной жене - она помолодела на
десять лет, пусть запатентует свой секрет - и сразу же набрал второй
номер.
- Кэлли, это Макайр, не сочтите за труд посмотреть, причем срочно,
сейчас же, телеграммы с юга. Меня интересуют данные о лицах, не
зарегистрированных ранее при входе в советские миссии, корреспондентские
пункты и отели, где проживают русские дипломаты. Да, это крайне срочно.
Сколько потребуется времени? Полчаса? - он посмотрел на Роумэна. - У вас
есть полчаса?
- Конечно.
- Хорошо, - сказал Макайр, - мы будем ждать, благодарю вас, Кэлли.
- Я не очень отрываю вас, Роберт?
- Вопрос неправомочен, - улыбнулся Макайр. - Человек, только что
женившийся на прекрасной девушке, должен ценить свое время, мир сейчас
должен существовать лишь для него и любимой.
- Тогда перейдем к третьей позиции.
- Пожалуйста.
- Если я решу остаться в комбинации, можете гарантировать
автономность моей работы? Абсолютную автономность?
- Конечно.
- Я сам попрошу о помощи, если потребуется. Вы сможете выделить мне
пару надежных людей?
- Назовете человека, в котором заинтересованы, и он сразу же перейдет
в ваше подчинение.
- Даже если этот человек сейчас работает в Мадриде?
- Конечно. Кого вы имеете в виду?
Роумэн едва удержался, чтобы не ответить "Джонсон", но вспомнил
Кристу. Никогда нельзя признаваться в том, кого любишь, это значит
отдавать себя в заклад; грустно, но точно: никогда нельзя показывать свою
любовь, ты сразу делаешься беззащитным; дружба близка любви, хотя несет в
себе более жесткое качество, проверка на слом более беспощадна; женщины
редко дружат, их призвание - любовь.
- Никого конкретно, - ответил Роумэн, снова достав из кармана мятую
пачку сигарет. - Просто я подумал о некоторых парнях в Мюнхене и
Мадриде... Я, возможно, буду заинтересован в костоломах, Роберт.
- Тогда обратимся в ФБР, - рассмеялся Макайр, - эта работа по их
части, и они делают ее весьма профессионально. Но позвольте и мне
выдвинуть свое условие. Пол.
"Вот оно, - понял Роумэн. - Сейчас он и задвинет все то, что должен
был задвинуть. Не зря я ждал этого мгновения. Долго же он готовил это,
хорошо стелил, я размяк, время прижимать руку к столу, как это показывают
в наших ковбойских фильмах. Ну, давай, Роберт, дави, посмотрим, кто кого
пережмет".
- Вы должны мне дать слово не подвергать свою жизнь риску.
- Обещаю. Что дальше?
- Все. Вы слишком честно воевали, чтобы погибнуть после победы.
- Допускаете такую возможность?
- Да.
- Есть какие-то основания?
- Нет. Но меня насторожил Пепе. Он не укладывается в существующую
схему представлений о наци... Да и о русских тоже... Будет очень страшно,
если с и н д и к а т войдет в контакт с теми или другими... Процесс - во
всяком случае, на первом этапе - может оказаться неуправляемым.
"Ну и что? - спросил себя Роумэн. - Съел? Он же не потребовал от меня
ничего, что входило бы в противоречие с общепринятым пониманием чести и
благородства. Он не стал просить меня записывать мои показания,
свидетельствовать их под присягой, привести к присяге Кристу. Я не вправе
предъявить ему никакой претензии: он был корректен от начала и до конца.
Считается, что Отелло погиб от доверчивости, а не от подозрительности;
ревность лишь одно из ее выявлений - плотское. Он бы навсегда остался
добрым, доверчивым воином и возлюбленным, доведи до абсолюта прекрасное
качество, отпущенное создателем, - доверчивость. Не в гибели Дездемоны он
виноват, а в том, что утерял веру в любимую. Отелло повинен перед
потомками, которые являют собой высшую справедливость; современники лишены
такого дара... Не Отелло злой, никому не верящий ревнивец, а именно Яго;
это сразу трудно заметить, потому что Шекспир наделил его такими страшными
пороками, что подозрительность как-то отошла на задний план,
стушевалась... А ведь если прочесть Отелло с карандашом в руке, забыть про
театр и бесстрастно исследовать текст, то станет очевидно: Яго мстил
Отелло за то, что его собственная жена ему изменяла с ним, именно с этим
добрым и доверчивым, таким благородным и нежным мавром. Не погибнуть бы и
мне как личности из-за постоянной - день ото дня все более мне самому
заметной - недоверчивости, - подумал Роумэн. - И самое отвратительное то,
что я мну в себе ногами недоверие и к Кристе... Я боялся услышать это в
себе, запрещал себе - зная, что знаю про это, - даже и думать, а сейчас
перестал запрещать. Потому что поверил Макайру. Спасибо, Роберт. Прости
меня за то, что я был так несправедлив к тебе. Я отплачу тебе добром и
дружбой, Макайр. Я не умею говорить такие слова вслух, но зато умею быть
другом, так что я помолчу и взгляну тебе в глаза, ты должен понять мой
взгляд. Пожалуйста, постарайся, парень, и не сердись за то, что я думал
плохое... Мне еще нужно пару недель, чтобы прийти в себя и во всем
разобраться. Не сердись, я пережил несколько очень страшных часов,
постарайся меня понять, а потом я сделаю ту работу, которую обязан
сделать".
...Данные обо всех мужчинах и женщинах, почтальонах, курьерах,
работниках протокола, бизнесменах, врачах, работниках ветеринарной службы
(жена русского посла в Боливии держала спаниеля; в Бразилии второй
секретарь приобрел бульдога, время прививок, начало летней жары, канун
декабря), журналистах, водопроводчиках, слесарях, деятелях литературы,
науки и искусства, посещавших русские представительства в Латинской
Америке за последний месяц, Роумэн смотреть не стал; сосредоточился на
информации, поступившей за последние четыре дня; ни одного человека,
внешний портрет которого хоть как-то походил на Штирлица, не было,
зафиксировали только трех человек, ранее неизвестных с л у ж б е: один
(очень небольшого роста) посетил русских в Бразилии; второй (очень худ,
седовлас, приехал на "Линкольне" номер МА-76-93, владелец устанавливается
через контакты в службе автосервиса Мехико) вышел через сорок семь минут,
провожал его советник по культуре, долго стояли возле автомобиля,
договариваясь о следующей встрече: "Ждем вас с супругой, если экселенц
сможет выбрать время, труппа будет крайне этому рада"; третьим был юноша
лет двадцати, видимо, студент (посетил посольство в Сантьяго-де-Чили),
служба слежения довела его до общежития юридического факультета
университета, личность устанавливается.
- Подождем фотографий, - сказал Роумэн. - Я хочу слетать в
Голливуд... Криста не была в Штатах, ей тут все интересно, надо показать
страну, тем более что нам есть что показывать... Только посидев в Европе,
начинаешь по-настоящему понимать, как чертовски красива Америка. Все же мы
славные люди, правда, а?
Макайр поднялся из-за стола, крепко пожал руку Полу:
- Хорошего путешествия, Пол. Если увидите в Голливуде Спарка,
обнимите его от меня. Жену не целуйте, он патологически ревнив. Говорят,
только у очень ревнивых людей рождаются такие прекрасные дети. Вы
влюбитесь в его мальчишек, чудо что за люди. Если возникнет какая
надобность во мне - звоните, я всегда к вашим услугам.
Он проводил его до двери, вернулся к столу, нажал потаенную кнопку,
