"Не буду".
Он взглянул на часы: если бы вошел Рольф, он бы начал с передатчика,
но Рольф задерживался, поэтому Мюллер сказал:
- Пожалуйста, постарайтесь стенографически точно воспроизвести -
желательно по минутам, - что вы делали после телефонного разговора из
комнаты спецсвязи, куда доступ категорически запрещен всем?!
"Он не открыл третью карточку с пальцами, - отметил Штирлиц. -
Значит, у него есть что-то еще. Значит, бить надо сейчас, чтобы он не был
таким уверенным дальше".
- После того, как я зашел в комнату спецсвязи - связистов за
халатность и трусость надо предать народному суду, они оставили ключ в
двери и ринулись, как зайцы, в бомбоубежище, - я встретился с
партайгеноссе Борманом. И провел с ним более двух часов. О чем мы с ним
говорили, я, естественно, вам отвечать не стану.
- Не зарывайтесь, Штирлиц, не зарывайтесь. Я все-таки старше вас - и
по званию, да и по возрасту тоже.
"Он ответил мне так, давая понять, что я не арестован, - быстро
отметил для себя Штирлиц. - А если так - у них нет улик, но они их ждут -
и от меня тоже. Значит, у меня еще остался шанс".
- Прошу простить, обергруппенфюрер.
- Вот так-то лучше. Итак, о чем вы говорили с Борманом? С
партайгеноссе Борманом?
- Я смогу ответить на ваш вопрос только в его присутствии - прошу
понять меня правильно.
- Если бы ответили мне без него, это бы, возможно, избавило вас от
необходимости отвечать на третий вопрос...
Мюллер еще раз посмотрел на часы - Рольф должен сейчас спускаться
вниз, Мюллер всегда считал, что удивительно чувствует время.
Я готов ответить на ваш третий вопрос, если он касается лично меня,
но не интересов рейха и фюрера.
- Он касается лично вас. Эти пальцы мои люди нашли на чемодане
русской радистки. И на этот вопрос вам будет ответить труднее всего.
- Почему? На этот вопрос как раз нетрудно ответить: чемодан радистки
я осматривал в кабинете у Рольфа - он подтвердит.
- А он уже подтвердил это.
- В чем же дело?
- Дело в том, что отпечатки ваших пальцев были зафиксированы в
районном отделении гестапо еще до того, как чемодан попал к нам.
- Ошибка исключена?
- Исключена.
- А случайность?
- Возможна. Только доказательная случайность. Почему из двадцати
миллионов чемоданов, находящихся в берлинских домах, именно на том, в
котором русская радистка хранила свое хозяйство, обнаружены ваши пальцы?
Как это объяснить?
- Хм... хм... Объяснить это действительно трудно или почти
невозможно. И я бы на вашем месте не поверил ни одному моему объяснению. я
понимаю вас, обергруппенфюрер. Я понимаю вас...
- Мне бы очень хотелось получить от вас доказательный ответ, Штирлиц,
даю вам честное слово, я отношусь к вам с симпатией.
- Я верю.
- Сейчас Рольф приведет сюда русскую, и она поможет нам сообразить -
я уверен, - где вы могли "наследить" на чемодане.
- Русская? - пожал плечами Штирлиц. - Которую я взял в госпитале? У
меня абсолютная зрительная память. Если бы я встречал ее раньше, я бы
помнил лицо. Нет, она нам не поможет...
- Она поможет нам, - возразил Мюллер. - И поможет нам, - он снова
начал копаться в нагрудном кармане, - вот это...
И он показал шифровку, отправленную с Плейшнером в Берн.
"А вот это провал, - понял Штирлиц. - Это крах. Я оказался идиотом.
Плейшнер или трус, или растяпа, или провокатор. Сволочь! Мразь. Слюнтяй".
- Так вы подумайте, Штирлиц. - Мюллер тяжело поднялся и неторопливо
вышел из камеры.
Штирлиц почувствовал пустоту, когда дверь камеры мягко затворилась.
Он испытывал это чувство несколько раз. Ему казалось, что он переставал
стоять на ногах, и тело казалось Штирлицу чужим, нереальным, в то время
как все окружающие его предметы становились еще более рельефными,
угластыми (его всегда поражало, как много углов успевал он находить в
такие минуты, и потешался над этой своей странной способностью), и еще он
точно различал линии соприкосновения разных цветов и даже отличал, в каком
месте цвет становился пожирающим, главным. Первый раз он испытал это
ощущение в 1940 году в Токио, поздней осенью, он шел тогда с резидентом СД
в германском посольстве по Мариноути-ку, а возле здания "Токио-банка"
лицом к лицу столкнулся со своим давнишним знакомцем по Владивостоку -
офицером контрразведки Воленькой Пимезовым. Тот бросился к нему с
объятиями, понесся через дорогу (русский - всюду русский; ко всему
приучается, только дорогу переходит всегда, нарушая правила движения.
Штирлиц после по этому признаку определял за границей соплеменников),
выронил папку и закричал:
- Максимушка, родной!
Во Владивостоке они были на "вы", и смешно было подумать, что Пимезов
когда-либо сможет обратиться к нему "Максимушка" вместо почтительного
"Максим Максимович". Это свойство русского человека за рубежом - считать
соплеменника товарищем, а знакомого, пусть даже случайного, - закадычным
другом, - тоже было точно подмечено Штирлицем, и поэтому он с такой
неохотой ездил в Париж, где было много русских, и в Стамбул, а ездить ему
в оба эти города приходилось довольно часто. После встречи с Пимезовым -
Штирлиц точно сыграл презрительное недоумение и отстранил тогда от себя
Волю брезгливым жестом указательного пальца, и тот, словно побитый,
подобострастно улыбаясь, отошел, и Штирлиц заметил, какой у него грязный
воротничок (точные цвета - белый, серый и почти черный на его воротничке -
он потом в порядке эксперимента воспроизвел на бумаге, вернувшись в отель,
и готов был побиться об заклад, что он сделал это не хуже, чем
фотоаппарат, - жаль только, не с кем было об заклад побиться), - именно
после этой встречи в Токио он начал жаловаться врачам, что у него портится
зрение. По прошествии полугода стал носить дымчатые очки - по предписанию
врачей, считавших, что у него воспалена слизистая оболочка левого глаза
из-за постоянного переутомления. Он знал, что очки, особенно дымчатые,
изменяют облик человека - порой до неузнаваемости, но сразу надевать очки
после токийского инцидента было неразумно, этому предшествовала
полугодовая подготовка. При этом, естественно, советская секретная служба
в Токио самым внимательным образом в течение этого же полугода наблюдала
за тем, не будет ли проявлен кем-нибудь из немцев интерес к Пимезову.
Интереса к нему не проявили: видимо, офицер СД посчитал фигуру
опустившегося русского эмигранта в стоптанных башмаках и грязной рубашке
объектом, не заслуживающим серьезного внимания.
Второй раз такое же ощущение пустоты и собственной нереальности он
ощутил в Минске, в сорок втором году. Он тогда был в свите Гиммлера и
вместе с рейхсфюрером участвовал в инспекционной поездке по концлагерям
советских военнопленных. Русские пленные лежали на земле - живые рядом с
мертвыми. Это были скелеты, живые скелеты. Гиммлера тогда стошнило, и лицо
его сделалось мучнисто-белым. Штирлиц шел рядом с Гиммлером, и он все
время испытывал желание достать свой "вальтер" и всадить обойму в
веснушчатое лицо этого человека в пенсне; и оттого, что это искушение было
физически столь выполнимым, Штирлиц тогда весь захолодел и испытал
сладостное блаженство. "А что будет потом? - смог спросить себя он. -
Вместо этой твари посадят следующую и увеличат личную охрану. И все". Он
тогда, перед тем как побороть искушение, ощутил свое тело легким и чужим.
И как дьявольское наваждение отгонял от себя долгие недели после этого
фотографически точное цветовое восприятие лица Гиммлера. Веснушки у него
были размыто-желтыми на щеках и возле висков и четко-коричневыми около
левого уха, а на шее - черными, пупырчатыми. Только по прошествии года он
смог впервые засмеяться над этим своим постоянным видением...
Штирлиц заставил тело спружиниться и, ощущая мелкое дрожание мышц,
простоял с минуту. Он почувствовал, как кровь прилила к лицу и в глазах
забили острые зеленые молоточки.
"Вот так, - сказал он себе. - Надо чувствовать себя всего, целиком,
как кулак, несмотря на то, что здешние стены крашены тремя красками -
серой, синей и белой".
И он засмеялся, Он не заставлял себя смеяться. Просто эти проклятые
цвета... Будь они неладны! Слава богу, что Мюллер вышел. Это он сглупил,
дав ему время на раздумье. Никогда нельзя давать время на раздумье, если
считаешь собеседника серьезным противником. Значит, Мюллер, у тебя самого
не сходятся концы с концами...
Мюллер выехал на место убийства Рольфа и Барбары вместе с самыми
лучшими своими сыщиками - он взял стариков, которые ловили с ним и
бандитов, и национал-социалистов Гитлера, и коммунистов Тельмана и
Брандлера в двадцатых годах. Он брал этих людей в самых редких случаях. Он
не переводил их в гестапо, чтобы они не "зазнались": каждый следователь
гестапо рассчитывал на помощь экспертов, агентов, диктофонов. А Мюллер был
поклонником Чапека - сыщики у этого писателя обходились своей головой и
своим опытом.
- Вообще ничего? - спросил Мюллер. - Никаких зацепок?
- Ни черта, - ответил седой, с землистым лицом старик. Мюллер забыл,
как его зовут, но тем не менее они были на ты с 1926 года. - Это похоже на
убийство, которое ты раскручивал в Мюнхене.
- На Эгмонштрассе?
- Да. Дом девять, по-моему...
- Восемь. Он ухлопал их на четной стороне улицы.
- Ну и память у тебя!
- Ты на свою жалуешься?
- Пью йод.
- А я - водку.
- Ты генерал, тебе можно пить водку. Откуда у нас деньги на водку?
- Бери взятки, - хмыкнул Мюллер.
- А потом попадешь к твоим палачам? Нет уж, лучше я буду пить йод.
- Валяй, - согласился Мюллер. - Валяй. Я бы с радостью, говоря
откровенно, поменял свою водку на твой йод.
- Работы слишком много?
Мюллер ответил:
- Пока - да. Скоро ее вовсе не будет. Так что же нам делать, а?
Неужели совсем ничего нет?
- Пусть в твоей лаборатории посмотрят пули, которыми укокошили эту
парочку.
- Посмотрят, посмотрят, - согласился Мюллер. - Обязательно посмотрят,
можешь на этот счет не беспокоиться...
Вошел второй старик и, подвинув стул, присел рядом с Мюллером.
"Старый черт, - подумал Мюллер, глянув на него, - а ведь он красится.
Точно, у него крашеные волосы".
- Ну? - спросил Мюллер. - Что у тебя, Гюнтер?
- Кое-что есть.
- Слушай, чем ты красишь волосы?
- Хной. У меня не седые, и не черные, а какие-то пегие, а Ильзе
умерла. А молоденькие предпочитают юных солдат, а не старых сыщиков...
Слушай, тут одна старуха в доме напротив видела час назад женщину и
солдата. Женщина шла с ребенком: видно, очень торопилась.
- В чем был солдат?
- Как в чем? В форме.
- Я понимаю, что не в трусах. В черной форме?
- А... Ну конечно, в черной, вы ж зеленым охрану не поручаете...
- В какую они сели машину?
- Они в автобус сели.
Мюллер от неожиданности даже приподнялся:
- Как в автобус?!
- Так. В семнадцатый номер.
- В какую сторону они поехали?
- Туда, - махнул рукой Гюнтер, - на запад.
Мюллер сорвался со стула, снял трубку телефона и, быстро набрав
номер, сказал:
- Шольц! Быстро! Наряды по линии семнадцатого автобуса - раз!
Пианистка и охранник. Что? Откуда я знаю, как его зовут! Выясните, как его
зовут! Второе - немедленно поднимите на него досье: кто он, откуда, где
родные. Весь послужной список - мне, сюда, немедленно. Если выясните, что
он хоть раз был в тех же местах, где бывал Штирлиц, - сразу сообщите! И
