пришлось оборудовать собственную "Флориду" прямо в институте, в
одной из лабораторий. В зимнем Монреале не так часто бывает
солнце, но когда уж оно есть, я провожу свой обеденный перерыв
в удобном кресле перед раскрытым окном и вбираю максимум
солнечной энергии. Я не могу позволить себе тратить попусту
время, а сама еда занимает только десять минут, так что я
установил во "Флориде" диктофон и работаю на солнышке
часок-другой. если день выдался ясный. Новые сотрудники,
впервые появляющиеся в полдень на научной конференции, выглядят
несколько обескураженными, созерцая полуголого директора, но
вскоре они к этому привыкают и в конце концов сами начинают
нежиться на солнце. Это приносит им пользу -- значительно
больше пользы, чем если бы они видели меня в прекрасно сшитом
костюме или даже в академической мантии. К тому же мы, похоже,
добиваемся в этой приятной и комфортабельной обстановке лучших
результатов, чем в накуренном кабинете, и здесь нам труднее
помешать, поскольку во "Флориде" нет телефона, а дверь всегда
заперта.
СТОЙКОСТЬ К РАЗОЧАРОВАНИЯМ
Разочарования в науке приходят гораздо чаще, чем успехи.
Трудно смириться с тем, что прекрасный эксперимент не может
быть выполнен из-за технических трудностей или что наша радость
по поводу создания всеобъемлющей теории несколько
преждевременна, так как только что обнаруженные факты не
согласуются с ней. Способность переносить неудачу -- одно из
самых ценных свойств плодотворно работающего ученого, так как
наряду с неудачами эта способность в конечном счете приведет к
появлению одной-двух успешных работ, окупив таким образом
настойчивость исследователя.
Научное творчество приносит ученому огромное
удовлетворение, но имеет и свои специфические трудности,
которым нужно уметь противостоять. Для начала давайте
рассмотрим наиболее распространенные из них.
"Но знанья это дать не может..."
Я богословьем овладел,
Над философией корпел,
Юриспруденцию долбил
И медицину изучил.
Однако я при этом всем
Был и остался дураком.
В магистрах, докторах хожу
И за нос десять лет вожу
Учеников, как буквоед,
Толкуя так и сяк предмет.
Но знанья это дать не может,
И этот вывод мне сердце гложет...
(И. В. Гете, "Фауст". Перев. Б. Пастернака)
Счастлив (и наивен) тот экспериментатор, в чью голову
никогда не приходила эта мысль, способная повергнуть в жестокое
уныние. В бесконечной цепи наших идей каждое звено, безусловно,
связано со всеми другими, но если попытаться изучить эти связи
на протяжении одной человеческой жизни, то полученное знание
будет чисто поверхностным. Не лучше ли смиренно принять, что
человеческий разум не в состоянии достичь всей полноты знания,
и сосредоточиться на одной центральной проблеме, не растрачивая
энергию на бесплодные поиски абсолютного знания. Обширные
знания также не превращают человека в ученого, как запоминание
слов не делает из него писателя. Разумеется, трудно достичь
литературного мастерства без соответствующего словарного
запаса, но я убежден, что даже величайший литературный талант
иссякнет, если его обладатель примется заучивать наизусть сотни
и тысячи разделов любого толкового словаря или же анализировать
грамматическую правильность каждой написанной фразы. Чтобы идти
к своей цели и не чувствовать себя отягощенным ненужным
балластом, необходимо четко представлять себе, что нужно
изучать и чего не нужно. Многое из того, что имеет огромное
значение для статистика, логика или философа науки, может
оказаться только обременительным для экспериментатора в его
повседневной работе. Все, что связано с научным исследованием
-- математика, философия, логика, психология, даже методы
управления группой или упорядочения карточек в картотеке,-- так
или иначе имеет отношение к медику-экспериментатору, но ему
совсем не обязательно все это знать, достаточно просто
располагать сведениями о необходимой справочной литературе по
этим вопросам.
Хотя Природа вечна и бесконечна, ее исследователь
соприкасается с ней только на протяжении своей собственной
жизни и в меру своих собственных ограниченных возможностей.
Поэтому простота и краткость -- не просто свойства науки, они
составляют саму ее сущность.
Когда я студентом-медиком впервые зашел в библиотеку нашей
кафедры биохимии, то увидел целую стену, целиком заполненную
томами "Справочника по биологическим методам" Абдерхальдена и
"Справочника по органической химии" Бейльштейна. Я был просто
ошарашен этим зрелищем. Никогда ранее я не ощущал столь
отчетливо ограниченность своих возможностей. Каждый том мне,
как биохимику, был нужен, но с первого же взгляда стало ясно,
что, проживи я хоть сто лет, овладеть всем этим мне не под
силу. Я всегда вспоминаю это ощущение, когда вижу ошарашенные
лица аспирантов, впервые входящих в нашу библиотеку,
насчитывающую теперь более полумиллиона томов.
Подобные обескураживающие факты порой отпугивают от науки
многих талантливых людей. Я преодолел в себе чувство
неполноценности, постоянно повторяя: "Если другие смогли это
сделать, то почему же я не смогу?" Для такого "оптимизма по
аналогии" у меня, в общем-то, не было оснований, однако этот
способ сработал. Он помог мне восстановить уверенность в себе.
Я и сейчас время от времени прибегаю к нему, когда ощущаю
полнейшую неспособность выполнить ту или иную работу, что,
кстати, случается нередко.
К примеру, собирая материал для этой книги, я вынужден был
просмотреть огромное количество литературы по проблемам
психологии, философии и статистики Затем меня внезапно осенило,
что для определения того, что заслуживает включения в мою
книгу, я должен просто заменить вопрос "Если другие смогли это
сделать, то почему же я не смогу?" вопросом "Что знали те, кто
смог это сделать?". Разумеется, я в основном ориентировался на
ученых, проявивших себя в области экспериментальной медицины.
Не философам, не логикам и не математикам указывать нам, что
следует делать в области экспериментальной медицины! Я
неоднократно разговаривал об этом с многими выдающимися учеными
нашего времени и отлично знаю уровень их внемедицинских
познаний. Мне также хорошо известны трудности, с которыми
сталкивались я и мои ученики. Я уверен: в поисках того, что
следует делать и что стоит читать, мои рекомендации принесут
большую пользу, чем кабинетные рассуждения специалистов,
непричастных к медицинским исследованиям.
Эксперимент, который не удается повторить.
Иногда -- не часто, но гораздо чаще, чем хотелось бы,--
случается так, что какой-то результат удалось получить,
экспериментируя с большой группой подопытных животных... и
никогда более. Это производит крайне угнетающее впечатление.
Как правило, противоречивые результаты побуждают нас к
проведению длительной серии экспериментов, в которых мы
безуспешно пытаемся восстановить полученные в первый раз
результаты. Если мы сами проводили этот эксперимент, то
начинаем терзать свою память, стараясь припомнить какую-нибудь
деталь методики, которую могли как-то упустить, но ничего не
можем вспомнить. Если же эксперимент первоначально выполняли
лаборанты, то мы начинаем мучить их вопросами: "Вы уверены, что
вводили препарат подкожно?", "Как вы тогда приготовляли
раствор?", "Какие интервалы времени выдерживались между
отдельными инъекциями?" В конце концов вы издаете отчаянный
вопль: "Но должно же быть какое-то отличие, ведь в первый раз
это сработало на каждом животном! Результаты определенно имеют
высокую статистическую значимость. Думайте же, думайте!" Но
никому не приходит в голову ни одного отличия между тем
экспериментом, в котором такой результат наблюдался, и тем, где
этого не было. И мы снова и снова повторяем эксперимент, меняя
наугад то один, то другой фактор, но все без толку. Есть от
чего впасть в уныние!
И только через несколько лет, по совершенно другому поводу
случайно обнаруживается именно тот фактор, который вызвал
когда-то столько огорчений. В моей практике, например, одно из
проявлений так называемого "фактора клетки", с которым мы
познакомимся позже (с. 313), неожиданно коснулось только одной
клетки. Несомненно, чем чаще выясняется причина, по которой не
удалось воспроизвести эксперимент, тем больше вероятность
преодоления подобных казусов в будущем. Кроме того, обнаружение
подобных факторов нередко привлекает наше внимание к явлениям,
еще более важным, чем те, которые мы первоначально исследовали.
И все же огорчение от постоянных неудач способно вызвать у
молодого человека что-то вроде "лабораторного невроза", как
назвал его X. Харрис. Он становится раздражительным,
агрессивным, подавленным и обескураженным; в результате он
может даже бросить науку. В этом случае лучше всего работать
над несколькими темами сразу. Даже если только одна из них
пойдет успешно, это по крайней мере придает бодрости. По той же
причине полезно заниматься каким-либо вспомогательным делом --
лечебной, административной или преподавательской работой, ибо
это поможет создать ощущение полезной деятельности.
Огорчения, в которых бывает неловко признаться.
Они действуют еще более угнетающе, поскольку нас особенно
раздражает то, что мы раздражаемся. Задержка в продвижении по
службе или же какая-нибудь административная проблема, которую
не следовало бы принимать близко к сердцу, раздражают не только
сами по себе, но уже самим фактом нашей озабоченности ими.
Я знавал многих ученых, превратившихся в "интеллектуальных
развалин" с серьезным комплексом неполноценности только потому,
что не получили какую-то премию или награду, которую, как им
казалось, они заслужили, или не были избраны в какое-то
почетное общество. В подобных случаях формальное признание
заслуг становится самоцелью и губит подлинные и естественные
мотивы, движущие ученым. У меня есть несколько высокоуважаемых
и добившихся успехов коллег, которые по тем или иным причинам
не были избраны в члены Канадского Королевского общества30 и от
этого склонны считать себя совершенными неудачниками. Они
постоянно возвращались к этой болезненной для себя теме и
делали все новые попытки добиться вожделенной почести, не
останавливаясь даже перед самыми унизительными просьбами о
ходатайстве. В конце концов они с негодованием бросали занятия
наукой, хотя и обладали для этого всеми необходимыми
качествами.
Как я уже говорил, в отличие от многих моих более
сдержанных коллег я целиком признаю, что внешнее одобрение,
выражающееся в разнообразных видах признания и почестей,
является важным стимулом для большинства из нас, если не для
всех. Хорошо это или плохо, но дело обстоит именно так. Однако
эта жажда признания не должна превращаться в главную цель
жизни. Ни один подлинный ученый не примет желанного признания
ценой превращения в мелкого политикана, вся энергия которого до
такой степени поглощена "нажиманием на рычаги", что для науки
уже не остается сил.
Молодой ученый может избавить себя от массы ненужных
огорчений, подстерегающих исследователя на всем протяжении его
карьеры, если будет относиться к таким вещам философски. Ведь в
научном обществе может быть только один президент, а на кафедре
-- один заведующий. Осознание этого факта, если быть до конца
последовательным, принесет больше пользы и вам, и окружающим.
