раз придется с ним сталкиваться в жизни.
Когда он ушел, я с надеждой посмотрела маме в глаза.
Может, она утешит меня? Но я тут же отвела взгляд.
Я вспомнила, как еще в Москве мама сказала мне эту фразу:
- Жестоко, но разумно. Таков неписаный закон жизни.
Да пропадите вы все пропадом с такими законами, которые
даже постеснялись написать, чтоб никому лично не брать на душу
греха.
К нам на балкон повадились дикие голуби. Парочка. Стали в
клювах таскать всякий мусор, чтобы свить гнездо. Была ранняя
весна. Балкон еще с зимы был наглухо закрыт, и это позволило
голубям свить гнездо. Мама не успела вымести мусор с балкона.
Когда спохватилась, было поздно. В гнезде вылупились из яиц
два птенца. Уродливые голые создания.
Их тронуть мама не посмела. Из-за гуманизма. И терпела
грязь и писк на балконе.
Я же задохнулась от радости. Мне сама судьба подкинула
подарок: наблюдать день за днем чудо природы, как из черт
знает чего возникают красивые благородные птицы. Один птенец
был покрепче другого и отбирал пищу у своего брата. Второй,
хилый, несчастненький, голосил от голода, тянул открытый
клювик к матери, а она, сука, все отдавала своему любимцу,
крепышу.
Однажды утром я обнаружила, что несчастненького мать
выбросила из гнезда, и он, жалко растопырив голые фиолетовые
крылышки, бился на скользких плитках балкона. А мать, как ни в
чем не бывало, ворковала над своим любимцем. Мое сердце
сжалось от боли. Хватило бы у меня жестокости, я бы вышвырнула
это гнездо с балкона, а сиротку забрала к себе и вскормила
искусственно. Но, во-первых, я - не жестокий человек,
во-вторых, мама бы ни за что не позволила держать этого
несчастного уродца в доме.
Я снова положила его в гнездо. Утром он снова был
выброшен и слабо трепыхался у самого края балкона, над бездной
семиэтажной высоты. Я накричала на голубицу и водворила малыша
в гнездо. На следующий день я его нигде не могла обнаружить.
Мать столкнула его с балкона. И, очень довольная, обволакивала
своей любовью того, крепкого обжору,
Моя мама очень огорчилась, напоила меня валериановыми
каплями и, чтоб утешить, объяснила, почему, на ее взгляд, так
поступила гадкая голубица:
- Закон выживания. Выживает сильнейший. Тот, второй, все
равно был не жилец на этом свете. Даже если б она поровну кор-
мила обоих. У него не хватило бы нужных качеств, чтобы выжить,
победить в борьбе за существование. Поэтому она, мать,
движимая разумным инстинктом, сосредоточила свою любовь на
более крепком, способном постоять за себя.
- А слабого убивать? Так, что ли? - взвизгнула я.
- Жестоко, но разумно, - ответила мама. - Станешь старше,
поймешь.
- Я не стану старше! - закричала я. - И никогда этого не
пойму!
Теперь вот история с мальчиком Ларри.
- Жестоко, но разумно.
Боже мой, до чего вы мне все гадки со своим разумом.
Разум-то ваш - куриный!
Все считают, что Москва - некрасивый город. Вот Ленинград
- красавец! Рига - красавица! А Москва... Велика Федора, да
дура. Так можно говорить только от зависти. А завистью
страдают все провинциалы. Из того же Ленинграда, из той же
Риги.
Москва - столица СССР. И всего прогрессивного
человечества. Правда, я не совсем понимаю, как делится
человечество на прогрессивное и непрогрессивное и сколько на
земле людей прогрессивных и сколько непрогрессивных.
Но зато я точно знаю, что Москва не меньше Нью-Йорка. А
если и меньше, то чуть-чуть. И уж по уродливости и грязи
Нью-Йорк переплюнет Москву.
В нашей бесплатной школе идиоты, то есть мои
одноклассники, на полном серьезе спрашивали меня, есть ли в
Москве на перекрестках светофоры и продается ли в магазинах
хлеб. Вот такие у них знания о мире. Как будто живут не в
Нью-Йорке, а Тьмутаракани, и телевидение еще не изобретено.
Так знайте вы, дубины разноцветные, что в московских магазинах
продается торт "Пражский", который вы тут днем с огнем не
найдете. А советские конфеты "Мишка на Севере" такой
вкусности, какая вам и не снилась.
Я люблю Москву. Потому что я - москвичка. И Москва - мой
дом. Я там все исторические памятники знаю. Сколько там
памятников! Потому что у России богатейшая история. Голова
может лопнуть, пока запомнишь хотя бы краткий курс истории,
что мы проходим в школе.
А какая у вас история? Еще совсем недавно вас вообще не
было в истории. Когда вас Колумб открыл? Почти вчера. Вот и
вся ваша история.
С историческими памятниками у меня даже получился конфуз.
Я когда была еще совсем глупой, училась в первом классе.
Как-то в выходной день дедушка Лева с бабушкой Любой (в это
воскресенье меня по графику сплавили, чтоб дать моим родителям
возможность отдохнуть от меня) повели меня гулять в Центр. Мы
шли по улице Горького от памятника Пушкину к памятнику Юрию
Долгорукому. Пушкин - великий русский поэт и поэтому стоит на
своем памятнике пешим и с задумчивым лицом. А Юрий Долгорукий
- князь, основатель Москвы. Это он основал мой родной город
более восьмисот лет тому назад. Как и полагается князю, он в
железном шлеме и в железной кольчуге восседает на огромном
чугунном коне. Который задрал передние копыта вверх, и
поэтому, когда смотришь снизу, видишь лишь ступни князя и
живот коня.
- А что это такое? - спросила я, показав пальчиком на два
чугунных шара в конце конского живота у самых задних ног.
Бабушка переглянулась с дедушкой и шлепнула меня по руке:
- Сколько раз тебе говорили, нельзя показывать пальцем.
Так ведут себя невоспитанные дети из плохих семей. Надо
спрашивать без пальца.
- Хорошо, - согласилась я и чтоб больше не искушать
судьбу, спрятала обе руки в карманы, - так что же висит у коня
между задних ног?.. Такие круглые, как... пушечные ядра?
Бабушка заглянула коню под брюхо и отвела глаза, пожав
при этом плечами. Дедушка Лева заговорил в нос, что с ним
обычно бывало, когда он попадал в затруднительное положение:
- Понимаешь, деточка... Это ведь конь... мм... не живой,
а железный... Когда его делали на заводе... мм, понимаешь,
то... не убрали лишний металл... вот и остались такие два
выступа...
- А у живого коня? - распахнула я мои, как говорит мама,
до безобразия большие глаза. - Тоже есть такие выступы?
- Как тебе сказать... - совсем замялся дедушка Лева. -
Мм... понимаешь... тут надо учесть различные факторы... мм.
- Какие факторы? - вмешалась бабушка, смерив мужа гневным
оком. - Что ты мекаешь и что ты бекаешь? А ты, - сказала она
мне сердито, - не приставай к дедушке и не мучай его глупыми
вопросами. Он старенький и на пенсии, и может сморозить
глупость, как грудной младенец. Что стар, что млад.
Обязательно ей нужно знать, что у памятника между ног?
Подрастешь немного, будешь проходить по зоологии про лошадей и
все узнаешь.
Я, конечно, не стала дожидаться, когда я подрасту и буду
изучать в школе зоологию, а навела справки в нашем дворе у
мальчишек. Они не стали мекать и бекать, как дедушка Лева, а
все объяснили мне коротко и ясно.
Потом наш класс как-то был на экскурсии, и учительница
Мария Филипповна привела нас к памятнику Юрию Долгорукому, как
цыплят поставила тесным кружком вокруг гранитного
пьедесталами, задрав голову, мы ничего, кроме донского живота,
не увидели.
- А я знаю, что это такое! - показала я на чугунные ядра
между лошадиными ногами. - Это - яйца!
С нашей учительницей Марией Филипповной чуть не сделалось
дурно. Но она устояла, потому что она - крестьянского
происхождения, а не гнилая интеллигенция.
Маму с папой вызывали в школу. Дома меня поставили в
угол, и я слышала, как за стеной, в гостиной, папа отчитывал
своего отца, дедушку Леву, за то, что тот не мог дать ребенку
вразумительный ответ и погасить нездоровое любопытство.
В Москве - масса исторических памятников, и Нью-Йорку в
этом отношении еще очень далеко до Москвы.
Все время я только и слышу: Америка - образец свободы,
Россия - тюрьма народов. Здесь все прекрасно, там - жуть.
Эмигранты только об этом ведут разговоры, спорят, ругаются.
Нервы не в порядке. Правда, Б.С. не совсем разделяет такой
взгляд, он не дает в обиду Россию.
- Это потому, что ты никак не сдашь экзамен на врача, -
сказал ему один наш гость. - Поэтому ты и на солнце видишь
пятна. А открыл бы частный кабинет, положил бы сто тысяч
зелененьких в карман, и ты бы Америке ножки целовал.
Б.С., душечка, не стал ему возражать, а молча взял за
воротник, приподнял, левой рукой распахнул дверь и выбросил
гостя в коридор, как нашкодившего котенка. Жена этого гостя не
стала дожидаться особого приглашения. Гневным жестом запахнула
на шее черно-бурую лису (русскую) и побежала догонять мужа.
Моя мама считает, что Б.С. испытывает такую ностальгию по
России, потому что там прошла его юность, и он тоскует не так
по России, как по своей молодости.
В этом что-то есть. У меня - тоже ностальгия. Там мне
было легче. Я была совсем маленькой. И мне все казалось
прекрасным. Ну, не совсем все. А здесь - сплошные проблемы,
как говорят американцы. Все пойми, все раскуси. Что к чему?
Как у них принято? Да еще на чужом языке. Не только
затоскуешь. А взвоешь. И вспомнишь нашу бедную, несчастную
Россию. Ту самую, где в городе Москве стоит семиэтажный
кооперативный дом, а возле него двор, и во дворе растут вишни.
Их сажал мой папа вместе с другими жильцами, а когда мы
уезжали, на деревьях висели темно-красные вишенки. И никто их
не срывал - они были общей собственностью, и не для еды - а
для удовольствия глазу. Как говорила наша лифтерша Аграфена
Степановна.
В этом дворе - толстая девочка с толстыми косичками. С
рыжими веснушками на толстых щеках. Моя любимая незабываемая
подружка Инна. По кличке "Инесс-Баронес". Сейчас мне кажется,
что мы с ней никогда не ссорились и не дрались.
А наши старушки-лифтерши? Какие ласковые, какие
заботливые. Захотелось домой, возьмут за ручку, поднимут на
лифте, в дверь достучат, прямо в руки маме передадут. И в
квартиру заглянут - как-никак, любопытно знать, как люди
живут.
Папа говорил, что все лифтерши - агенты КГБ и обязаны
доносить куда следует, кто к кому ходит, кто о чем говорит. И
меня предупреждали, чтоб я при этих ласковых старушках язык не
слишком распускала, а если спросят меня о чем-нибудь, сказать,
что ничего, мол, не знаю, спросите у папы.
Папа им не доверяет, это - его дело. Он больше моего
понимает. Не зря работает лектором в обществе "Знание". А мне
что? Что с меня возьмешь? Пусть доносят. Ну, снизят мне в
школе отметку по поведению. И - все. Детей же в тюрьму не
сажают. Даже в Советском Союзе.
Ну, а метро? Как вспомню, хочется зареветь. Нет в мире
лучшего метро. Станции - как сказочные дворцы. Стены из
мрамора, люстры, как в театре. Чисто. Ни окурка, ни плевка.
Даже хулиганы там смирнеют, ведут себя, как шелковые.
Как сравнишь с Нью-йоркским сабвеем, снова хочется
реветь. Тут могут ограбить, зарезать, сбросить под поезд. И
никто не вступится. Никто не рискнет своей шкурой ради тебя.
Потому что каждому лишь своя шкура дорога. Как говорит Б.С.,
уверенный, что я не слышу: свобода, бля, свобода!
Эх, слезы подступают, как вспомню наш двор и продуктовый
магазин напротив. "Комсомолец" назывался. С утра, когда я в
школу шла, магазин еще заперт, а у входа толпятся работяги,
ждут заветной минуты, когда двери распахнутся и можно будет
