сухие сучки царапали босые ноги.
Первый человек, на кого я налетела, выскочив из кустов,
был наш вожатый Толя, уже взрослый парень лет семнадцати, с
лицом красным и бугристым от прыщей. Я уткнулась ему в живот и
разрыдалась. И вот так, плача, рассказала ему подробно, как
эти дрянные мальчишки играли со мной в "Здрасте-здрасте".
Вокруг собрались дети, самые послушные и
дисциплинированные, проводившие "мертвый час" на своих одеялах
на поляне под наблюдением вожатого Толи. Они, раскрыв рты,
слушали мое сенсационное сообщение. Потому что были старше
меня и сразу учуяли, что от этой истории пахнет жареным.
Вожатый Толя покраснел до кончиков ушей и помчался в
лагерь докладывать начальству.
Я оказалась в центре внимания всего лагеря. Я, "Кнопка",
самая младшая, которую раньше просто не замечали. И я вовсю
наслаждалась внезапной популярностью. Дети разных возрастов
ходили за мной гурьбой, и, в который раз, я, уже охрипнув,
пересказывала им, что произошло со мной в кустах, изображая
все в лицах, с помощью мимики и жестикуляции. Пока начальство
не вызвало меня и, заперев двери, велело все в подробностях
повторить, а затем строжайше приказало об этом нигде не
распространяться и ждать дальнейших указаний.
Все четверо мальчишек, пытавшихся совратить меня
придуманной ими скверной игрой "Здрасте-здрасте", подверглись
самому настоящему аресту. Их заперли в кабинете начальника, а
у дверей посадили часовым вожатого Толю. Ужин им принесли
туда, как заключенным.
Лагерь гудел как пчелиный улей. Аромат запретного плода
витал над незрелыми детскими мозгами.
Как я понимаю сейчас, начальство решало сложную задачу.
Если предать огласке случай со мной, это наложит тень на
репутацию лагеря, и самому начальству крепко влетит за плохую
воспитательную работу с детьми. Мальчишек полагалось выгнать
из лагеря и сообщить об их поведении в школы. Но тогда все
происшествие выплывет наружу со всеми вытекающими
последствиями. А хотелось найти из этого положения такой
выход, чтоб и волки были сыты и овцы целы.
Какой выход нашли? Мальчишек отчитали, попугали, довели
их до истерического плача и затем еще заставили попросить у
меня прощения за свой хулиганский поступок. На виду у всего
начальства, застывшего с суровыми каменными лицами. Я их
великодушно простила.
Первая часть дела была улажена. Сейчас на очереди была
вторая часть и самая трудная: заставить меня заткнуться,
прикусить язык, чтоб больше ни слова обо всем этом никто не
слышал.
В лагерной жизни есть свой прелестный ритуал: день
начинается с подъема красного флага на высокой мачте и
кончается день спуском флага. В торжественной обстановке,
когда обитатели лагеря, умытые и причесанные, в белых рубашках
и блузках и с красными галстуками на чистых шеях,
выстраивались в линейку перед знаменем. Под барабанную дробь и
звуки серебристого горна. Поднимать и опускать флаг - самое
высокое поощрение, и удостаиваются этой чести лишь самые
лучшие дети. Кто отличился в спорте, в чтении стихов, в пении,
в танцах. Одним словом, эту честь надо заслужить.
Я, "Кнопка", и не мечтала быть удостоенной этой чести. И
вдруг эта честь мне была оказана. За клятвенное обещание
держать язык за зубами. Это мое обещание было приравнено к
подвигу.
На закате солнца все дети выстроились перед флагштоком.
Четверо провинившихся тоже стояли в строю с зареванными
лицами. Старший вожатый с трибуны сделал доклад о высоком
моральном облике советского человека и в пример привел
основоположников коммунистического учения Маркса и Ленина,
которые являют нам образец. (Значительно позже я прочитала,
что Карл Маркс не был уж таким святошей и в одной анкете
написал: "Ничто человеческое мне не чуждо". А у Ленина при
живой жене была любовница - Инесса Арманд. Но это просто так,
к слову.)
Затем громко назвали мое имя, и под грохот барабана и рев
горна я, не чуя ног под собой, побежала из самого конца строя,
потому что я была замыкающей, к флагштоку, ухватилась за
веревку, потянула, и флаг, колыхаясь, пополз вниз. Все дети с
завистью смотрели на меня и отдавали мне пионерский салют,
приложив правую руку к голове. Салют отдавался флагу, но я
приняла его на себя.
Обратно в строй я возвращалась бегом, и дети хлопали мне
в ладоши. Пробегая мимо четырех несчастных, у которых лица
опухли от слез, я не сдержалась и подленько прошипела им:
- Здрасте-здрасте.
Дома, в Москве, я, конечно, ничего не сказала. Но слух
дошел до них. И в совершенно преувеличенном виде. Что меня в
лагере изнасиловали. В доме началась очередная паника. Меня на
руках отнесли в поликлинику. Почему на руках? Я могла сама
отлично дойти. Но на руках - это выглядело драматичней и
соответствовало настроению всей родни. Врачи удостоверили, что
моя невинность не нарушена. Моя родня дружно возликовала и
успокоилась.
Пожалуй, каждый ребенок переживает полосу увлечения
морской романтикой, а моряки в своей волшебной униформе
кажутся девчонкам идеалом мужчины. Б.С. возвращает меня с
небес на землю, прокалывая злым своим языком мои восторги, как
мыльные пузыри.
Как-то, залюбовавшись его портретом, я сделала ему
комплимент, сказав, что он выглядит настоящим морским волком.
Б.С. рассмеялся, не вынимая изо рта трубку:
- У тебя книжное представление о морских волках.
Настоящие моряки так не выглядят, как я на портрете. Потому
что я не моряк, а всего лишь морской врач. Так сказать,
пассажир на корабле. А те, что отстаивают вахты и цепляются,
раскорячившись, за палубу при сильной качке, то есть настоящие
моряки, не имеют романтического вида. У них широкие
крестьянские лица с шершавой продубленной кожей, руки, как
клешни у краба. Задница шире плеч, как у баб. Потому что мало
двигаются и много едят. Они больше похожи на портовых
грузчиков, чем на ловких молодцов, какими рисуются
воспаленному воображению девиц.
И при этом он приводил смешной пример. К ним в океан
прибыла на попутном корабле киносъемочная группа и,
отблевавшись положенное время, стала подыскивать подходящий
морской типаж. И кого же они выбрали из сотен моряков? Б.С. -
корабельного доктора и еще одного человека с гибкой фигурой и
вихляющей походкой, на котором очень ловко сидела морская
одежда и залихватски приплюснутая фуражка. Этим человеком
оказался начальник продовольственного снабжения всей флотилии,
человек абсолютно сухопутный, до поступления на флот слывший в
Ленинграде неплохим учителем танцев. В поисках настоящего
типажа для рассказа о русских моряках киношники остановили
свой выбор на двух единственных евреях, меньше остальных во
флотилии имевших отношение к морским профессиям.
Я смеялась. Но в то же время огорчалась, слушая рассказы
Б.С. Мама сказала, что он - циник. А Б.С. ответил, что он -
реалист и не любит розовые слюни.
Иногда он рассказывает о море мягко, даже лирично. Но
кончает свой рассказ самым неожиданным образом, стирая всю
романтику.
Океан. Ночь. Луна серебрит слегка волнующуюся поверхность
воды. Черные силуэты кораблей с матчами и трубой рассыпаны в
океане порой за сотни миль друг от друга. Корабли не движутся,
лежат в дрейфе. Это - рыболовные траулеры, выставившие сети на
качающихся поплавках. Только утром лебедка потянет из океана
бесконечную сеть с застрявшей в ее ячеях живой, бьющейся
сельдью. А пока - короткий отдых. Моряки спят в кубриках.
Только на мостике дежурят два человека: штурман и рулевой. Да
еще в радиорубке стучит ключом радист, посылая сигналы по
азбуке Морзе. Точка. Тире. Точка. Точка. Тире. Тире. Точка.
Тире. Так по буквам уходят в эфир слова.
Радист постучит, а потом слушает ответ. Аппарат
попискивает теми же точками и тире. И радист хохочет так, что
с мостика на него оглядываются штурман и рулевой и,
прислушавшись к писку морзянки, тоже начинают улыбаться.
Радисты с разных кораблей балуются в эфире, угощают один
другого анекдотами, передавая их по азбуке Морзе.
В особо соленых местах штурман качает головой и только
кряхтит:
- Добро женщин рядом нет. Они б со стыда сгорели.
По радио с земли портовые радисты регулярно сообщают
морякам сводку о поведении их жен: с кем их на танцах видели,
кто утром из их дома, крадучись, выходил.
Ревность закипает в моряцких сердцах, а к концу
четырехмесячного рейса экипаж горит желанием реванша. По
общему согласию они, приближаясь к родным берегам, дают ложную
информацию о своем местонахождении, чтоб усыпить бдительность
жен, и врываются в порт среди ночи нежданно-негаданно. После
быстрого завершения всех формальностей экипаж строится в
колонну и оцепляет первый дом. Муж стучит в двери, его
товарищи хватают прыгающего из окна незадачливого любовника. С
женой расправляется муж самолично, любовнику мнут бока
коллективом. Затем идут к следующему дому. Пока не обойдут
все.
Потом пьют беспробудно. А потом... опять в море.
Я знала, что моряки далеко не трезвенники, но то, что я
услышала от Б.С., не могло уложиться в моей голове.
На советских кораблях для борьбы с пьянством введен сухой
закон: употребление спиртных напитков категорически запрещено,
и при посадке на корабль все вещи моряка тщательно
обыскиваются, не запрятана ли контрабандная бутылка.
Голь на выдумку хитра. Русский народ славится своей
смекалкой. Моряки обходят сухой закон самыми невероятными
путями. Пьют одеколон и даже дамские духи, скупая всю
парфюмерию в магазине на флагмане. На этот товар запрета нет.
А когда выпьют весь запас парфюмерии, тогда переходят на
"подножный корм". Выдавливают в стакан с водой тюбик зубной
пасты, размешивают ложечкой, и этот густой белый раствор
выпивают залпом. Одного стакана достаточно, чтоб глаза на лоб
полезли. Люди шалеют, как от двух бутылок водки.
Самые отчаянные алкоголики из офицеров: капитаны
траулеров, штурманы усиленно ищут дружбы с доктором в надежде
поживиться у него медицинским спиртом. Но спирт - такой
деликатес, что если и удается выкроить немного, то Б.С. сам
выпивал на пару со своим помощником - фельдшером.
В аптеке на бутылях с опасными лекарствами наклеены
предупреждающие этикетки: череп с костями, чтоб остановить
дрожащую руку алкоголика, способного взломать аптеку в поисках
спиртного.
Б.С., смеясь, рассказывал, как однажды он застал у себя в
аптеке капитана траулера, знаменитого на весь Советский Союз,
с Золотой Звездой Героя на груди. Этот краснокожий детина сбил
замок со шкафа и схватил бутыль с черепом на этикетке.
- Ага, доктор, я тебя раскусил! - подмигнул он вошедшему
Б.С., прижимая бутыль к груди. - Небось, сам пьешь, а нас,
дураков, черепами пугаешь.
И стал зубами вырывать пробку из бутыли.
В ней был литр сулемы, одного глотка которой было
достаточно, чтоб знаменитый капитан сжег все свои внутренности
и скончался тут же на месте, корчась на полу в страшных муках.
Капитан был здоровее Б.С., и отнять у него бутыль силой
представлялось явно невозможным. Тогда врач-хирург схватил
металлическую палку, подвернувшуюся под руку, огрел ею
капитана по голове, оглушил и отнял у него, беспамятного,
смертельный яд. Потом взвалил окровавленного моряка на
операционный стол и без наркоза наложил ему швы на рану,
которую сам нанес.
Я слушала морские байки Б.С., и морская романтика
