улетучивалась из моей головы. Мне становилось обидно. Порой
лучше не знать правды.
Б.С. сравнивает это с поведением страуса, который в
минуту опасности прячет голову под крыло, уверенный, что он
никому не виден.
Что такое "Синяя птица"?
Если вы спросите у кого-нибудь из маминого поколения или
из бабушкиного, вам тут же ответят, что это даже смешной
вопрос, и любой ребенок ответит на него, не задумываясь.
Потому что еще в детстве моих бабушек у них появилась подружка
- маленькая девочка Тиль-Тиль, которая отправилась на поиски
Синей птицы и до сих пор, до моих дней все ищет ее. На сцене
московского Художественного театра. В чудесной
сказке-спектакле "Синяя птица".
А вот если спросить про "Синюю птицу" у моих сверстников,
то они сразу сделают хитрые рожицы. Мол, знаем, знаем. Не
маленькие. Потому что сейчас "Синей птицей" называют в Москве
обыкновенную курицу. Ощипанную, с пупырышками на коже и
безголовой шейкой. Курочку, которую продают и магазинах.
А "Синей птицей" называют теперь курицу в Москве потому,
что куры вдруг стали такими тощими, что выглядят почти синими
от истощения.
Когда маме удается достать, отстояв в очереди, "Синюю
птицу", тогда у нас бывает приличный обед. С бульоном. И
куриной ножкой. А если это не удается маме, то тогда она жарит
мороженую рыбу под названием "Серебристый хек", от которой
вонь на всю квартиру, и есть ее неприятно. И потом обязательно
тошнит.
В Москве плохо с продуктами. То есть, их трудно достать.
За деньги. И все взрослые бегают, как ошалелые, после работы
по магазинам и тратят на это свои вечера. И им некогда сходить
в кино.
Вот так живет столица моей бывшей родины - прекрасный и
несчастный город Москва. Где всегда на что-нибудь дефицит. На
продукты особенно. Дефицит был и когда мама родилась. И даже
когда бабушка на свет появилась. Лишь один член нашей семьи
знал времена, когда не было дефицита. Прадедушка Лапидус. И
было это при царе. До революции.
Тогда зачем было делать революцию? Проливать столько
крови?
Чтобы был дефицит? И за каждым пустяком стоять в очереди
часами?
Я ничего не могу понять. Может быть, когда я стану старше
и у меня вырастет зуб мудрости, смогу во всем этом
разобраться.
Но в нашем семействе есть еще один человек, который хоть
и родился после революции, но для которого дефицит не
существует. И "Синяя птица" его не интересует. Он ее даром не
возьмет. Вы, конечно, догадались, кого я имею в виду? Конечно,
он. Позор семьи. Дедушка Сема, который торгует в пивном ларьке
на Тишинском рынке.
У него есть все. Как в Нью-Йорке в витринах супермаркета.
И икра. Красная и черная. И гуси и индейки. И свиная вырезка и
седло барашка. И зимой свежие красные помидоры и огурцы. И
мандарины и апельсины.
Все это добыто нечестным путем. Так объяснил мне папа,
чтоб я не завидовала. Все это добыто из-под полы. Тайком. По
знакомству. И если милиция когда-нибудь доберется до дедушки
Семы, сидеть ему в тюрьме до конца своей жизни. Если не
удастся откупиться.
А я останусь без вкусных вещей. И буду рада, когда мама
добудет в очереди "Синюю птицу".
Я обожаю гостить у дедушки Семы. Там я обжираюсь. Там
наедаюсь впрок, на будущее. И когда ухожу, мне дают с собой.
Но с одним условием. Не есть все эти редкие вкусности на
улице и во дворе. А то другие дети, которые этого в глаза не
видят, будут мне завидовать и глотать голодные слюнки. Это
неэтично, - внушает мне бабушка Сима, намазывая бутерброд
красной икрой. Толстым-толстым слоем. Так что отдельные
икринки падают через край. Неэтично дразнить других детей тем,
чего у них нет.
Я соглашаюсь. Но на языке вертится вопрос. А этично ли
иметь дома то, чего другие не имеют, даже если им не
показывать?
Не только поэтому дедушка с бабушкой запрещают мне
выходить во двор с апельсинами или куском семги на булке. А
потому что не только дети, но и взрослые увидят. И подумают
они, откуда это у внучки дедушки Семы такая невидаль, такая
роскошь в руках? И вспомнят, что он, не профессор и не
летчик-испытатель, а всего-навсего торгует в пивном ларьке на
Тишинском рынке, И сообщат куда следует. И ночью к дедушке
Семе позвонят, сделают обыск и прикажут следовать за ними с
запасной парой белья.
Мне даже страшно порой становится кушать у него за
запертыми дверьми. Как будто я участвую в воровстве. В голову
мне приходит дикая мысль, что если позвонят в дверь, я все,
что есть на тарелке, затолкаю в рот, чтоб скрыть улики. И
подавлюсь.
Ну, и ладно! Приму смерть. Но деда не подведу. Не выдам
милиции. Я - не Павлик Морозов. Я своих не предаю. Даже за
самую лучшую идею.
А какая это идея? Кто мне объяснит? Постоянный дефицит и
воровство?
Здесь, в Америке, уже зареклась объяснять моим школьным
товарищам, что такое дефицит продуктов. Не понимают ни шиша.
Даже негры и пуэрториканцы. Скалят зубы. Думают, что я их
разыгрываю. Как же так, мол? У тебя есть деньги, ты идешь в
магазин и ничего не можешь купить? Такого не бывает. А что в
магазине - пустые полки, это у них в голове не укладывается.
Будь здесь, в Нью-Йорке, дедушка Сема, он бы обязательно
сказал, что их еще жареный петух в зад не клевал и они не
знают, почем фунт лиха. Но допрыгаются. И к ним прилетит
"Синяя птица". С очередями у магазинов и с пустыми прилавками
внутри. И будут они просыпаться в холодном поту, когда к ним
ночью позвонят и кто-то с сильным русским акцентом прикажет
отворить двери.
Это уже не дедушки Семы слова. А нашего Б.С. Он почти
уверен, что коммунисты придут и сюда. Потому что американцы
наивны, как барышни. То простительно барышням, но не великому
народу. А спохватятся, будет поздно.
Я себе не хочу этим голову забивать. Не мое дело. Как
постелятся, так и выспятся. Как говорила бабушка Соня. Поживем
- увидим. Как говорил дедушка Сема.
Я знала в Москве еще один дом, кроме дома дедушки Семы,
где были продукты, какие душе угодно. Хозяин этого дома не
торговал пивом и не воровал. Наоборот. Он был очень важным
человеком. Занимал высокий пост. Большое начальство. Его дочь
Нина Сазонова училась со мной в одном классе, и жили они
близко от школы. Иногда после школы я к ним заходила домой.
Нам обеим Нинина мама делала бутерброды с икрой и строго
приказывала не выходить с едой во двор, а все съедать за
столом.
В этой семье тоже не хотели, чтоб посторонние видели, что
они едят.
- Твой папа тоже ворует? - тайком спросила я Нину.
Нина даже обиделась.
- А что? - старалась я оправдать свой бестактный вопрос,
- в магазинах же нет таких продуктов.
- Мы в магазинах не покупаем, - с гордостью сказала Нина.
- У нас есть закрытый распределитель.
И тогда я, дура, узнала нечто совершенно новенькое для
себя. Десять лет прожила на свете, а представления о таких
вещах не имела. Век живи, век учись. Дураком помрешь.
Оказывается, большое начальство, вроде Нининого папы,
вообще в магазинах ничего не покупает. Магазины с пустыми
полками - для народа, для простых людей, для трудящихся. А для
коммунистов, которые занимают высокое положение и руководят
этим самым народом, имеются специальные магазины, куда
посторонним вход воспрещен. Там у дверей стоит милиционер и
проверяет документы. Кто со свиным рылом, того не пускают в
калашный ряд. А гонят в три шеи.
Это и есть закрытый распределитель. Распределяют. Народу
- шиш, начальству - пожалуйста.
Там есть все, что душе угодно. Полный коммунизм. Почти
бесплатно. Бери - не хочу. Нинины мама с папой берут.
А мои родители даже не знают, где такой распределитель
находится. Их туда на пушечный выстрел не подпустят. А
воровать, как дедушка Сема, они не умеют и не хотят. Поэтому
для них радость, когда перепадет что-нибудь в длиннющей
очереди. Как та самая "Синяя птица".
Когда Нина провожала меня до метро, мы прошли мимо
большого недостроенного дома, огороженного забором. Над ним
кран таскал кирпичи.
- Как построят, - похвастала Нина, - мы сюда переедем.
Сейчас у нас три комнаты, а будет четыре. Отдельная - для
меня.
- Везет тебе, - сказала я.
- А еще знаешь что, - сообщила она мне по секрету. -
Здесь я смогу бегать с бутербродом во двор. И никто ни
капельки не позавидует.
- Почему?
- Не понимаешь, что ли? В этом доме у всех будет полно
икры и всего, чего хочешь.
- Послушай, а нельзя моему дедушке сюда переехать? У него
тоже икра есть... и апельсины... круглый год.
- Он кем работает?
- В пивном ларьке.
Нина рассмеялась.
- Не-ет, глупенькая. Сюда его не пустят. Здесь только
начальство будет жить. Только семьи, которые прикреплены к
закрытому распределителю.
Так и сказала "прикреплены", и мне захотелось нарисовать
прикрепленных человечков, приколотых кнопками к стене, на
которой написано "Закрытый распределитель". Каждый человечек
держит в руках пакеты с деликатесами. В пакетах прорвалась
бумага, и деликатесы сыплются на землю. А там стоит народ и
ловит их и тут же съедает.
Уже в метро меня осенило. Что же это получается? У
дедушки есть все, потому что он ворует. Достает из-под полы. А
Нинин папа ведь, не ворует. Он получает все в... как его...
закрытом распределителе... А почему закрытом? Значит, тайком?
Значит, тоже из-под полы? Но ведь Нинин папа - не вор, а
большое начальство? Почему же дедушка Сема - вор? А Нининого
папу вором назвать нельзя? Кто из них самый большой вор?
Как всегда, когда я запутываюсь, у меня начинает болеть
голова.
Никак не могу определить, как относится ко мне Б.С. Как к
ребенку? Или видит во мне созревающую женщину?
Однажды я подслушала его с мамой разговор. Я прошла через
гостиную, где они сидели у телевизора, и спиной почувствовала,
что Б.С. смотрит не на экран, а на меня. Заметила это, видно,
и мама, потому что она пошутила:
- Доктор, вы отвлекаетесь.
И тогда Б.С. сказал слова, от которых у меня порозовели
уши:
- Твоя дочь входит в пору цветения, и, если меня не
подводит мое мужское чутье, она очень скоро превратится в
прелестную женщину. Горе мальчишкам! Ох, уж и запрыгают они
вокруг нее.
Мама была польщена такой высокой оценкой моих женских до-
стоинств, но не удержалась от шпильки:
- И вместе с ними такой старый козел, как ты.
Б.С. поспешил ее успокоить в свойственной ему манере:
- Мадам, это неинтеллигентно - ревновать к своей
дочери-подростку. Не опускайтесь до уровня буфетчицы в
Мурманском рыбном порту. Вы со мной не первый день живете и
пора запомнить хоть одно из правил, которых я придерживаюсь
неукоснительно. Не нужно гадить там, где ешь.
У меня захватило дух. Следовательно, сделала вывод я, он
испытывает ко мне влечение, но сдерживает себя, наступает на
горло своему чувству, как пишут в романах, потому что
неукоснительно придерживается своих строгих нравственных
правил.
Дважды я пыталась проверить свою догадку. Как-то пришла
из школы с головной болью. К вечеру поднялась температура. Я
почувствовала себя совсем худо. Мама, придя с работы, уложила
меня в постель и, встревоженная, стала дожидаться возвращения
Б.С., который в этот день, как назло, куда-то запропастился.
Б.С. - прекрасный врач. Его знает почти вся русская
эмиграция. Не сдав американских экзаменов и, следовательно, не
имея официального права лечить здесь в больницах, он тем не
