портрета: мой, еще снятый в Москве, с длинными косами, в
коричневой школьной форме с черным передником и белыми
кружевами на воротничке, а также с непременным красным
галстуком пионера, повязанным на шее; и красивого моряка с
шотландской курчавой бородкой, в лихо заломленной морской
фуражке с эмблемой и трубкой, зажатой в крепких зубах. Это -
Б.С. Лет на пятнадцать моложе. Орел! Морской волк! С тяжелыми
верхними веками, косо нависшими над глазами от привычки
щуриться на соленом морском ветру. Такими изображают моряков в
хороших фильмах - красивыми, но не приторно-сладкими, а
суровыми, грубоватыми и немногословными, от одного вида
которых начинают учащенно биться женские сердца, а головы
кружатся как во хмелю.
Б.С. и сейчас нисколько не изменился. Только стал
тяжелее. И в волосах, как пишут в романах, серебрится седина.
Эти седые нити в густой шевелюре и курчавой бороде придают ему
еще больше шарма.
На ночном столике у мамы судьба свела нас с ним, и я не
отрываю глаз от него ни днем, ни ночью, а он, в свою очередь,
немного снисходительно и меланхолично поглядывает на меня.
Мама же лежит в своей кровати и смотрит то на меня, то на
него. Уверена, что больше на него. Меня она любит, а к нему у
нее страсть. Это временное чувство, но вспышка сильнее.
О Б.С. хорошо сказала одна мамина приятельница, зашедшая
к нам в гости. Женщина опытная: три раза была замужем в
России, четвертого мужа подцепила в Нью-Йорке.
- Вот это мужик! - закатила она глаза, когда Б.С. на
минутку вышел из гостиной. - Только взглянуть на него
достаточно, чтоб забеременеть.
Но иногда портрет исчезает с маминого столика, и тогда я
остаюсь там одна в печальном одиночестве. Это случается каждый
раз, когда мама поссорится с Б.С. А ссорятся они довольно
часто, из педагогических соображений стараясь это делать не в
моем присутствии. Но я узнаю об этом тут же. Не по маминому
замкнутому и угрюмому виду, и не по усиленному сопению Б.С.,
раскуривающего трубку у себя в комнате. Стоит мне заглянуть в
мамину спальню и обнаружить исчезновение его портрета - и мне
все ясно.
Ссорятся они потому, что у них абсолютно разный подход к
одной проблеме. Мама страшно боится упустить, потерять его, и
предел ее мечтаний - женить его на себе. А он, негодник, как
раз этого и не хочет и открыто говорит маме, чтоб на долгую
связь не рассчитывала. У мамы, естественно, не выдерживают
нервы, и она начинает рыть копытом землю, как говорит Б.С. Он
человек далеко не мягкий и в ответ врезает ей пару "ласковых
слов". Мама тоже не из тех, кто за словом в карман лезет. В
результате - портрет исчезает с ночного столика.
У Б.С. характер железный. И, конечно, первой сдается
мама. Одну-две ночи она проводит в одиночестве в своей
спальне, долго ворочаясь с боку на бок и вздыхая. На третью
ночь я слышу, как она босиком крадется мимо моей двери к его
комнате, и, сильно напрягши слух, я могу разобрать ее
смущенный голос, оправдывающийся и побежденно выясняющий
отношения. Потом ее беспомощные всхлипывания, от чего у меня
больно сжимается сердце, и я готова бежать ей на помощь и бить
кулаками Б.С. по голове.
Однако делать это мне не приходится. Б.С., насладившись
маминым унижением, сдается. Мимо моей двери в обратном
направлении легко шлепают мамины ноги и, прогибая половицы, -
его.
Наутро на ночном столике воскресает портрет моряка,
который ехидно поглядывает на мой портрет, а я смотрю в ответ
растерянно и удивленно.
При всех моих достоинствах я отличаюсь одним, особенно
выдающимся. Я - лунатик. Первый в нашем роду. Дедушки и
бабушки перерыли в памяти всю нашу родословную и не обнаружили
и намека на то, что хоть кто-нибудь из моих предков имел
пристрастие разгуливать во сне по крышам и карнизам домов.
Скажу откровенно, я по крышам не хожу. Должно быть, еще
слишком мала. Незрелый лунатик. Но уже кое-какие коленца
отколола в сонном состоянии. В нашей семейной хронике
зарегистрировано, по крайней мере, два случая моего лунатизма.
Впервые это появилось, когда мне было года три. Ночью я
встала из постели и пошла в туалет. Все сделала, что надо, и
на обратном пути, не дойдя до спальни, распахнула в коридоре
двери платяного шкафа, забралась в нижний ящик на кучу обуви
и, свернувшись калачиком, уснула. Я бы задохнулась от сильного
запаха нафталина, если бы мама не хватилась, что меня нет в
спальне, и после суетливых поисков на пару с папой не
обнаружила меня полузадохнувшейся в шкафу.
Семейный совет, в состав которого входила опытный врач -
бабушка Сима, а она позвала еще одного своего коллегу, вынес
решение, что случай не смертельный. Это еще не лунатизм, а
какие-то намеки на него. Ребенок очень впечатлительный, легко
возбудим. Нужно усиленное питание, прогулки на свежем воздухе
и категорически запретить перед сном смотреть телевизор. На
всякий случай стали на ночь запирать балкон и окна. Это для
того, чтоб я не могла прогуляться на крышу.
Второй случай произошел пятью годами позже. Семейный
совет вдруг обнаружил, что я расту одна среди взрослых и меня
забаловали. Поэтому решено было, чтоб я летом поехала не на
дачу со стариками, а с детьми, в пионерский лагерь. Я не
возражала. Мне самой надоело толкаться среди взрослых.
В лагере, который располагался в сосновом лесу под
Москвой, мы спали в больших комнатах на десять-двенадцать
кроватей. Двери всегда были распахнуты настежь. Окна без
занавесок, и огромная луна всю ночь висела перед глазами, и,
чтоб уснуть, приходилось с головой прятаться под одеяло.
Дети в моей комнате все были старше меня и перед сном,
уже лежа в кроватях, имели обычай рассказывать всякие истории,
одна страшнее другой. Про привидения, про ведьм.
Я холодела от ужаса, слушая, как эти дуры рыкающими и
шипящими голосами пугали друг друга, и лежала, не шевелясь, со
всех сторон подоткнув под себя одеяло, чтоб мохнатая рука
очередного чудовища не могла коснуться моего, покрытого
гусиной кожей, тела.
Однажды, вот так вот уснув, дрожа от страха, я проснулась
от того, что кто-то чем-то колотил меня по голове. Я открыла
глаза и, к своему необычайному удивлению, обнаружила, что я не
лежу в своей кровати, а сижу на полу, положив голову на чужую
кровать кому-то на ноги. А обладатель этих ног, которому моя
голова явно мешала, отталкивал меня пятками и пинался.
Вскочив на ноги, я обнаружила еще одну новость: я была не
в своей комнате, а в совершенно другой, расположенной в самом
конце длинной веранды, опоясывавшей спальный корпус. Значит, я
во сне проделала такой маршрут? Сломя голову бросилась я
бежать назад к себе, а войдя в свою комнату на цыпочках, чтоб
никого не разбудить и не вызывать нездорового любопытства,
пробралась в свою кровать и затаилась. Огромная луна, моя
искусительница, продолжала висеть за окном и, казалось,
подмигивает мне, как сообщница.
Об этом втором случае я никому не рассказала. И моим
домашним тоже. Заодно я скрыла от них еще одно немаловажное
происшествие, случившееся со мной в пионерском, лагере, куда
меня направили заботливые родственники, чтоб я приобрела
навыки коллективизма. В лагере мне преподали первый урок
сексуального воспитания. Моими педагогами были
мальчики-пионеры, великовозрастные балбесы, которым тогда было
столько, сколько мне нынче, примерно по тринадцать лет.
Случилось это в "мертвый час". "Мертвый час" - это один
час после обеда, когда дети должны спать. Мертвым он
называется потому, что считается, что в этот час дети лежат,
не шевелясь и не болтая, как мертвые. И отдыхают. Набираются
сил, чтоб коленки не тряслись в новом учебном году.
Иногда, в хорошую погоду, "мертвый час" мы проводили не в
спальном корпусе, а на свежем воздухе, на лоне природы.
Невдалеке от лагеря была большая поляна в сосновом лесу.
Поляну пересекал извилистый и мелкий, по колено, ручей. В нем
рыба не водилась, а только носились стайки головастиков, а по
поверхности воды, чуть-чуть морща ее, бегали водяные паучки.
Мы плескались в ручье, сколько влезет, благо, начальство
не боялось, что мы утонем, и играли в разные игры, прячась в
нависших над водой зарослях орешника, которые нам служили
африканскими джунглями.
Туда-то, на эту поляну, каждый приносил свое одеяло,
стелил на траве и ложился, закрыв глаза, делая вид, что он
спит. Самые непоседливые старались укрыться от глаз вожатого в
зарослях орешника.
Я была самой младшей во всем лагере, меня называли
"Кнопкой" и никогда всерьез не принимали. А я - непоседа,
норовила быть везде, куда меня не звали, и поэтому тоже
уволакивала свое одеяло в кусты и располагалась там, рядом с
большими мальчиками, которые втихомолку курили, разгоняя
руками дым.
Сначала я опасалась, что они меня прогонят. Но гляжу -
нет. Наоборот, поманили меня пальцем, чтоб я ближе к ним
подтащила свое одеял о и предложили мне, как равной, сыграть с
ними в очень интересную игру. Я, дуреха, не раздумывая,
согласилась. Так была польщена их вниманием.
Мы стали играть в "доктора и больного". Я была "больная",
а они - "врачи". Мы углубились в заросли, чтоб никто нам не
мешал. Мальчики по очереди носили меня на спине, и мне это
жутко нравилось. У некоторых из них верхняя губа была темной -
там пробивались усики.
Нашли укромное местечко, сделали из всех одеял одну
мягкую постель и меня положили туда. А сами на коленях
окружили меня. Заглядывали в рот, проверяя гланды, потом по
очереди прикладывали ухо к моей груди, слушая сердце. Я
захлебывалась от восторга - так мне нравилось играть с
большими мальчиками.
Я даже и не заметила, пребывая в ажиотаже, как они сняли
с меня трусики и стали по очереди трогать пальцем у меня между
ногами. Мне стало щекотно, и я сжала колени.
- Раздвинь ножки, Оленька, а то доктор не будет тебя
лечить.
Что мне оставалось делать? Я, конечно, подчинилась. Но
трогать пальцем у меня между ногами скоро приелось моим
докторам, и они предложили новую игру, которую они называли
"Здрасте-здрасте". Трусики надеть мне не разрешили и велели
лежать как и раньше, раздвинув ножки пошире.
И при этом уговаривали, тяжело дыша:
- Ах, какие у тебя ножки! Как сдобные булочки! И вся ты,
как куколка!
Кому такие комплименты не вскружат голову? Я уж ни в чем
не могла отказать этим кавалерам. А игра становилась все
интереснее.
Мальчики, оглядываясь по сторонам, не слышно ли за
кустами голосов, сняли с себя трусики, и я увидела их
пиписьки. Какие-то странные. Не такие, как у детей. А побольше
и прямые-прямые, как карандаши. У меня аж дух захватило от
удивления и любопытства.
Один мальчик склонился надо мной, став на колени между
моих ног и упираясь в траву руками. И тут я почувствовала
прикосновение.
- Здрасте, - сказал мальчик, тяжело дыша и вспотев. А я
должна была ответить:
- Здрасте.
Что я и сделала.
Потом второй мальчик сменил первого. И тоже коснулся меня
своей пиписькой.
- Здрасте.
- Здрасте.
После второго мальчика мне больше не захотелось играть, и
я попыталась подняться, но они прижали меня к одеялу. Тут я
рассердилась. Вцепилась зубами одному в руки, второго пнула
ногой. Вырвалась. И побежала через кусты, забыв свое одеяло. Я
бежала голая, без трусиков, не разбирая дороги, хоть никто
меня не преследовал. Ветки стегали меня по лицу и плечам,
