-- Это в книжке про Синдбада-морехода, -- пояснил Бублик из своей
комнаты. -- Гурии -- это волшебные красавицы, в купальниках.
Дед заахал, замахал на нас руками и побежал ругаться с внуком.
Из десяти тысяч профессий, которые имеются в подлунном мире, свою Дед
полагал особо почетной. Ну, с некоторыми оговорками еще и профессию врачей,
но только тех, которые "в самом разе спасают, а не стукают по ногам
молоточками и выписывают химическую отраву для организма".
-- Как только человек рождается, -- внушал он внуку, дремавшее сознание
которого пробудилось после Большого Пожара, -- его все время надобно от
чего-то спасать, выручать из беды. Отсюда следует, что профессии спасателей
являются по-первому необходимыми. Ты историю возьми: испокон веков, чтобы
побыстрее и побольше убивать, люди готовы себе мозги вывихнуть и вагон денег
истратить; убить, уничтожить не хитрость, а вот ты попробуй -- спаси! Нас --
пожарных, хирургов, морских и горных спасателей -- раз, два и обчелся, к нам
только те идут, у кого сердце к людям расположено, кто усвоил, что больше
всяких денег и наград человеку хочется пожить на белом свете. Но не все люди
это еще понимают. Возьми ту же самую историю: про тех, кто прославился
спасанием, там и слова не найдешь, а вот про тех, кто губил народ, как чума
-- на каждой странице: Александр Македонский, Цезарь, Батый, Атилла,
Наполеон. И самое, как говорится, глупое, что чем больше человек погубил
народу, тем он считается более великим. Но к тому времени, когда ты
вырастешь и пойдешь в пожарное училище, люди разберутся, что к чему, и
звание спасателя станет самым главным и почетным на земле.
Дед страстно любил философствовать на эту тему, свою концепцию он
внушал еще мне, как только я "изпод стола вышел"; сколько себя помню, в
нашем доме никогда не бывало пистолетов, автоматов и прочих подобного рода
игрушек, зато уже в три года я знал, что такое огнетушитель, а в четыре
спускал своего Буратино с третьего этажа на спасательной веревке.
Соответственно были подобраны и книги. Библиотеку Дед, великий любитель
почитать, собрал немалую -- в основном после "выхлопа на пенсию". Главные
сокровища хранились в отдельном шкафу, запиравшемся на ключ: специальная
литература, стихи, газетные вырезки и книги, в которых так или иначе
затрагивалась пожарная тема. В шкафу имелся "позорный ящик" с картотекой на
известных поджигателей: на Герострата, на Александра Македонского, который
ради каприза своей любовницы сжег город, на императора Нерона за поджог
Рима, на уважаемую Дедом, но совершившую непростительный поджог княгиню
Ольгу, на татаро-монголов, графа Растопчина и даже, несмотря на мой
энергичный протест, на Коровьева и Бегемота. Этот ящик Дед выкрасил в черный
цвет, что символизировало черные деяния имевшихся в картотеке лиц.
Некоторые книги Дед занес в список "хорошо написанных, но вредных",
например, опять же вопреки моему протесту, "451ь по Фаренгейту" Рэя
Брэдбери. "Надо же такое придумать: пожарный -- и он же поджигатель!" --
возмущался Дед. Зато на почетном месте стояли поэтический сборник "Грани
огня", да еще вырезанная из "Иностранной литературы" и любовно переплетенная
повесть Денниса Смита "Пожарная команда номер 82" -- единственная, по мнению
Деда, правдиво рассказывающая о городских пожарных, и одна из немногих,
выдававшихся на руки под расписку с указанием даты возврата. "Пожарным
шкафом" пользовался весь гарнизон, и нарушителей Дед наказывал, невзирая на
лица: Кожухов, продержавший Смита на неделю дольше, на два месяца был лишен
права пользоваться библиотекой.
Шкаф украшали изрядно помятая Дедова каска, сделанный Володей
Никулькиным дружеский шарж: Дед в позе былинного героя тушит лафетным
стволом окурок, и вырезанная из иностранной газеты фотография повиснув на
шее ухмыляющегося Деда, его целует прехорошенькая и легкомысленно одетая
негритянка.
История о том, как Дед попал в буржуазную газету стоит того, чтобы ее
рассказать. Лет десять назад у нас гастролировал знаменитый негритянский
вокально-инструментальный ансамбль, и Дед со своим отделением оказался в
наряде по охране театра. Исполнив наимоднейший шлягер и заслужив бурную
овацию, солистка, чтобы выразить обуревавшие ее чувства, неожиданно
выдернула из-за кулис Деда и чмокнула его в щеку. Как им и положено,
иностранные корреспонденты, сопровождавшие ансамбль, тут же преступно
защелкали затворами и зафиксировали моральное разложение Деда на пленку.
Надпись под фотографией (газету на имя Деда прислали в УПО): "Американская
звезда объясняется в любви неотразимому русскому пожарному" -- дала пищу
острякам на целый год. Сверх ожидания мама очень смеялась и гордилась этим
снимком: "Моего Васю теперь во всем мире знают!" И потребовала поместить
фотографию на видном месте в заповедном шкафу.
"Вы, нынешние..." с иронией говаривал Дед.
В обшем, к "нынешним" он относился не так уж плохо, но явно давал
понять, что сравнения с ветеранами мы нн выдерживаем. Во-первых, мы
балованные -- и техника у нас куда лучше, и денег нам больше платят, и
звания офицерские дают; во-вторых, все мы -- дохляки, чуть что бежим в
поликлинику, а в отпуск норовим урвать путевку на курорт; в-третьих, что
вытекает из предыдущего, не любим и не умеем по-настоящему работать в
условиях высокой температуры, а давим пожар силой, и посему настоящих тушил
у нас можно пересчитать по пальцам.
-- Надо, к примеру, потушить чердак пятиэтажки,-- Дед заранее морщится,
-- а нынешний хватает ствол и бегом на пятый этаж. Его спрашиваешь: "А где
рукава?" -- "Забыл!" И бегом за рукавами. Прибегает. "А где лом?" -- "Внизу
оставил!" И бегом за ломом. Смех один! Не пожарный, а клоун. Настоящий
пожарный в огонь без оглядки не попрет, он спокойно, без суетни, выйдет из
машины, проверит снаряжение, наденет КИП, возьмет два рукава, лом, топор,
ствол -- и топ-топ, топтоп, не торопясь, чтоб дыхание не сбить; а как войдет
в горящее помещение, не будет, как псих, дым водой разгонять, а принюхается,
прислушается, щекой или рукой, как индикатором, определит, где очаг -- и
тогда начнет воевать. А вы, сколько вас ни учишь, прете, как носороги, не
умом, а силой тушите, очаги находить не умеете. Ну, умеете, конечно, но
плохо. А почему? А потому, что балованные, дохляки, с каждым прыщом ходите
на физиотерапию, на курорты ездите...
И так далее. Из нынешних Дед признавал только Кожухова, Головина и
Чепурина, которые, конечно, тоже были балованные, но все-таки прошли выучку
у самого Савицкого, почитаемого Дедом безоговорочно.
-- У пожарного, -- учил Дед, -- есть три главных врага: дым, огонь и
начальство. (Мы считали -- четыре: еще и столовая в УПО, с ее неизменным
гороховым супом и жирной свининой.) Что касается дыма и огня, то кое-кто из
вас кое-чего может, а вот с начальством обращаться умел только один
Савицкий. Вы, когда власти на пожар приезжают, вертитесь вокруг них, как
балерины, впечатление производите, доказывете, что очень умные и
образованные, -- и руководить тушением пожара некому; Савицкий же всегда
находился не у штабного стола с его телефонами, а поодаль, чуть в дыму;
приезжает начальство: "Где полковник?", а им: "Пожалуйста, пройдите, только,
будьте любезны, поосторожнее, тут ножку вывихнуть можно и пальтишко
испачкать". Иное начальство так и остается возле штабного стола, полагая,
что от одного его вида пожар потухнет, а другое принципиально идет за
информацией к полковнику; а он берет под ручку, тянет поближе к дыму,
информирует: "Это все чушь, пустяки, ничего особенного" -- и переводит
разговор на футбол. Послушает начальство про "Динамо", нанюхается дыму,
накашляется всласть и радорадешенько подальше отойти. А Савицкий вдогонку:
"А какой красавец гол был в самую девятку, видели?" -- "Видел, видел,
потом!" И начальство никому не мешало. А если очень упорный попадался,
Савицкий, скажем, на пятый этаж водил -- для удовлетворения
любознательности... С юмором был человек! Помните, Гулин мансарду разнес?
Вылетел бы с боевой работы как из пушки, не будь у Савицкого чувства юмора.
Дело было так. Уленшпигель зимой нашел в подъезде щенка, принес его в караул
и уговорил Гулина поставить на довольствие. Дворняга выросла, Уленшпигель
назвал ее Полундрой и обучил всяким фокусам. И вот приезжает Савицкий на
разбор тушения дачи, из глаз молнии, выстроил нас и только рот раскрыл,
Полундра -- "гав-гав-гав!". Это Уленшпигель моргнул, без команды Полундра
никогда на построении не лаяла. Савицкий; "Пошла вон!", снова рот раскрыл, а
Полундра -- "гав-гав-гав!". И так до тех пор, пока полковник не сдался:
махнул рукой, посмеялся вместе со всеми, погрозил Гулину пальцем и уехал.
В настоящий пожар, когда было не до шуток, терпеть не мог посторонних.
Помню, тушили поздней осенью жилой дом, жильцов пришлось эвакуировать, все
мокрые, злые, замерзшие, и тут через оцепление просочился к штабу видный
собой мужик, в дубленке и лисьей шапке. Я баллон в КИПе менял, все видел.
Мужик важный, с большим чувством собственного достоинства, привык к
унижению. "Кто здесь главный?" -- спрашивает. Ему кивают на Савицкого,
который в это время внушает начальнику тыла за бездействующий гидрант, сам
не на полковника похож, а на ночного сторожа: в старом брезентовом плаще,
битой каске, весь в копоти, грязный. Ну, мужик видит, с кем имеет дело, и
этак покровительственно: "Вы, что ли, здесь командуете?" -- "Ну, я. Чего
надо?" -- "Здесь во дворе мой гараж, прошу принять меры..." А Савицкий: "Кто
здесь из милиции?" Подскочил майор: "Слушаю, товарищ полковник!" --
"Возьмите этого товарища, посадите в машину и отвезите за пять километров.
Выполнять!"
Но из всего этого нельзя делать вывод, что Дед идеализировал свое
время. Хотя и ворчал, что "у нас вооружение было, как при Петре, а у вас и
пеногенераторы, автолестницы...", но именно новое вооружение он освоил лучше
других: и очень жалел, что оно появилось так поздно, кода он был "уже на
излете". Да и к молодежи Дед относился с симпатией, хотя посмеивался над
ромбиками Высшей школы, где нас, по его мнению, пять лет учили, как сдувать
друг у друга конспекты и пускать пыль в глаза; и еще но мог нам простить
того, что во внеслужебное время мы ходили в джинсах. "Виданное ли дело, --
возмущался он, -- за штаны платить столько, сколько за стиральную машину! За
дерюгу, которой трешка -- красная цена!"
Но что совершенно повергало Деда в прострацию, так это сегодняшняя
модная мебель. Если джинсами он только возмущался, то к мебели из трухи
относился с нескрываемым презрением и пришел в совершеннейший восторг, когда
мода, совершив крутой виток, вновь неслыханно возвысила красное дерево:
буфеты, кресла и столы, которые Дед когда-то покупал в комиссионных за
бесценок и реставрировал, теперь стоили бешеных денег, и наша квартира была
обставлена такой мебелью, какую только в музее и увидишь. А тумбочку XVIII
века, которая обошлась Деду в десятку, Ольга и в самом деле утащила в музей.
Кстати говоря, в гарнизонный фольклор вошла и история о том, как Дед
получил свою первую квартиру. Случился пожар в старом четырехэтажном доме;
старые дома вообще горят хорошо -- перегородки, перекрытия деревянные, на
совесть просушенные, недаром разного рода умельцы, когда такой дом сносят
ради нынешнего блочного, со всех сторон сбегаются за бросовым, никому не
нужным деревом: скрипки из такого дерева делают! Но в тот пожар дерева
