лицо мокрой тряпкой, только щелки для глаз оставила -- на этот раз меня
удерживали все, я вырвалась и крикнула, чтобы хорошенько прикрыли за мной
дверь. Вот когда я порадовалась тому, что тренированная и сильная! Через
холл я пролетела лихо, как когда-то на стометровке, которую бегала по
первому спортивному разряду. Коридор студии был весь в оранжевом дыму,
горели стены и ковровая дорожка, я прыгала по ней, как кенгуру; когда,
спустя какие-то секунды, я ворвалась в первую попавшуюся дверь, полы халата
уже вспыхнули -- я успела сорвать и отбросить его; ожогов я еще не
чувствовала. От дыма бил кашель, страшно резало глаза, я подползла к окну,
нащупала шпингалет и рнанула па себя. Сказочно прекрасное ощущение -- свежий
морозный воздух, я пила его, с каждым мгновеньем трезвея и наливаясь силами;
хорошо, я не забыла прикрыть за собой дверь, огонь рыщет за свежим воздухом,
как койка за мышью. Внизу, где-то на уровне седьмого этажа, пожарные
работали с лестницы, я им что-то кричала и они мне кричали в ответ -- что,
убей, не помню. С правой от меня стороны, через два окна, на связанных
шторах кто-то спускался, я присмотрелась -- Валера, ассистент Сергея. Он
должен был знать, где Саша! Я кричала ему, но голос мой сел, он меня не
понимал, а скорее всего не слышал, -- ведь было очень шумно.
Больше в этой комнате делать было нечего. С левой стороны из открытых
окон высовывались и кричали люди, Саша мог быть там. Теперь очень важно было
предусмотреть все, и я еще раз позволила себе подумать. Прежде чем снова
выбегать в коридор, нужно обязательно закрыть окно... Во-вторых, нужно
обязательно облиться водой, а есть ли она здесь? Поползав по комнате и
пошарив вслепую руками, я обнаружила на столе графин с водой, смочила свою
тряпку, нашла полуобгоревший халат и оставшуюся воду вылила на него. Надела
халат, обмотала лицо тряпкой, сделала глубокий вдох -- и новая ужасная
мысль: а вдруг дверь рядом закрыта на задвижку? Ладно, была не была, может,
успею вернуться обратно и что-то придумать... Итак, сделала глубокий вдох,
открыла дверь и, зажмурив глаза, рванулась налево: от нестерпимого жара
хотелось орать благим матом, халат снова вспыхнул, но через несколько
прыжков я нащупала дверь, она открылась, и я влетела в комнату, вместе со
мной ворвались клубы дыма, но дверь захлопнули, на меня что-то накинули,
облили водой...
Я со стоном открыла глаза и узнала мужа. В разорванной рубашке, весь
закопченный, со здоровым кровоподтеком на лбу Сергей с ужасом смотрел на
меня. К комнате были еще человек пять-шесть, они набросились на меня с
расспросами, но я от них отмахнулась.
-- Где Саша?
-- Я... -- начал Сергей.
-- Ты здесь, -- оборвала я. -- Где Саша?
-- Мы с ним были...
-- Где?! Где?!
-- ...мы репетировали, -- продолжал Сергей. -- Там, в моем кабинете, --
он кивнул налево, -- Бублик кудато спрятался... я его искал... Я прибежал
сюда, там нечем было дышать... Я только что... Как ты думаешь, нас спасут? Я
звонил, мне обещали... Надень, -- он сорвал с себя рубашку.
-- Саша там? -- Я показала рукой на стену.
-- Оля, ты сошла с ума! -- Сергей схватил меня за руки.
Я вырвалась и влепила ему пощечину -- наверное, первую, которую он
получил в своей жизни. Кажется, я. действительно, была немного сумасшедшая.
-- Закройте за мной!
Я выскочила в коридор, в два прыжка достигла двери в кабинет, влетела
туда и оказалась в сплошном дыму. Окно было закрыто, шпингалет я нащупать не
могла, схватила что-то, кажется, "дипломат", выбила им стекло и несколько
раз вдохнула свежий воздух. Не помню, сколько я ползала по полу и шарила,
пока не услышала тихий плач и кашель. Бублик прятался под диваном --
интуитивно нашел место, где было меньше всего дыма. Я вытащила его за
рубашечку, взяла на руки и бросилась к окну: теперь, по крайней мере,
какое-то время мы не задохнемся. Уже не торопясь, я нашла шпингалет,
распахнула окно и высунулась в него -- с прижатым к груди Бубликом.
И здесь нас увидел снизу Дима.
Так начались самые важные в моей жизни шестнадцать минут -- время точно
установил Дима, считая с минуты, когда мы попали в поле его зрения.
Иногда мне кажется, что я уже тогда все продумала, но это, конечно,
ерунда: не та была ситуация, чтобы трезво думать, просто в пылающем от
ярости и отчаянья мозгу мелькнуло несколько очень важных мыслей.
Первая и самая ясная из них: отныне Сергей Хорев для меня больше не
существует. Ненависть? Нет, ненависть для него была бы слишком почетна:
презрение. Это внезапно вспыхнувшее чувство оказалось столь сильным, что я
даже зарыдала. Презирала -- Сережу, которого когда-то любила без памяти,
потом просто любила, потом по привычке и без уважения, но все-таки немножко
любила: молодой бог из греческой мифологии -- и мой, собственный!
Посредственный, режиссер, дамский угодник, готовый с кем угодно выпить и при
случае мне изменить -- но мой!
Теперь, спустя столько лет, я понимаю, что чувство презрения родилось
не внезапно, оно давно дремала во мне и ждало своего часа, но тогда оно
поразило меня, как молния.
Я знала и верила, что Дима сделает все, что возможно, но, разбираясь
немножко в пожарных делах -- с кем поведешься, от того и наберешься, видела,
что наши дела плохи. С седьмого этажа, где работают с тридцатиметровки, на
штурмовках к нам не пробиться -- из окон восьмого и девятого рвется огонь;
по той же причине я не могу, обвязав Бублика шторой, спустить его вниз, к
тридцатиметровке, а туда, откуда спускался Валерий, мне уже не пройти...
Значит, надеяться можно на два чуда: либо протушат огонь на восьмом и
девятом и успеют подняться к нам на штурмовках, либо прорвутся на десятый
этаж по коридору.
Бедный Дед! Как раз в эти минуты он спасал картины...
Бублик кричал, бился в моих руках, его рвало и меня тоже, стоять у окна
было очень холодно, а отойди от него -- задохнешься; я догадалась сорвать
штору, на сей раз осторожно, закуталась в нее с Бубликом и решила, что
воспаление легких -- наименьшая из возможных бед, успеют спасти -- вылечат.
Бублику стало теплее, он обвил меня ручонками, прижался, шепотом спросил:
"Тетя Оля, а где папа?" -- и тут меня поразила вторая мысль.
Бублик, которого я знала и любила с пеленок, мог быть моим сыном!
От этой мысли я снова заплакала. Я вообще в тот вечер много плакала, на
пожаре и потом, так уж получилось, это только ребята считают, что я волевая
и сильная, на самом же деле -- обыкновенная баба, у которой глаза вечно на
мокром месте.
И третья мысль, от которой перехватило дыхание: он будет моим сыном!
И я дала себе клятву: если нам суждено остаться жить, я скажу Васе,
сама скажу, потому что он давно говорит мне это только глазами, что хочу
стать Бублику мамой.
И коридоре, как в трубе, гудел огонь, за спиной начала прогорать дверь,
лицо обжигал студеный ветер, ноги горели огнем, а я стояла, прижав к груди
теплого Бублика, плакала, и сердце мое рвалось от нежности, от предвкушения
будущего счастья...
Я и сейчас, сию минуту, вспоминаю об этом и плачу. Больше о себе
рассказывать ие могу.
А впереди целая ночь, скорее бы за мной приехали!
ДМИТРИЙ РАГОЗИН, НАЧАЛЬНИК ШТАБА
Писанину я люблю так же, как в жаркое лето пить теплое пиво. Вася --
другое дело, он в школе у литераторши любимчиком был, он, если хотите, почти
что писатель -- в каждой стенгазете заметка, в рубрике "Из прошлого пожарной
охраны". Я тоже лихо сочиняю -- отчеты о проверках караулов, описания
всякого рода загорании и тому подобную большую литературу. Но ту же самую
заметку в стенгазету я могу сочинять часами, осыпая проклятьями каждую
строчку. Поэтому Ольгин приказ написать про Польшей Пожар поднял меня на
дыбы.
-- Не буду!
-- Будешь как миленький, -- сказала Ольга. -- Я на всякий случай
заручилась поддержкой Кожухова. Можешь сам у него спросить, а можешь и мне
поверить: если откажешься писать, будешь с завтрашнего дня откомандирован на
вещевой склад для инвентаризации портянок.
-- Ведьма ты рыжая!
-- Да, я ведьма, -- охотно согласилась Ольга, -- и могу отлупить тебя
метлой. Садись и пиши: случаи, фрагменты, детали -- все, что бог на душу
положит. Но если предпочитаешь пересчитывать портянки...
-- Разве что фрагменты.., -- трусливо отступил я.
-- Конечно, фрагменты, -- обрадовалась Ольга.
Уже потом, когда я закончил, эта ведьма призналась, что ни о чем с
Кожуховым не договаривалась -- взяла на пушку!
Мы, пожарные, любим вспоминать про чудеса. Пожар, в ходе тушения
которого не произошло ничего необычного, мы быстро забываем, а если о нем
спрашивают, не знаем, о чем и говорить -- обыкновенный пожар. А вот когда
случается чудо -- у всех глаза горят и языки развязываются: один только Дед
может полдня подряд рассказывать самые невероятные, но -- хотите верьте,
хотите проверьте -- имевшие место истории.
Я бы дал такое определение: чудо есть сказочно необыкновенное событие,
которое произошло с тобой только потому, что ты родился под счастливой
звездой. Или так: чудо есть такая штука, в которую никто не верит, но о
которой каждый мечтает.
Когда человеку бывает хорошо, он и без чудес обойдется. Нам же хорошо
бывает редко -- разве что в отпуске, когда плещешься в море за тысячу
километров от родной управы (так мы называем УПО), а вот плохо бывает часто,
иной раз так, что только о чуде и мечтаешь. Подполковник Чепурин любит
говорить: "Потерял надежду -- верь в чудо". А раз начальник приказывает, мы
и верим.
В нашей компании чудеса обычно случаются с Васей и Лешей. Приезжаем
как-то на пожар, выскакиваем из машины, и Вася указует перстом: "Штаб будет
здесь!" И тут же в сантиметре от Васиной каски проносится и врезается в
землю ведерный самовар. "Штаба здесь не будет!" -- мгновенно реагирует Вася.
А совсем недавно горел огромный склад. Вася и Леша со звеном забрались
на крышу, а кровля под Лешей провалилась и он полетел в самый очаг. Снимать
каску, склонять голову и шептать "прощай, друг" у нас в таких случаях не
принято: друга нужно спасать. Вася опустил вниз трехколенку, велел себя
поливать, полез в пекло -- нет Леши! Вот тут уже не выдержал, с ревом наверх
поднялся, с кровавым стоном: "Леша, Леша..." А Леша тут как тут: "Звали?
Случилось чего?" Пока Вася стоял с разинутой пастью, Леша доложил, что упал
он не на бетонный пол, а на мешки с удобрениями, выпрыгнул из огня, как
пингвин из воды, проскочил через пролом в стене и поднялся на крышу.
Думаете, Вася бросился другу на шею и омочил ему грудь горячей братской
слезой? Ничего подобного! Рявкнул, да так, что за два километра вороны с
деревьев посыпались: "Какого черта, тамтам, там, проваливаешься без
разрешения?!" И смех и грех...
Таких чудес я могу вам поведать с добрый десяток, но все они случались
на разных пожарах, даже два чуда на одном -- не припомню. А вот Большой
Пожар потому и вкипел в намять, что чудес там было навалом. И одно из
главных, самых необыкновенных -- как это Ольге удалось, во-первых, пробежать
из выставочного зала в киностудию, и, во-вторых, сделать это буквально за
минуту до загорания фильмотеки.
Потом, когда мы как следует изучили и воссоздали мысленно обстановку --
пламя в лифтовом холле и коридоре, дым, температуру -- по всем канонам
получалось, что выйти живой из этого ада Ольга не могла. Огонь, что ли,
перед ней расступился, ядовитый дым в озонированный воздух превратился? Ну,
такие чудеса бывают только в сказке. Облилась водой? Так та испарилась в
