в корзину для бумаг. Затем достала из верхнего ящика комода розовую
льняную салфетку. Так-то лучше.
У нее было вполне сложившееся представление о том, какую историю
рассказывала "Увертюра для легкой кавалерии". По правде говоря, она видела
ее во сне, который снился регулярно - примерно раз в месяц. Залитая
солнцем поляна. Высокая трава. Поляна окружена зеленым лесом. Ей снилось,
что кавалерийский отряд выезжает из чащи и рысью пересекает поляну,
направляясь к лесу на противоположной стороне. Лошади - гнедые, поджарые и
гладкие. А кавалеристы еще красивее. Юноши в форме, отдаленно напоминавшей
немецкую, светловолосые, полные жизни красавцы. Отряд из пятидесяти, а
может ста немецких юношей в серой форме и сверкающих медных касках с
перьями. Вот они выезжают из леса верхом на своих прекрасных, грациозных,
гнедых лошадях. Но едва они оказываются на поляне, как все меняется.
Красивые, сильные лошади вдруг начинают спотыкаться. Они вышагивают,
понурив головы. Конная упряжь на глазах становится потертой и старой.
Тускнеют каски. А юноши... юноши внезапно стареют. Их спины сгибаются,
лица худеют. За то короткое время, пока отряд пересекает поляну, он
превращается в зрелище, неизъяснимо печальное. Военная форма стала
потертой и грязной. Надежда оставила их. Они появились торжественные и
радостные; пересекли залитую солнцем поляну и въехали в лес на другой
стороне постаревшими и побежденными. Вот какой сон вспомнился Элен, когда
она услышала "Увертюру для легкой кавалерии". Он снился ей каждый месяц.
Обед получился вкусный. Как она и думала, эта картошка вполне
подходила и для жарки. Мясо было нежным и сочным. Даже пожухшие листья
эндивия не утратили своего вкуса. Сидя при свете свечей во всем серебряном
(шляпа, платье, туфли и чулки), Элен ела медленно и с наслаждением.
Она подчистила все, что было на тарелках. Пластинка уже рассказывала
другую историю-увертюру "Вильгельм Тель". Она промокнула губы розовой
льняной салфеткой и огляделась. Затем прошла на кухню и выяснила, что ее
ждет на десерт. Банка растворимого кофе, яблоко сорта "Золотое
Деликатесное" на подносе для овощей в морозильнике, и еще, как она
вспомнила, осталось немного коньяка "Гранд Марнье", который принес Джоу
Родс, когда приходил на обед.
Она заварила кофе, налила себе "Гранд Марнье", порезала холодное
яблоко, зажгла сигарету, пересела на диван в гостиной, тихонько икнула, и
устроилась поудобнее.
Наконец с делами было покончено. Послюнив пальцы, она потушила свечи,
отнесла тарелки на кухню и сложила их в раковину. Свернула скатерть и
положила ее в комод. Бросила льняную салфетку в сверток с грязным бельем.
Что было потом? Потом она заменила тампакс.
Не снимая праздничного серебристого наряда, она смешала себе еще один
коктейль. Она села на диван и закурила. Она старалась ни о чем не думать,
просто сидела, курила, пила коктейль, ленивая и расслабленная. Наконец она
решила, что глупо сидеть в таком наряде. Ясно уже, что никто не заглянет к
ней на огонек. Она сняла шляпу, платье, туфли и чулки и надела махровый
халат. Выглянула в окно, но ничего хорошего там не увидела.
Она надела носки и принялась листать последний выпуск журнала
"Туморроу Вумен". Статьи читать не стала; просто перелистывала журнал и
завидовала фотомоделям, которые наверное никогда не страдают запорами. Они
все были в два раза ее выше, в шесть раз красивее и в двенадцать раз
стройнее.
По улице промчались, завывая сиренами, пожарные машины. Казалось, они
остановились где-то неподалеку. Она подумала: не выглянуть ли ей из окна?
- и решила, что не стоит. Если бы горел ее дом, ей бы об этом кто-нибудь
сообщил.
Она включила телевизор. Каждый час она смешивала себе по коктейлю.
Время летело... Она не ощущала себя пьяной. Движения были точными и
уверенными. Но ее словно медленно несло куда-то... В какой-то момент ей
захотелось позвонить Ричарду Фэю или Гарри Теннанту или Джоу Родсу или
Чарльзу Леффертсу. Но она сдержалась.
Все произошло так быстро. Внезапно оказалось, что уже поздно; по
телевизору начались одиннадцатичасовые новости. Она посмотрела их,
зевнула, подошла к клетке с попугаем и сказала:
- Спокойной ночи, милашка.
Но маленький негодяй даже не взглянул на нее.
Она проверила замки и цепочку на входной двери. Приоткрыла окно.
Выключила везде свет.
Села на край кровати, сняла халат. Подумала не сделать ли пару
упражнений и решила, что не стоит.
Легла голая в постель, накрылась по пояс одеялом. Было тепло... Ей
хотелось спать. Она положила руки под голову. Но вскоре почувствовала, что
они немеют, повернулась на бок и положила руки между ног. Думать ни о чем
не хотелось.
Ей очень хотелось спать, но сон не приходил. Она не хотела принимать
таблетку, поэтому начала медленно считать - раз, два, три, четыре... Это
не помогло. Тогда она решила попробовать способ, который придумала сама:
складывать числа - сто пятнадцать плюс сорок семь плюс восемьдесят три
плюс сто девяносто шесть плюс тридцать три... Это помогло: она
почувствовала, что забытье волнами накатывается на нее. Она понимала, что
сон вот-вот придет и продолжала складывать...
Сегодня она не разговаривала ни с одним человеком и не выходила
никуда в течении пятнадцати часов. И все же... эти часы были радостными,
одиночество пришлось ей по душе. Она была если не счастлива, то уж по
крайней мере довольна.
Она не могла припомнить лучшего дня в своей жизни. Она не понимала,
что с ней происходит.
20
Свет в спальне не горел; только полоска света, пробивавшегося из
полуоткрытой двери в гостиную, рассеивала царящий в спальне полумрак. С
трудом можно было различить плакат на стене, на котором было написано одно
слово: ЛЮБОВЬ.
Элен Майли, одетая, сидела на полу, прислонившись к спинке кровати.
Она курила сигарету, стряхивая пепел прямо на пол. На ней были ее очки в
роговой оправе. Она была простужена: то и дело шмыгала носом и утирала его
рукой.
Она наблюдала, как Гарри Теннант ходит взад и вперед по комнате: руки
глубоко засунуты в карманы, печальные глаза смотрят в пол. Время от
времени на него падала полоска света из гостиной. Один раз он остановился
перед плакатом со словом "любовь", внимательно посмотрел на него и опять
принялся ходить.
- В чем дело, Гарри.
- Ни в чем. Ни в чем.
- Тебя что-то беспокоит. Я же вижу.
- Я понимаю, сегодня у тебя никудышная компания, милая. Извини. Дело
в том... Черт, я не знаю.
- Может быть ты заразился от меня простудой? Сейчас многие болеют.
Он посмотрел на нее и мягко улыбнулся:
- А может быть у меня рана в душе?
- Что?
- Рана в душе?
- Что это значит?
- А-а... ничего. Я просто каламбурю.
- Что я могу для тебя сделать? - встревоженно спросила она. - Я могу
что-нибудь для тебя сделать?
Он покачал головой.
- Нет, малыш. Но я благодарен тебе.
- Хочешь лечь в постель? Хочешь, чтобы я разделась?
Он попытался рассмеяться. Он подошел к кровати, сел рядом с ней, взял
ее руку и поцеловал кончики пальцев.
- Элен, ты просто прелесть. Ты думаешь, что если погрузить моего
малыша в твою теплую норку, то это решит все проблемы?
- Это всегда решает мои проблемы, - упрямо ответила Элен. -
Большинство из них.
Гарри положил руку на ее обнаженное колено.
- Видишь это?
- Что?
- Вот это.
- Мою коленную чашечку?
- Да, - кивнул он. - Когда ты идешь мне навстречу, я вижу эту мышцу,
вот эту, над твоей маленькой розовой коленной чашечкой; я вижу, как она
сокращается и увеличивается, когда ты идешь. Это самое сексуальное
зрелище, которое я видел в жизни.
- Ну, ты даешь, - рассмеялась она.
- Да, наверное. Но сегодня на улице я поймал себя на том, что смотрю,
как сокращается эта мышца у каждой идущей мне навстречу женщины. Гарри -
сексуальный извращенец. На следующий год меня будут возбуждать локти.
Он встал и опять заходил по комнате.
Он то появлялся на фоне пробивающейся из гостиной полоски света, то
исчезал, погружаясь в полумрак. Белое-черное, белое-черное.
- Прошлой ночью у нас был большой спор, - сказал он ей. - Именно
большой. Мы были близки к тому, чтобы подраться. Он решил съехать. Когда я
проснулся утром, он паковал вещи. Мы ничего не сказали друг другу, но я
думаю, он съедет.
- Из-за чего вышел спор?
- Ему совсем нет необходимости съезжать. В этой квартире хватит места
нам обоим. Мы можем друг с другом не разговаривать. Боже, малыш, он же
родился в этой квартире. Мы не смогли отвезти маму в больницу вовремя, и
он родился прямо там. Это его дом. И теперь он съезжает. Его не будет,
когда я вернусь, я знаю точно.
- Из-за чего вышел спор? - спросила она опять.
- О... обычное дело. Из года в год одно и то же. Его интересует,
когда я собираюсь что-нибудь сделать для нашего народа. Так он и говорит:
"...для нашего народа".
- Делать что, Гарри?
- Работать с ним во всех этих организациях. Писать для них.
- Писать что? Хочешь сигарету?
- Да. Хорошо, спасибо.
Он остановился, чтобы взять у нее сигарету и зажечь спичку. Она
поразилась тому, каким предстало его лицо, освещенное спичкой. Искаженное,
угловатое...
- Ну... он хочет, чтобы я писал письма, статьи, прокламации, уставы,
плакаты... и тому подобное.
- А ты этого делать не хочешь?
- Малыш, я хочу это делать. И еще я хочу летать и ходить по воде.
Разве тебе никогда не доводилось хотеть того, чего ты не можешь?
- Не знаю, - ответила она слегка изумленная. - Может быть. Сейчас уж
не припомню. Чаще всего я делаю то, что мне хочется.
- Ты счастливая.
- Наверное. Что же ты сказал своему брату?
- Я сказал ему правду. Сказал, что во мне этого просто нет. Расовые
проблемы просто не трогают меня. Мне совсем неинтересно. Я знаю, что это
моя вина. Но тут уж ничего не поделаешь.
- И что твой брат сказал на это?
- Он сорвался. Я говорил тебе, что все это много для него значит. В
этом вся его жизнь. Я говорил тебе, что несколько лет назад ему разбили
голову?.. Да, наверное говорил. Ну вот, тогда он принялся обзывать меня.
- Обзывать? Ты хочешь сказать, что он ругался?
- Нет, не ругался. Он обзывал меня дядей Томом и другими обидными
именами. Понимаешь, в том смысле, что я продался. Черт!
- Ладно, не расстраивайся так, Гарри.
- Он сказал мне, что я считаю себя белым. Сказал, что я витаю в
облаках. Сказал, что мне лучше поскорее вернуться на землю, иначе рано или
поздно со мной случится что-либо скверное.
- Что-нибудь скверное?
- Он сказал, что меня поставят на место. Дадут мне понять, что я
ниггер. И мой брат сказал, что это меня сломит. Сказал, что лучше оставить
фантазии и понять наконец, кто я на самом деле.
Неожиданно он нагнулся и посмотрел в окно. Он стоял, засунув руки в
карманы, и смотрел вниз.
- Снег все идет, - сказал он. - Но меньше. Похоже, там холодно.
Ничего хорошего.
Элен скинула туфли. Перебралась с ногами на кровать, прислонилась
спиной к спинке кровати. Подобрала колени и обхватила их руками. Положила
подбородок на голые коленки и почувствовала маленькую мышцу, о которой
говорил Гарри.
- Гарри, должна тебе сказать, что я не тот человек, с которым стоит
говорить на эту тему. Я правда об этом ничего не знаю. Наверное, мне
следовало бы знать. Наверное, мне следовало бы читать передовицы газет. Но
расовые проблемы, политика, Вьетнам и полеты на Луну - все это меня не
