- Электробусе?
- На прошлой неделе я предпринял настоящее изыскание по этому
вопросу. Это нечто вроде троллейбусов и они курсируют между городом и
ближайшим пригородом. Они мчатся по полям и лугам, такие электрические
вагончики. Боже, это так красиво. Ну, вот я возвращаюсь домой на
электробусе, и мой сосед спрашивает меня идем ли мы сегодня на танцы в
клуб "Кантри".
- Мы члены этого клуба?
- О, да. Мы очень состоятельные. Пробковые прокладки, сама понимаешь.
Я говорю: "Да, мы собираемся на танцы. А наш верный слуга побудет с
детьми". Затем мы подъезжаем к станции, расположенной прямо в поле и...
- И я жду тебя там!
- Точно! Ты ждешь меня вместе с детьми. Вы приехали за мной на
автомобиле марки "Джон О'Хара" выпуска двадцать второго года. Дети кричат:
"Папа! Папа!" и бросаются мне в объятия. Я целую Фонди, он рассказывает
мне о проданных подписках на журнал "Либерти" и о том, как он выиграл
велосипед. Я целую Таск, и она рассказывает мне о том, как упала и ушибла
колено и как ты должна была поцеловать его, чтобы оно скорее зажило. А
потом я целую тебя.
- О, Юк. Мне это нравится.
- Хорошо. Теперь наша первая большая сцена в фильме, и мы должны
сразу определить, какие у нас взаимоотношения. О'кей? А теперь давай. Ты
говоришь первой.
ЭЛЕН: Здравствуй, о мой любимый. Тяжелый у тебя был день?
РИЧАРД: Да, моя самая любимая, у меня был тяжелый день. Сама
понимаешь, нелегкое это дело - следить за изготовлением пробковых
прокладок для крышек на бутылках "Мокси" - напитка, известного всему
цивилизованному миру. Однако, что поддерживает меня в течении дня, так это
мечта о возвращении домой, к моей самой дорогой жене и детям в мой
собственный маленький домик с вьющимися розами на южной стороне... А как
ты провела день, о, жена моя?
ЭЛЕН: Мясник обсчитал меня на два цента, когда взвешивал мне фунт
свиных отбивных.
- Да, - кивнул он одобрительно, - очень хорошо. Я думаю это
прекрасная заключительная реплика для этой сцены. Не подумай только, что я
критикую тебя, Элен, Но я думаю ты могла бы играть с большим чувством. Я
хочу сказать, что твоя реплика про свиные котлеты имеет огромное значение
и если бы ты прочувствовала ее чуть глубже...
- Я попытаюсь, - покорно сказала она.
Они немного передохнули, съели по кусочку мяса, затянулись и выпили
еще по глотку.
- Так вот, - торопливо сказал он. - Мы установили дух взаимной любви
и понимания. Верно?
- Верно, шеф.
- Теперь мы у себя дома, в коттедже. Свиные котлеты уже съедены, мы с
тобой, ты и я, поднялись в нашу спальню и одеваемся, чтобы отправиться на
танцевальный вечер в клуб.
- Замечательно! Какая сцена! Критики будут от меня без ума! На мне
будет белое кружевное белье и...
- На тебе будет сорочка.
- Сорочка?
- Да, сорочка. В те времена женщины носили сорочки. Это вроде как
лифчик, комбинация и трусики - все вместе.
- Да, я знаю. Я такие видела. Они еще застегиваются сзади на
крючочки.
- Да, верно. Ну, сцена начинается. Я говорю первый:
РИЧАРД: Мне уже больше не нужна ванная, моя драгоценная, на случай
если ты желаешь туда войти.
ЭЛЕН: Нет, любовь моя, я уже закончила омовение. Сейчас сяду за
туалетный столик с одним большим зеркалом посередине и двумя маленькими на
петлях по бокам, и закончу свой туалет. Ты замечательно пахнешь сегодня,
муж мой.
РИЧАРД: Да, жена моя. В качестве лосьона после бритья я
воспользовался спиртовым настоем грушанки. Ты находишь это вызывающим?
ЭЛЕН: An contraire, свет моей жизни, an contraire [напротив
(франц.)].
РИЧАРД: Танцевальный вечер в клубе начнется не раньше девяти, так что
мы можем не торопиться.
ЭЛЕН (самодовольно): Да, можем не торопиться.
РИЧАРД: Ты выглядишь чертовски привлекательно при этом лунном свете,
Аманда.
- Что? - спросила она, изумленная. - Что ты сказал?
- Прости. Это, так сказать, плагиат. Но я вырежу это в окончательном
варианте. Итак, значит... говорю:
РИЧАРД: Итак, мы можем не торопиться. Тебе ведь не нужно одеваться
прямо сейчас, жена моя?
ЭЛЕН: О, нет, мой единственный мужчина, мне не нужно одеваться прямо
сейчас. А дети в своих комнатах под наблюдением нашего верного слуги. У
нас есть по крайней мере час.
РИЧАРД: В течение которого мы предадимся утехам?
ЭЛЕН: Истинно так.
РИЧАРД: Как прекрасна ты, сидящая в своем маркизетовом халатике на
маленькой скамеечке перед туалетным столиком с одним большим зеркалом
посередине и двумя маленькими на петлях по бокам. Говорил ли я тебе
сегодня, что я люблю тебя?
ЭЛЕН: Ты говорил мне это трижды, но этого едва ли достаточно. В
первый раз ты сказал мне это, когда уезжал утром на работу. Второй раз,
когда звонил мне, вернувшись с ланча, и в третий раз, когда мы ехали домой
со станции. Тем не менее, мой ненаглядный, я никогда не устаю слушать эти
слова.
РИЧАРД: Эти три коротких слова?
ЭЛЕН: Эти три коротких слова.
РИЧАРД: Я люблю тебя.
- Боже мой! - сказала она.
РИЧАРД: То, что мы здесь с тобой в этом маленьком домике в пригороде
Филадельфии, штат Пенсильвания, и у нас есть наши замечательные дети, и
придает смысл производству крышечек для бутылочек "Мокси". Ты понимаешь?
ЭЛЕН: Полагаю, да.
РИЧАРД: Я люблю тебя и своих детей, и сейчас тысяча девятьсот
двадцать пятый год, нет войны, все богаты, и становятся еще богаче, и пьют
"Мокси". Редиска на твоем огороде уродилась хорошо, и из Фонди вырастет
велосипедный магнат, а Таск выйдет замуж за сына контр-адмирала. Я это
вижу. О, боже, дорогая моя, я так люблю тебя...
ЭЛЕН: А у меня есть мой собственный, единственный мужчина. Я
просыпаюсь каждое утро и ты рядом. И у меня есть сын и дочь, и дом с
розами на южной стороне, и редиска...
- Теперь я подхожу к тебе, - указал он, и ты поднимаешься, и мы
обнимаемся. Мы выглядим как тот парень со скрипкой и женщина за пианино в
рекламе духов. На мне серое шерстяное белье, кальсоны до колен. И вот...
РИЧАРД: Мадам, знаете ли вы, что одна из ваших молочных желез видна в
вырез вашего пеньюара?
ЭЛЕН: Ты хочешь сказать, что у меня сосок торчит?
РИЧАРД: Мадам, неужели на вас нет лифчика?
ЭЛЕН: Нет и в помине.
- Теперь я начинаю вести тебя к кровати, потому что у нас есть целый
час, чтобы предаться любви. И вот наступает ключевой момент - самый
драматический момент во всем фильме. Потому что именно здесь ты
говоришь...
- Знаю! Знаю! - весело закричала она, хлопая в ладоши. - Здесь я
должна стонать: "Сейчас, сейчас, сейчас..."
- Точно. Думаешь, у тебя получится?
ЭЛЕН (стонет): Сейчас, сейчас, сейчас.
- Замечательно, - сказал он, направляясь в спальню. - Не будешь ли
ты, моя маленькая домохозяйка из пригорода Филадельфии, столь любезна
сбегать на кухню и соорудить нам еще по коктейлю. А пока я прикурю
единственную оставшуюся у нас сигарету и разоблачусь.
- Да, о мой супруг, - покорно пробормотала она.
Когда она вернулась с коктейлями, дверь спальни была приоткрыта. Свет
был выключен, шторы задвинуты. Но в бледном свете, пробивавшемся из
гостиной, она видела, что он голый. Он стоял перед большим зеркалом на
двери. Она вспомнила Гарри Теннанта, делавшего тоже самое, и на мгновение
испугалась: почему все ее мужчины пытаются найти свое отражение в этом
зеркале?
Но Бог щедро одарил ее добрым сердцем и веселым нравом, и она,
отбросив темные мысли, скинула платье. Через мгновение она уже стояла
перед ним обнаженная. Он положил руки ей на плечи. Они посмотрели на свое
отражение в зеркале, казавшееся очень поэтичным в бледном серебристом
свете.
- Полночь, - сказал он, и голос его дрогнул. - Сейчас я превращусь в
тыкву.
Он посмотрел в зеркало поверх ореола ее золотистых кудрей. Он мог
различить свое лицо. Несомненно, это был он, Ричард Фэй.
Но от шеи вниз... От шеи вниз струилась женская плоть, грациозная и
манящая, от вида которой захватывало дух. Он дотронулся до ее плеч, провел
ладонями по ее рукам. Она вздрогнула от его прикосновения и чуть слышно
застонала.
В неясном отражении зеркала казалось, будто он ласкает самого себя.
Руки скользили по гладкой спине к тонкой талии, следовали изгибу бедер,
касались трепещущих ягодиц. Счастье переполняло его, сознание устремилось
куда-то...
Они стояли так довольно долго, словно одно большое, неповоротливое
животное, наблюдающее, как изголодавшиеся, цепкие руки двигаются по его
телу. Исступление накатывало на них теплыми волнами, и они издавали
странные звуки. Она прижалась к нему еще теснее, ничего не соображая, и он
начал целовать ее волосы.
Вот так это все было.
18
Было воскресное утро, свежее, румяное и хрустящее как спелое яблоко.
Чарльз Леффертс позвонил ей! Великолепно. На одно короткое мгновение она
почувствовала искушение сказать ему, что занята. Но это мгновение
оказалось очень коротким.
И вот его ярко-красный автомобиль припарковался у подъезда. Чарльз
привез с собой еду, вино в плетеных бутылках и большой "Полароид". Она
вышла к нему в своем новом брючном костюме "Пек энд Пек" за шестьдесят
девять долларов девяносто пять центов.
Он поехал к центру города, направляясь к туннелю, ведущему в Бруклин.
Они ехали на пляж Якоб-Рис.
- В это время года он пустует, - сказал он ей. - Этих идиотов не
бывает там после Дня Труда [День Труда - первый понедельник сентября]. А
появляются эти идиоты не раньше Дня Поминовения [День Поминовения - День
памяти погибших в войнах (30 мая)]. Они думают, что на пляже можно
находиться только с июня по сентябрь. Идиоты.
Она повернулась боком на переднем сидении, чтобы видеть его. На нем
была франтоватая фуражка с волчьим клыком на околышке, водительские
перчатки с ажурным узором. О да, еще великолепный хронометр, по которому,
казалось, можно было определить все, кроме времени.
За рулем он вел себя как завзятый гонщик: наддавал газу на красный
свет, переключал скорость на поворотах, яростно вращал руль, не меняя
положения рук - ни дать ни взять Марио Андретти на гонках "Манхэттэн
Гран-При"; взгляд стальных серых глаз прикован к дороге, нервы из титана и
секретной сверхпрочной керамики, напряжены до предела... ох, и все это на
скорости тридцать пять миль в час.
Она сжалась на своем сидении, когда они со свистом нырнули в туннель.
- Эгей! - закричал он, и она улыбнулась.
- Самый огромный мужской туалет в мире, - пробормотала она, но он не
расслышал ее слов.
Они вырвались из туннеля на простор, голубое небо над ними казалось
бескрайним и его длинный голубой шарф струился по ветру. Чарльз был
неистов: он сжимал руль так, что сквозь ажурный узор его перчаток было
видно, как побелели костяшки рук. Не отнимая ноги от педали, он мчался
вперед, и от пронзительного встречного ветра на глазах у него
наворачивались слезы. Элен съежилась на своем сидении, натянув на плечи
одеяло. Она была рада видеть его таким - веселым, бесшабашным; рада, что в
нем есть эта озорная искорка, скрашивающая его бессмысленное
существование.
Наконец они оказались на пляже. Многие мили песчаного берега были
усеяны оставшимся со Дня Труда мусором, обломками древесины, выброшенной
морем дохлой рыбой и кучками сухих водорослей.
Но, несмотря на это, пейзаж казался чистым и умытым - таким, какими
обычно кажутся море и солнце. Даже мусор, казалось, был чистым и пах солью
