воды.
Капитан Блад, разодетый в пурпур с серебром, принял его на шкафуте
вместе с Питтом и Волверстоном. Вокруг них суетилась дюжина матросов, а еще
шестеро брали брам-стеньги на гитовы[1].
Алькальд был принят с подлинно придворной учтивостью. Блад сообщил ему,
что он направляется на Ямайку с ценным грузом рабов и что нехватка дров и
воды вынудили его зайти в Гавану. Полагаясь на великодушие и любезность
алькальда, он надеется приобрести это здесь вместе со свежей провизией и с
удовольствием заплатит за все золотом.
Дон Иеронимо, толстомордый субъект, в черном костюме, пяти с половиной
футов ростом и едва ли меньших размеров в поясе, вовсе не обрадовался
просьбе этого проклятого английского еретика, несмотря на его элегантную
внешность и изысканные выражения. Он отвечал сквозь зубы, сто маленькие
черные глазки с подозрением обшаривали каждый уголок палубы, а лицо хранило
самодовольное и злобное выражение да тех пор, пока он не услышал про рабов.
Тогда он тотчас же обнажил эубы в улыбке и попытался изобразить радушие и
любезность на своей малопривлекательной физиономии.
Конечно, сеньор капитан может приобрести в Гаване все, что ему нужно.
Он волен войти в порт, когда захочет, а торговые лодки, несомненно, доставят
ему все необходимое. В противном случае алькальд будет счастлив оказать ему
любое содействие на берегу.
Услышав эти заверения, Питт скомандовал матросам у брасов держать по
ветру. Подгоняемая бризом "Арабелла" прошла мимо грозных фортов с баркой
алькада на буксире, покуда алькальд, чья любезность возрастем с каждой
минутой, пытался вытянуть из капитана Блада сведения, касающиеся груза рабов
в трюме. Но Блад отвечал настолько вяло и неопределенно, что дон Иеронимо
должен был пойти в открытую.
-- Возможно, я кажусь вам назойливым, приставая к вам с этими рабами,
-- сказал он -- Но мне пришло в голову, что, если вы захотите, вам незачем
будет тащить их на Ямайку. Вы найдете готовый рынок здесь, в Гаване.
-- В Гаване? -- Блад поднял брови. -- но разве это не противоречит
эдиктам его католического величества?
Алькальд поджал толстые губы.
-- Эти эдикты были изданы без учета наших теперешних затруднений. На
рудниках была эпидемия оспы, и теперь нам не хватает рабочих рук. Поэтому мы
вынуждены обходить закон. Так что если вы хотите продать рабов, сеньор
капитан, то этому нет никаких препятствий.
-- Понятно, -- промолвил Блад без особого энтузиазма.
1 Брам-стеньга -- третья снизу часть составной мачты; гитовы --
снасти, поднимающие к рею нижнюю часть паруса.
-- К тому же цена будет хорошей, -- добавил дон Иеронимо, пытаясь
пробудить собеседника от апатии, -- Значительно выше обычной.
-- Мои рабы тоже необычные.
-- Вот именно, -- подтвердил Волверстон на ломаном испанском языке. --
Они дорого вам обойдутся, сеньор алькальд. Хотя я думаю, что вы не постоите
за ценой, когда взглянете на них.
-- О, если бы я мог, -- вздохнул испанец.
-- А почему бы и нет? -- с готовностью согласился Блад.
"Арабелла" вошла сквозь узкий проход в голубую лагуну, имевшую полных
три мили в диаметре. Лотовый[1] у носовых цепей называл сажени, и Бладу
пришло в голову, что было бы благоразумней дальше не идти. Повернувшись, он
отдал распоряжение Питту бросить якорь там, где они находились, -- на
достаточном расстоянии от леса мачт и рангоутов кораблей, стоящих неподалеку
от города. Затем он обернулся к алькальду.
-- Прошу вас следовать за мной, дон Иеронимо, -- сказал Блад, указывая
ему на люк.
По короткой узкой лесенке они спустились под палубу, где темнота
разрезалась солнечным светом, просачивавшимся сквозь орудийные порты и
пересекавшимся с лучами, льющимися сверху сквозь решетки. Алькальд окинул
внимательным взглядом мощную батарею и ряды подвесных коек, на которых
разместились люди. Наклонив голову, чтобы не удариться о пиллерс[2], он шел
за cвоим высоким провожатым; за ним следовал Волверстон. Вскоре Блад
остановился и, повернувшись, задал неожиданный вопрос:
-- Случалось ли вам встречаться, сеньор, с кардиналом-архиепископом
доном Игнасио де Ла Фуэнте, примасом Новой Испании?
-- Нет, сеньор. Он еще не посещал Гавану. Но мы ожидаем, что на днях
нам выпадет честь принять его.
-- Это может случиться скорее, чем вы думаете.
-- А откуда вам известно, сеньор, о поездке архиепископа?
Но Блад, дойдя почти до кормы, не ответил ему.
Они подошли к дверям офицерской кают-компании, которую охраняли два
мушкетера. Доносившиеся оттуда приглушенные звуки григорианского напева[3]
озадачили алькальда, особенно когда он смог разобрать слова этой заунывной
молитвы:
Hostem repellas Longius,
Pacemque dones prentius;
1 Лотовый -- матрос, орудующий лотом -- приспособлением для измерения
глубины.
2 Пиллерс -- вертикальная стойка для поддержания подпалубных балок
и палубных механизмов.
3 То есть мужского унисонного песнопения. Названо так по "Григориан
скому антифанарию" -- сборнику католических духовных песнопений для
мужского унисонного хора, относящегося к VII веку и приписываемому
папе Григорию III.
Ductore sic te pravio
Victemus omne noxium[1].
Нахмурившись, алькальд уставился на Блада.
-- Por dios![2] Неужели это поют ваши рабы?
-- Они как будто находят утешение в молитвах.
В доне Иеронимо пробудилась подозрительность, хотя он и не знал, что
именно подозревать. Однако он понял, что здесь явно чтото не так.
-- Весьма странная набожность, не так ли? -- сказал он.
-- Не вижу в ней ничего странного.
По знаку капитана один из мушкетеров отпер дверь, и пение внезапно
прервалось на слове "saeculorum"[3]. Заключительного "Amen"[4] так и не
последовало.
Блад церемонно пропустил алькальда вперед. Горя желанием разгадать
загадку, дон Иеронимо быстро шагнул через дорог и внезапно застыл как
вкопанный, выпучив расширенные от ужаса глаза.
В просторной, не скудно меблированной каюте, наполненной запахом
трюмной воды, он увидел двенадцать человек в белых шерстяных одеяниях и
черных мантиях ордена святого Доминика. Они сидели в два ряда, безмолвные и
неподвижные, словно манекены, спрятав руки в широкие рукава и склонив
головы, покрытые капюшонами, за исключением одного, стоящего с непокрытой
головой за высоким креслом, в котором расположилась весьма примечательная
фигура. Это был высокий красивый мужчина лет сорока, с ног до головы
облаченный в пурпур. Алая шапочка, очевидно, покрывала тонзуру[5],
выстриженную в его гладких каштановых волосах; на фоне красной сутаны
сверкал белоснежный тончайший воротник; на груди поблескивал золотой крест.
На руках были красные перчатки, а на указательном пальце правой руки
красовался епископский сапфир. Спокойное и суровое выражение лица придавало
ему величавость и достоинство. Красивые глаза незнакомца устремились на
незванных гостей, столь резко и бесцеремонно вторгшихся в его обитель, но
они не утратили светившегося в них высокомерного спокойствия. Казалось, ему
были недоступны все человеческие страсти в отличие от стоящего за ним
монаха. Это был коренастый краснолицый субъект, явно неравнодушный к выпивке
и освобожденный самой природой от необходимости выбривать тонзуру --
взлохмаченные седые волосы обрамля
1 Отгони врага далеко
И даруй нам мир,
Вождь, идущий впереди нас.
Да победим мы всякое зло.
2 Ради Бога! (исп.)
3 Saecula saeculorum -- во веки веков (лат.).
4 Аминь (Лат).
5 Тонзура -- выбритая макушка у католических священников и монахов.
ли загорелую лысую макушку. Судя по свирепому взгляду, которым он
окинул вошедших, этому благочестивому брату ничто человеческое было не
чуждо. Капитан Блад подтолкнул остолбеневшего алькальда в каюту и последовал
за ним со шляпой в руке.
Но прежде чем он мог вымолвить слово, алькальд, бывший на грани
апоплексического удара, пожелал узнать, что все это означает.
В ответ на его возмущение Блад любезно улыбнулся.
-- Разве это не очевидно? Я понимаю ваше удивление. Но я ведь
предупреждал вас, что мои рабы не совсем обычные.
-- Рабы? Эти? -- алькальд задохнулся от негодования. -- Но, Боже мой,
кто вы такой, что осмеливаетесь на подобные гнусные, нечестивые шутки?
-- Меня зовут Блад, сеньор. Капитан Блад. -- И он с поклоном добавил.
-- К вашим услугам.
-- Блад! -- черные глазки алькальда едва не выскочили из орбит. -- Вы
капитан Блад? Тот самый проклятый пират, продавший душу дьяволу?
-- Так характеризуют меня испанцы, но они предубеждены. Лучше оставим
это, сеньор. -- Последующие слова капитана подтвердили худшие подозрения
дона Иеронимо. -- Позвольте мне представить вам его преосвященство
кардинала-архиепископа дона Игиасио де ла Фуэнте, примаса Новой Испании. Я
уже говорил, что вам, возможно, придется встретиться с ним скорее, чем вы
думаете.
-- Боже милосердный! -- прохрипел алькальд.
Величавый, словно придворный церемониймейстер, Блад шагнул вперед и
низко поклонился кардиналу.
-- Ваше преосвященство, соблаговолите принять жалкого грешника, который
тем не менее является в этих краях в какой-то мере важной персоной, --
алькальда гаванского порта.
В тот же миг дона Иеронимо с силой толкнула вперед могучая рука
Волверстона, который рявкнул ему в ухо:
-- На колени, сеньор, и просите благословения у его преосвященства!
Глубоко посаженные, спокойные, непроницаемые глаза прелата устремились
на объятого ужасом офицера, упавшего перед ним на колени.
-- О, ваше преосвященство! -- задыхаясь и чуть не плача, произнес
алькальд.
-- Pax tibi, filius meus[1], -- промолвил глубокий красивый голос, в то
время как рука, увенчанная кардинальским перстнем, торжественно протянулась
для поцелуя.
Бормоча что-то невразумительное, алькальд схватил руку и поднес ее к
губам с такой быстротой, как будто собирался ее откусить.
1 Мир тебе. сын мой (лат ).
Сочувствующая улыбка озарила привлекательное лицо прелата.
-- Эти несчастья, сын мой, посланы нам во искупление грехов наших.
Очевидно, нас намереваются продать -- и меня, и бедных братьев святого
Доминика, разделивших со мной бедствия плена у этих еретиков. Мы должны
молиться о ниспослании нам твердости духа, памятуя о великих апостолах,
святых Петре и Павле, которые были заключены в тюрьму во время исполнения их
священной миссии.
Дон Иеронимо поднялся на ноги, двигаясь еле-еле не столько от природной
тучности, сколько от переполнявших его чувств.
-- Но как могла такое ужасное происшествие случиться с вами? --
простонал он.
-- Пусть вас не огорчает, сын мой, что я оказался пленником этого
бедного ослепленного еретика.
-- В ваших словах есть три ошибки, ваше преосвященство, -- заметил
Блад. -- Но это неизбежно при столь поспешных суждениях. Я не бедный, не
ослепленный и не еретик. Я сын нашей матери церкви. Если я был вынужден
совершить насилие над вашим высокопреосвященством, то только для того, чтобы
сделать вас заложником устранения чудовищной несправедливости, совершенной
именем его католического величества и святейшей инквизиции. Однако ваша
мудрость и благочестие позволяют вам самому свершить правосудие.
Маленький краснощекий монах, стоящий с непокрытой головой, наклонился
вперед и прорычал сквозь зубы, словно терьер:
-- Perro hereje maldito![1]
Рука в красной перчатке тотчас же властно взлетела вверх.
