-- Понятно. И согласно твоим благим намерениям мы должны взять это
судно на абордаж и захватить архиепископа?
-- Совершенно верно. Подождать "Санта-Веронику" лучше всего в проливе к
северу от Саоны. Там мы поймаем его высокопреосвященство на пути в
Сан-Доминго без особого труда.
Черты лица Блада под тенью широкополой шляпы приняли суровое выражение.
-- Это не для нас, -- покачал он головой.
-- Не для нас? Почему? Ты что, боишься ее восьмидесяти пушек?
-- Я боюсь только святотатства. Совершить насилие над архиепи
1 Брас -- снасть, укрепляемая на концах рея и служащая для поворота
последнего в горизонтальной плоскости.
скопом, захватив его в плен ради выкупа! Богу, конечно, известно, что я
грешник, но все-таки надеюсь, что я остался истинным сыном церкви.
-- Ты имеешь в виду -- сыном истинной церкви, -- внес поправку
Ибервиль. -- Полагаю, что могу сказать о себе то же самое, но не думаю, что
это должно помешать мне взять выкуп с великого инквизитора.
-- Может быть, но твое преимущество состоит в том, что ты воспитывался
в семинарии, а это, по-видимому, дает право на некоторые вольности по
отношению к духовным лицам.
Сарказм капитана рассмешил Ибервиля.
-- Это дает мне возможность отличать римскую церковь от испанской. Твой
испанец с его инквизицией и аутодафе[1] в моих глазах почти еретик.
-- Этой софистикой ты хочешь оправдать нападение на кардинала. Но как
бы то ни было, я не софист, Ибервиль, и мы лучше воздержимся от
святотатства.
Подобная решительность побудила Ибервиля тяжело вздохнуть.
-- Ну-ну! Если таковы твои чувства... Но ты упускаешь великолепный
шанс.
Тогда-то Блад и начал распространяться по поводу иронии своей судьбы до
тех пор, пока их не прервал свист боцманской дудки. Развернув паруса,
подобно крыльям птицы, "Арабелла" направилась в открытое море по-прежнему
без определенной цели.
Подгоняемые легким ветерком, они проплыли мимо Виргинских островов,
зорко высматривая добычу, но она встретилась им только три-четыре дня
спустя, на расстоянии двух десятков миль к югу от Пуэрто-Рико. Это была
маленькая двухмачтовая карака[2] с высокой кормой, дюжиной пушек и
изображением Богоматери скорбящей на раздувшемся парусе, что указывало на
испанское происхождение.
"Арабелла" подняла английский флаг и, подойдя на расстояние выстрела,
послала ядро в сторону испанского корабля, давая тем самым сигнал лечь в
дрейф.
Учитывая явное превосходство корсаров в парусах и вооружении не
приходилось удивляться, что карака поспешила повиноваться. Но на ее
грот-мачте внезапно появился вымпел с крестом Святого Георгия[3], что
поразительно не соответствовало рисунку на парусе. После этого с караки
спустили шлюпку, которая быстро заскользила по голубой, покрытой легкой
рябью воде по направлению к "Арабелле".
Из шлюпки вылез низенький коренастый человек в темно-зеленом костюме,
рыжеволосый и краснолицый. Он быстро вскарабкался по трапу на борт
"Арабеллы" и сразу же направился к капитану Бладу,
1 Аутодафе -- "акт веры", публичное сожжение еретиков.
2 Карака -- небольшое дхухмачтовое парусное судно.
3 То есть английский флаг.
который ожидал его на шкафуте, нарядно одетый в черное с серебром.
Рядом с Бладом стояли Ибервиль, чей костюм не уступал в элегантности одежде
капитана, гигант Волверстон, потерявший глаз в битве при Седжмуре и
хваставшийся, что оставшимся глазом он видит вдвое лучше, чем любой другой,
а также Джереми Питт, штурман "Арабеллы", чья занимательная хроника
послужила материалом для нашего рассказа.
В своих записках Питт охарактеризовал вновь прибывшего следующей
фразой: "Никогда в жизни я не видел более возбужденного человека". Взгляд
его маленьких глазок, сверкавших из-под нависших рыжеватых бровей, казалось,
пронизывал насквозь все окружающее -- надраенную до блеска палубу,
сверкающие медью порты бортовых орудий и вертлюжную пушку, аккуратно
выстроенные по стойке около грот-мачты мушкеты. Все это навело гостя на
мысль, что он находится на корабле, принадлежащем Соединенному Королевству.
В заключение визитер снова окинул внимательным взглядом карих глаз
поджидавшую его группу.
-- Меня зовут Уокер, -- заговорил он резким голосом с акцентом,
выдававшим его северное происхождение. -- Капитан Уокер. И я желал бы знать,
какого дьявола вы от меня хотели добиться вашим выстрелом? Если причиной
остановки послужила папистская эмблема на моей грот-мачте, из-за которой вы
приняли меня за испанца, то вы как раз тот человек, который мне нужен.
Но Блад оставался серьезным.
-- Если вы капитан этого корабля, то мне хотелось бы узнать, что
означают эти изображения на парусах.
-- О, это длинная и довольно безобразная история.
Блад понял намек.
-- Тогда пройдемте вниз, -- предложил он, -- и вы нам ее расскажете.
Они спустились в большой салон "Арабеллы", с его резными позолоченными
панелями, зеленой драпировкой, роскошной мебелью, книгами, картинами и
прочими атрибутами сибарита, которые скромный моряк с севера Англии никак не
ожидал увидеть на корабле. Здесь капитан Блад представил гостю себя и своих
трех офицеров, что сразу же умерило агрессивное настроение маленького
капитана. Но когда они сели за стол, на который негр-стюард подал канарское
вино, нантское бренди и кувшин холодного пунша, изготовленного из рома,
сахара, воды и мускатных орехов, его бешенство взыграло с новой силой, и он
приступил к рассказу о своих злоключениях.
Капитан Уокер отплыл из Плимута[1] шесть месяцев назад и в первую
очередь зашел на побережье Гвинеи, где он погрузил на борт триста молодых
здоровых негров, купленных им за ножи, топоры и побрякушки у местного вождя,
с которым он уже неоднократно про
1 Плимут -- порт в Великобритании на полуострове Корнуолл.
делывал подобные операции. С этим ценным грузом под палубой капитан
отправился на Ямайку, где был невольничий рынок, но в конце сентября
неподалеку от Богамских островов его захватил шторм -- предвестник
приближающегося сезона ураганов.
-- С Божьей помощью мы справились с бурей, -- продолжал Уокер. -- Но
корабль вышел из нее настолько потрепанным, что мне пришлось выбросить за
борт все пушки. Судно дало течь, и мы были вынуждены все время работать
помпами; надводная часть почти целиком была изуродована, а бизань-мачта
стала вовсе непригодной. Нужно было зайти в ближайший порт для ремонта, а
этим портом оказалась Гавана.
Когда алькальд[1] порта поднялся на борт и увидел плачевное состояние
моего корабля, к тому же оставшегося без орудий, он позволил мне найти
убежище в лагуне, где мы и занялись ремонтом без кренгования.
Чтобы расплатиться за все необходимое, я предложил алькальду продать
ему несколько черномазых, которых я вез. Так как у них на руднике
свирепствовала не то оспа, не то желтая лихорадка, то они очень нуждались в
рабах. Алькальд изъявил желание купить у меня всю партию, если я соглашусь
продать. Я был очень рад облегчить корабль от груза и счел просьбу алькальда
избавлением от всех трудностей. Но все оказалось не так, как я предполагал.
Вместо золота алькальд предложил мне взять плату в виде крокодиловых кож,
составляющих, как вам, возможно, известно, основной товар острова Куба.
Ничто не могло удовлетворить меня больше, так как я знал, что могу
перепродать кожу в Англии за втрое большую цену. Тогда алькальд вручил мне
счет, и мы условились, что погрузим кожи, как только будем готовы к выходу в
море.
Я поспешно приступил к ремонту, довольный удачной сделкой. Плавание,
которое едва не кончилось кораблекрушением, неожиданно оборачивалось для
меня очень выгодным.
Но я не принял в расчет испанской подлости. Когда мы наконец закончили
с ремонтом, я написал алькальду, что мы готовы погрузить кожи согласно его
счету. Но матрос, которого я послал на берег, вернулся назад с сообщением,
что генерал-губернатор Кубы не разрешает погрузку, так как считает
противозаконной торговлю с иностранцами в испанском поселении, и что
алькальд советует нам тотчас же выйти в море, покуда генерал-губернатор не
наложил запрет и на наше отплытие.
Вы легко можете представить мои чувства. Том Уокер -- не такой человек,
который позволит бессовестно обобрать себя кому бы то ни было, будь то
карманный воришка или генерал-губернатор. Поэтому я сам отправился на берег,
и не к алькальду, а прямо к генерал-губернатору -- знатному кастильскому
гранду с именем, не менее длинным, чем моя рука. Они именовали его не
короче, чем дон Руис
1 Алькальд -- то есть начальник, в данном случае комендант порта.
Перера де Вальдоро и Пеньяскон, а он к тому же еще граф Маркос. Одним
словом, всем грандам гранд.
Я выложил ему счет за погрузку и откровенно рассказал ему, как надул
меня этот чертов алькальд, не сомневаясь, по простоте душевной, что
справедливость сейчас же будет восстановлена.
Но этот негодяй только презрительно улыбнулся и пожал плечами.
-- Закон есть закон, -- сказал он. -- Декретом его католического
величества нам запрещены всякие торговые операции с иностранцами. Поэтому я
не могу позволить погрузить кожи.
Потеря прибыли, на которую я рассчитывал, меня здорово огорчича, но я
держал свои мысли при себе.
-- Ладно, -- сказал я. -- Пусть будет по-вашему, хотя это для меня не
слишком удобно, а закон мог бы подумать, прежде чем давать мне счет о
погрузке. Вот он, этот счет, можете забрать его и вернуть мне моих триста
негров.
Губернатор нахмурился и постарался смутить меня взглядом, покручивая
свои усы.
-- Боже, дай мне терпение! -- воскликнул он. -- Эта сделка также была
незаконной. Вы не имели права продавать здесь ваших рабов.
-- Я продал их по просьбе алькальда, ваше превосходительство, --
напомнил я.
-- Друг мой, -- сказал губернатор, -- если бы вы совершили убийство по
чьей-нибудь просьбе, значит, нужно было бы простить вам преступление?
-- Но нарушил закон не я, -- возразил я, -- а алькальд, который купил у
меня рабов.
-- Вы оба виноваты. Следовательно, никто не должен получить прибыли.
Рабы конфискуются в пользу государства.
-- Вы слышали, господа, что я не стал скандалить из-за потери своей
законной прибыли на кожах. Но этот испанский джентльмен ободрал меня как
липку -- попросту украл весь мой груз чернокожих, а это уже я был не в
состоянии переварить. Моя вспыльчивость дала себя знать, и я, вскочив на
ноги, набросился на этого дона Руиса Переру де Вальдоро и Пеньяскон, пытаясь
пристыдить его за такую несправедливость и заставить хотя бы заплатить мне
за рабов золотом.Но бессовестный негодяй позволил мне высказаться, а затем
снова показал зубы в своей гнусной улыбочке.
-- Мой друг, -- заявил он, -- у вас нет причин беспокоиться и
жаловаться. Неужели вы не понимаете, что я и так делаю меньше, чем требует
от меня долг, который повелевает мне захватить ваш корабль, ваш экипаж и вас
самого и отправить вас в Кадис или Севилью как еретиков.
Здесь капитан Уокер сделал паузу, чтобы дать немного схлынуть
бешенству, которое охватило его при этих воспоминаниях.
-- Провалиться мне на этом месте, если я трус, но моя смелость при этих
словах моментально испарилась.
"Лучше быть ограбленным, -- подумал я, -- чем сожженным на костре".
Поэтому я поспешил удалиться, прежде чем чувство долга его
