преследования.
Губы генерал-губернатора под маленькими черными усиками снова
изогнулись в усмешке. Его ответ был рассчитан на то, чтобы отвесги
подозрение в в то же время дать выход душившему его гневу.
-- Можешь беспрепятственно убираться, куда тебе угодао, мошенник. Но
если мы когда-нибудь снова встретимся ва море...
-- В таком случае, -- закончил за него фразу капитан Блад, -- очень
возможно, что я доставлю себе удовольствие, повесить вас на нок-рее как
клятвопрестувника и вора.
Приблизившись к ним кардинал укоризненно покачал головой:
-- Ваша угроза звучит неподобающе, капитан Блад, так как, я надеюсь,
эти слова несправедливы.
Дон Руис задохнулся от бешенства, вызванного больше замечанием
кардинала, нежели оскорбительными выражениями Блада.
-- Так вы, ваше преосвященство, надеетесь! -- воскликнул от.
-- Подождите! -- Величественным жестом архиепископ остановил свою
свиту, которая застыла на месте, являя собой воплощение непоколебимого
могущества церкви.
-- Я сказал, надеюсь, что обвинение несправедливо, и некоторое
сомнение, звучащее в моей фразе, оскорбило вас. Но я рассчитываю, что дон
Руис, вскоре извиниться перед вами за это сомнение. Однако во время своего
первого визита на корабль вы кое-чем озадачили меня, и я хотел бы попросить
вас дать мне объяснение.
-- На берегу, ваше преосвященство, вы найдете меня готовым ответить на
все ваши вопросы. -- И дои Руис шагнул к трапу, у которого его ожидал
кардинал.
Капитан Блад со шляпой в руке занял позицию с другой стороны, как
требовал этикет при проводах важного гостя.
Но примас не двинулся с места.
-- Дон Руис, перед тем, как высадиться на остров, которым вы
управляете, мне бы хотелось получить ответ только на один вопрос. -- Его тон
был таким суровым и властным, что дон Руис, перед которым трепетало все
население Гаваны, застыл на месте в испуганном ожидании.
Кардинал обернулся к дону Иеронимо и задал ему пресловутый вопрос:
-- Сеньор алькальд, хорошенько подумайте перед тем, как ответить мне,
потому что ваша служба, а может быть, и кое-что побольше зависит от точности
вашего ответа. Что вы сделали с товаром -- собственностью этого английского
моряка, который генерал-губернатор приказал вам конфисковать?
Смущенный взгляд дона Иеронимо устремлялся то туда, то сюда, но только
не на кардинала. Все же он не осмелился солгать.
-- Он снова был продан, ваше превосходительство.
-- А полученное за него золото? Что с ним стало?
-- Я отправил золото его превосходительству генерал-губернатору. Сумма
составляла двадцать тысяч дукатов.
В наступившей затем паузе дои Руис выдержал испытывающий взгляд суровых
и печальных глаз с высоко поднятой головой и презрительной, вызывающей
усмешкой на губах.
Но следующий вопрос примаса стер с его физиономии остатки высокомерия.
-- Следовательно, генерал-губернатор Гаваны является также королевским
казначеем?
-- Нет, ваше преосвященство, -- был вынужден ответить дон Руис.
-- Тогда, сеньор, вы отправили в казну золото, полученное за товар,
который вы конфисковали от имени его величества короля?
Губернатор не решился солгать, так как его слова можно было легко
проверить. Тем не менее в его тоне чувствовалось недовольство этим допросом.
-- Еще нет, ваше преосвященство...
-- Еще нет? -- прервал его кардинал, и в его мягком голосе послышались
угрожающие нотки. -- Еще нет, тогда как с тех пор прошел целый месяц. Мне
все ясно, сеньор. К несчастью, сомнения в вашей честности, вызванные той
софистикой, с которой вы сегодня утром так ловко толковали закон, полностью
подтвердились.
-- Ваше преосвященство! -- в бешенстве завопил дон Руис, смертельно
побледнев и шагнув вперед. Подобные слова в любом случае пробудили бы его
гнев. А быть публично оскорбленным этим священником и выставленным на
посмешище проклятым пиратом не смог бы вынести ни один кастильский дворянин.
Губернатор пытался подыскать слова, способные подобающим образом выразить
его состояние, когда примас, словно угадав его мысли, разразился речью,
сразу обратившей гнев дона Руиса в страх.
-- Молчи, несчастный! Неужели ты осмелишься возвысить на нас голос.
Твои поступки, безусловно, сильно обогатили тебя, но куда сильнее
обесчестили. И более того, стремясь запугать ограбленного тобой английского
моряка, ты угрожал ему преследованием святейшей инквизиции и сожжением на
костре. Даже новые христиане больше, чем кто-либо другой, знают, что
человек, апеллирующий к инквизиции подобным образом, сам рискует попасть в
ее руки.
Страшная угроза бывшего великого инквизитора Кастилии и прозвучавший в
его словах намек на старохристианское презрение к его новохристианской крови
окончательно доконали генерал-губернатора. Он уже представлял себя
обесчещенным, разоренным, лишенным всех званий и посланным в Испанию, чтобы
затем подвергнуться аутодафе.
-- Монсеаьор, -- захныкал он, с мольбой протянув руки к кардиналу. -- Я
же не предвидел...
-- В это я охотно верю. Oculos habent non viclebunt[1]. Никто не может
предвидеть опасность. -- К кардиналу уже вернулось его обычное спокойствие.
Несколько секунд он хранил молчание, потом вздохнул,
1 Есть у них глаза, но не видят (лат.) -- Библия, Псалтирь, Псалом 134.
шагнул вперед, взял за руку окончательно уничтоженного графа Маркоса и
повел его на полубак чтобы их не могли услышать.
-- Верьте мне, -- ласково заговорил он, -- мое сердце болит за вас, сын
мой. Errare humanum est[1]. Мы все грешны. Поэтому я стараюсь быть
милосердным, так как сам нуждаюсь в милосердии. Я попытался помочь вам, чем
могу. Если я высажусь на Кубу, где вы -- генерал-губернатор, то мне придется
выполнить свой долг инквизитора, а из этого для вас не выйдет ничего
хорошего. Чтобы избежать этого, я не высажусь на берег до тех пор, покуда вы
здесь управляете. Но это самое большое, что я могу для вас сделать.
Возможно, поступая так, я сам становлюсь софистом. Но я думаю не только о
вас, но и о чести Кастилии, которая пострадает от вашего позора. В то же
время вы понимаете, я не могу допустить, чтобы кто-нибудь так пренебрегал
доверием короля и чтобы это пренебрежение сошло полностью безнаказанным.
Архиепископ сделал паузу, покуда дон Руис стоял, опустив голову от
стыда и ожидая роковой фразы, которая неминуемо должна была последовать.
-- Вы сегодня же сложите с себя обязанности губернатора под любым
предлогом, который вы сочтете подходящим, и вернетесь в Испанию с первым же
кораблем. Тогда, если вы снова не возвратитесь в Новый Свет и не поступите
на государственную службу в Испании, я сохраню в тайне ваш поступок.
Большего я сделать не в силах, и да простит меня Бог, если я сделал слишком
много.
Несмотря на всю суровость этих слов, дон Руис выслушал их почти с
облегчением, так как он не ожидал столь дешево отделаться.
-- Пусть будет так, ваше преосвященство, -- пробормотал он, подняв
голову и встретив сочувственный взгляд кардинала. -- Но если ваше
преосвященство не высадится на берег...
-- Не беспокойтесь обо мне. Я уже говорил с капитаном Бладом о такой
возможности, и теперь, когда я принял решение, он доставит меня в
Сан-Доминго. Когда моя миссия там будет выполнена, я вернусь сюда, а к тому
времени вы уже покинете Гавану.
Таким образом, дон Руис был даже лишен возможности отомстить этому
проклятому морскому разбойнику, навсегда погубившему его карьеру. И все же
он предпринял последнюю отчаянную попытку отвратить хотя бы это несчастье.
-- Неужели вы доверитесь этим пиратам, которые уже?.. -- В этом мире,
сын мой, -- прервал его кардинал, -- увы, можно доверять только небесам. А
этот корсар, несмотря на все его пороки, сын истиииой церкви, и он доказал,
что на его слово можно полагаться. Конечно, в этом есть риск, но
постарайтесь доказать своим будущим поведением, что я иду на него не без
оснований. Теперь отправляйтесь с Богом, дон Руис. Больше мне незачем вас
задерживать.
1 Человеку свойственно ошибаться (лат.).
Генерал-губернатор опустился на колени, чтобы поцеловать руку кардинала
и попросить его благословения. Примас Новой Испании протянул правую руку над
его склоненной головой и осенил его крестом.
-- Benedictus sis. Pax Domini sit sempre tecum[1]. Может быть, свет
небесный укажет вам лучшую дорогу в будущем. Идите, и да хранит вас Бог.
Однако, несмотря на смиренную позу генерал-губернатора, было весьма
сомнительно, что он уезжал полный раскаяния. Спотыкаясь, как слепой,
отрывисто кивнув алькальду и приглашая следовать за собой, не обменявшись ни
с кем ни единым словом или взглядом, он спустился в ожидавшую его барку.
Покуда дон Руис и алькальд, взбешенные донельзя, изощрялись в
сквернословии, проклиная этого идиота архиепископа, сующего нос в чужие
дела, "Арабелла" подняла якорь. Проплыв под всеми парусами мимо мощных
фортов, она вышла из гаванской бухты, не опасаясь нападения благодаря
расхаживающей по корме величавой фигуре, облаченной в пурпур.
Когда две недели спустя огромный галеон "Санта-Вероника" вошел в бухту
Гаваны, украшенный флагами и салютуя из всех орудий, там уже не было
генерал-губернатора, чтобы встретить прибывшего примаса Новой Испании. Этого
низенького толстого и вспыльчивого прелата окончательно вывело из себя то,
что к его визиту не было сделано соответствующих приготовлений, а
поднявшийся на борт корабля ошеломленный алькальд едва не обвинил его в
самозванстве.
В эти же дни на борту "Арабеллы" Ибервиль, освобожденный от своего
алого одеяния, которое, подобно монашеским сутанам, было поспешно
приобретено в Сен-Круа, хвастливо повторял, какого великолепного священника
потерял мир, когда он вздумал стать корсаром. Капитан Блад утверждал, что
мир в этот момент потерял и не менее великого комедианта. И в этом вопросе
боцман Снелл, которого природа так удачно наградила тонзурой для исполнения
роли фрея Доминго, будучи еретиком, полностью соглашался с капитаном Бладом.
1 Благославляю тебя. Да пребудет с тобой мир Господень (лат.).
БЕЖАВШАЯ ИДАЛЬГА
Весть была принесена на Тортугу метисом, служившим матросом на
французском бриге[1] во время экспедиции, в которой несчастный Джеймс
Шерартон распростился с жизнью. Эта скверная история лишь косвенно связана с
нашим рассказом, поэтому мы сообщим о ней только вкратце. Шерартон и группа
английских ловцов жемчуга занимались своим делом на одном из рифов Эспада
около бухты Маракайбо[2]. Они уже собрали обильный урожай, когда на них
напал испанский фрегат, команда которого, не довольствуясь захватом их
шлюпа[3] и жемчуга, безжалостно предала их мечу. Эти двенадцать честных
славных людей не нарушили никаких законов, кроме одного, выдуманного
испанцами, согласно которому ни одна другая нация не имеет права
пользоваться водами Нового Света.
Капитан Блад сидел в кайонской таверне "У французского короля", когда
метис со всеми жуткими подробностями рассказывал историю этого злодеяния.
-- Испанцы заплатят за это, -- сказал Блад и добавил, так как его
чувство справедливости носило поэтический характер, -- и заплатят жемчугом.
Кроме этой фразы Блад ничем не намекнул на намерение, внезапно
созревшее в его мозгу. Однако осенившее его вдохновение имело свои причины.
Упоминание о ловцах жемчуга оказалось достаточным, чтобы напомнить ему
