тельную стрелу, бросает яростный вызов убийце...
Между тем никто из окружающих не догадывался о той немой борьбе за
сына, которую вела Аннета.
Утром пришел врач. Он похвалил ее за то, что она не растерялась и су-
мела оказать ребенку первую помощь, сказал, что часто чрезмерное беспо-
койство любящей матери только вредит больному. Но Аннета из всего ска-
занного доктором запомнила одно, что в Париже сейчас свирепствуют грипп
и корь и что сын ее, возможно, схватил воспаление легких. Значит, она
виновата перед ребенком - зачем не послушалась совета уехать из Парижа!
Она беспощадно осуждала себя. Это раскаяние принесло по крайней мере ту
пользу, что вытеснило из сознания Аннеты все другие упреки, которые она
делала себе, и таким образом как бы уменьшило размеры ее вины.
Услышав печальную новость, тотчас примчалась Сильвия, и теперь у ма-
ленького больного не было недостатка в сиделках. Но Аннету невозможно
было отогнать от его постели. Она почти не спала, оставаясь бессменно
днем и ночью на своем посту. Пот, выступавший на маленьком тельце, сма-
чивал и ее кожу, от его удушья ее бросало в жар. Боль перемесила мать и
сына в одно тесто. И ребенок как будто понимал это: в те минуты, когда
он корчился, со страхом ожидая нового приступа кашля, глазки его с уко-
ром и мольбой искали глаза матери. Он, казалось, говорил:
"Вот мне опять будет больно! Тот сейчас придет! Спаси меня!"
И она отвечала, прижимая его к себе:
"Да, да, я тебя спасу! Не бойся! Он тебя не тронет".
Тем не менее припадок наступал, ребенок задыхался. Но он страдал не
один, мать корчилась вместе с ним, пытаясь разорвать душившую его петлю.
Он чувствовал, что она борется за него, что великая защитница его не по-
кинет. И уверенность, звучавшая в ее ласковом голосе, прикосновения ее
пальцев вселяли в него надежду, говорили ему:
"Я здесь".
Он плакал и колотил ручонками по воздуху, но знал: она победит того,
безымянного.
И она побеждала. Болезнь сдавалась. Петля растягивалась. Трепеща всем
телом, птенчик отдавался во власть спасительных материнских рук. Как
легко дышалось обоим после такого мучения! Струя воздуха, вливавшаяся в
ротик ребенка, освежала и горло матери, наполняла ее грудь блаженством.
Такие передышки бывали недолги и чередовались с ухудшениями. Борьба
продолжалась, истощая силы. Ребенку стало лучше, но вдруг наступил рез-
кий рецидив, причина которого была неясна. Самоотверженные сиделки приш-
ли в отчаяние-каждая винила себя в какомнибудь недосмотре, который поме-
шал выздоровлению. Аннета мысленно твердила:
"Если он умрет, я покончу с собой".
За это время она отвыкла от сна. В те часы, когда ребенку нужна была
ее помощь, она крепилась. Но когда он засыпал и ее немного успокоенное
сердце могло бы дать себе роздых, мысли начинали метаться еще сильнее,
как телеграфные провода под напором сильного ветра. Аннета не решалась
закрыть глаза из боязни остаться наедине со своим обезумевшим мозгом.
Снова зажигала лампу и пыталась привести в порядок мысли, от которых у
нее голова шла кругом. Это был спор с самой собой, с ребяческими, неле-
пыми, суеверными фантазиями - во всяком случае такими они представлялись
ее трезвому уму, привыкшему мыслить логически. Ей казалось - беда навис-
ла над ней потому, что слишком полно было ее счастье, и, для того чтобы
сын выжил, она должна заплатить за это каким-нибудь другим несчастьем.
Это была смутная, но крепко укоренившаяся вера в жестокий закон распла-
ты, вера, которая восходит к отдаленному прошлому человечества. Но пер-
вобытные племена, чтобы умилостивить свирепого бога-торгаша, который ни-
чего не дает даром и все продает только за наличные, приносили ему в
жертву первенцев, покупая такой ценой уверенность, что у них не отнимет-
ся все остальное, чем они дорожили в жизни. Аннета, наоборот, готова бы-
ла отдать и жизнь и все, что у нее было, как выкуп за своего первенца.
- Возьми все, возьми - только пусть он будет жив! - говорила она бо-
гу.
Но тут же приходила мысль:
"Как это глупо! Ведь услышать меня некому..."
Все равно-древний атавистический инстинкт искал вокруг присутствия
ревнивого бога. И, упорно, яростно торгуясь с ним, она твердила:
"Заключим договор! Я плачу наличными. Отдай мне ребенка и бери вза-
мен, что хочешь!"
Как будто для того чтобы оправдать это суеверие, судьба поймала Анне-
ту на слове. Однажды утром тетушка Викторина пошла к нотариусу за
деньгами, которые Аннета давно должна была от него получить, и вернулась
в слезах. В это утро Аннета была счастлива: она, наконец, могла быть
спокойна за жизнь сына. Только что ушел доктор, сказав ей, что мальчик
выздоровеет. Аннета была вне себя от радости, но еще дрожала, не смея
окончательно поверить своему неожиданному счастью. И в эту самую минуту
открылась дверь, и ей сразу бросилось в глаза расстроенное лицо тетки.
Сердце у нее екнуло, она подумала:
"Какая новая беда пришла?"
У старушки от волнения заплетался язык. Наконец она сказала:
- Контора закрыта. Мэтр Греню скрылся.
Все состояние Аннеты было доверено этому нотариусу. Сперва Аннета ни-
чего не поняла, затем (объясните это, если можете!)... затем лицо ее
просветлело, и она подумала с облегчением:
"Только-то!.."
Вот она, спасительная беда! Враг взял с нее выкуп за сына...
Через минуту она уже пожала плечами, удивляясь своей глупости. И все
же продолжала мысленно говорить с ним:
"Ну, теперь довольно с тебя? Ты удовлетворен? Вот я и расплатилась!
Ничего я тебе больше не должна!"
Она улыбнулась...
"Бедные люди! Цепляясь за свою долю счастья и видя, что она все ус-
кользает и ускользает от них, они пытаются заключить договор со слепой
природой, которую создают в воображении по своему образу и подобию.
По своему образу и подобию? Неужели я похожа на эту природу, завист-
ливую, хищную, жестокую? Кто знает? Кто может сказать: "Я не таков?"
Аннета была разорена. Она сначала не представляла себе размеров ка-
тастрофы. В первую минуту еще можно было заблуждаться. Но когда она
хладнокровно обдумала положение, она вынуждена была признать, что нака-
зана по заслугам.
Она умела разбираться в деловых вопросах - у нее, как и у отца, был
трезвый, практический ум; цифры ее не пугали. Когда ведешь свой род от
крестьян или мелких буржуа, сметливых и предприимчивых, то заглушить в
себе практическую жилку можно, лишь сознательно стремясь к этому.
При жизни отца Аннета была избавлена от всяких материальных забот, а
потом она переживала затяжной душевный перелом и, всецело поглощенная
внутренней жизнью, была в плену у своих страстей. Такому, не совсем нор-
мальному, состоянию "одержимости" способствовали ее праздность и обеспе-
ченность. Она отстранялась от забот о своем наследстве с отвращением, в
котором было что-то нездоровое. Да, именно нездоровое, ибо идеалист,
презирающий богатство как паразитизм, забывает, что он имеет на это пра-
во лишь в том случае, если отказался от своего богатства. Когда же идеа-
лизм вырастает на почве, удобренной богатством, и, питаясь им, делает
вид, что презирает его, - это худший вид паразитизма.
Чтобы избавиться от скучной обязанности вести свои денежные дела, Ан-
нета передала все состояние в руки нотариуса, милейшего мэтра Греню. Это
был старый друг их семьи, человек уважаемый, известный своей честностью,
признанный знаток своего дела. Он в течение тридцати лет вел все дела
Ривьера. Правда, Рауль в делах никогда ни на кого всецело не полагался.
При всем доверии к нотариусу он тщательно проверял каждый документ. Но,
принимая эти предосторожности, он все же доверял мэтру Греню. А уж если
человек с таким чутьем, как Рауль Ривьер, доверял кому-нибудь, значит,
тот заслуживал доверия! И мэтру Греню можно было доверять, насколько во-
обще можно доверять человеку в нашем обществе (с соблюдением всех пре-
досторожностей).
Нотариусу в семьях своих клиентов приходится быть чем-то вроде светс-
кого духовника, и мэтр Греню был посвящен во многие семейные тайны
Ривьеров. Мало что из похождений Рауля и огорчений г-жи Ривьер остава-
лось ему неизвестным. Он с готовностью выслушивал обоих: ее - со-
чувственно, его - снисходительно. Жене он был советчиком и ценил ее доб-
родетели, а мужу - приятелем и одобрял его пороки (с галльской точки
зрения, такие пороки ведь тоже своего рода добродетели). Поговаривали,
что мэтр Греню сам охотно принимал участие в изысканных развлечениях Ра-
уля. Мэтр Греню был седоватый человек лет шестидесяти: тщедушный, розо-
вощекий, с утонченными манерами. Шутник и краснобай, славный малый, пре-
восходный актер, он любил разглагольствовать и, для того чтобы привлечь
внимание слушателей, начинал всегда тихо, замирающим голосом, чуть дыша,
а затем, когда вокруг воцарялось сочувственное молчание, голос его пос-
тепенно достигал такой звучности, которой мог бы позавидовать любой
кларнет, и не утихал, пока мэтр Греню не изложит всего, что имел ска-
зать. Этот старомодный нотариус, у которого была страсть ко всему ново-
модному, этот старый буржуа и почтенный paret familias [40], гордившийся
тем, что в числе его клиентов были актрисы, прожигатели жизни и веселые
"девочки", любил напоминать всем о своем возрасте и, даже хватая иной
раз через край, разыгрывал из себя старца, но ужасно боялся, что ему по-
верят, и втайне старался изо всех сил доказать, что он еще хват и всех
молодых за пояс заткнет.
Мэтр Греню знал Аннету с детства и близко принимал к сердцу ее инте-
ресы. Он считал вполне естественным, что после смерти родителей она до-
верила ему все свое состояние. И первое время он, из профессиональной
честности, добросовестно держал ее в курсе всех дел и ничего решительно
не предпринимал без ее согласия. Но Аннете это вскоре надоело. Тогда он
стал брать от нее доверенности на заключение всяких сделок и давал весь-
ма беглые отчеты (которые Аннета не очень-то слушала). Позднее между ни-
ми было решено, что так как Аннета, уезжая из Парижа, часто не оставляет
своего адреса, то мэтр Греню будет вести ее дела самостоятельно, не со-
ветуясь с ней. И все наладилось отлично: нотариус сам вел все дела, до-
ходы Аннеты шли к нему, а она получала от него столько денег, сколько ей
было нужно. В конце концов мэтр Греню, чтобы иметь законное право распо-
ряжаться деньгами Аннеты, догадался получить от нее общую доверенность.
Так все и шло... Аннета уже больше года не видела мэтра Греню, а он каж-
дые три месяца аккуратно посылал ей условленные суммы. Жила она уединен-
но, в обществе не бывала, не читала газет и о событии узнала значительно
позже, чем оно произошло. Старик Греню зарвался. Он не был корыстолюбив,
но увлекся спекуляциями; чтобы увеличить вклады своих клиентов, он по-
местил их в рискованные предприятия - и деньги пропали. Пытаясь вернуть
потерянное, он окончательно разорил клиентов. Ничего не говоря Аннете,
он спекулировал не только всеми ее наличными деньгами и переданным в его
распоряжение движимым имуществом, но, пользуясь разными уловками, кото-
рые допускал не совсем точный текст доверенности, заложил оба ее дома -
на Булонской набережной и в Бургундии. Увидев, что все пропало, нотариус
сбежал. Ему было стыдно перед людьми, что он дал себя провести, и стыд
этот был для него, пожалуй, тяжелее бесчестья.
В довершение всего Аннета, поглощенная болезнью ребенка, уже нес-
колько недель не распечатывала писем и потому не ответила ни на извеще-
ния кредиторов, которым Греню заложил ее дома, ни на повестки судебного
пристава. У малыша тогда был рецидив болезни, и Аннета совсем потеряла
голову. Не обращая внимания на то, что письма адресованы лично ей, а не
ее поверенному, она, не читая, отсылала их нотариусу; тот их тоже не чи-
