блаженным сном, откинув головку, и при виде этого нежного пухленького
тельца тетушка пришла в экстаз и молитвенно сложила руки; ее сердце ста-
рой няни тотчас дало обет верно служить новому главе дома. И с этого ча-
са тетушка Викторина, помолодев, впряглась в колесницу своего маленького
кумира. Время от времени она вспоминала, что ведь он все-таки навлек по-
зор на их дом, и опять приходила в смятение. Но Аннета, продолжая бол-
тать с притворной беззаботностью, уголком глаза наблюдала за милой ста-
рушкой и, заметив, что у нее снова вытянулось лицо, спрашивала:
- Ну, что еще? Успокойся же, наконец! Тетушка разражалась бессвязными
жалобами.
- Ну да! - говорила Аннета, похлопывая ее по рукам. - Ну да! Но чего
бы ты собственно хотела? Чтобы мы лишились нашего дорогого мальчика?
(Она хорошо знала, что делает, вкрадчиво подчеркивая слово "нашего".)
Суеверная тетушка в ужасе протестовала:
- Ради бога, Аннета, перестань! Ты накличешь беду... Как это можно
говорить такие вещи?
- Ну тогда не делай кислой мины! Раз наш мальчик явился на свет, -
что же делать? Будем его любить и радоваться на него, ничего больше не
остается.
Тетушка могла бы, конечно, спросить:
"Да, но зачем он появился?"
Однако у нее уже не хватало духу жалеть об этом. Разумеется, этого
требовала нравственность, этого требовали общество и религия. Да и для
ее чести и спокойствия (пожалуй, в особенности для спокойствия) было бы
лучше, если бы не было этого ребенка. Где-то глубоко-глубоко, на самом
дне души, шевелилось тайное сожаление, в котором тетушка и себе самой не
признавалась:
"О господи, лучше бы несчастная девочка мне ничего не рассказывала!"
Примирить столько противоречивых мыслей было невозможно, и в конце
концов тетушка Викторина решила больше ни о чем не думать. Повинуясь
инстинкту старой наседки, которая всю жизнь выращивала чужих цыплят, она
покорилась обстоятельствам.
Однако Аннете не пришлось особенно этому радоваться. Бывают победы,
которые приносят больше неприятностей, чем выгод. Очень скоро через те-
тушку в дом стали проникать волновавшие Аннету людские толки. Г-жа Вик-
торина была болтлива, любопытна и жадно прислушивалась ко всему, что го-
ворили соседи о ее племяннице. Она возвращалась домой бегом, в слезах и
все пересказывала Аннете. Аннета ласково журила тетушку, но глупые
сплетни все-таки расстраивали ее. Когда старушка приходила домой, Аннета
- с невольным содроганием спрашивала себя:
"Что еще она мне расскажет?"
Она запретила тетушке говорить с ней об этом, но когда тетушка Викто-
рина молчала, было еще хуже: она донимала Аннету многозначительными на-
меками и недомолвками, вздохами, унылой миной. И в душе Аннеты накапли-
валось возмущение против ядовитого общественного мнения, с которым она
пыталась не считаться.
Будь Аннета благоразумнее, она избегала бы всяких возможностей стал-
киваться с ним. Но она была слишком живым человеком, чтобы вести себя
благоразумно. Люди становятся благоразумными только после того, как
обожгутся из-за своего безрассудства. И такова уж человеческая натура:
презирая мнение света, Аннета, однако, сгорала от желания узнать, что
говорится за ее спиной. Каждое утро она дрожала при мысли, что день при-
несет ей отголоски неприятных пересудов, но в те дни, когда они до нее
не доходили, готова была сама бежать узнавать их. Впрочем, ее избавляли
от этого труда. От родни - двоюродных братьев и сестер, с которыми она
поддерживала только официальные родственные отношения, - приходили него-
дующие письма в нестерпимо назидательном тоне. Их выступления в роли ее
судей и защитников фамильной чести должны были бы скорее смешить, чем
возмущать Аннету, которая знала всю подноготную этих аристархов, так как
отец охотно посвящал ее в тайны семейной хроники. Но Аннета не смеялась;
получив такое письмо, она хваталась за перо и строчила язвительный от-
вет, который, озлобляя родственников, давал им еще лишний повод осуждать
ее - и теперь уже беспощадно.
Эти суровые цензоры нравов могли хотя бы объяснить свое вмешательство
родственными правами. Конечно, они ими злоупотребляли, но эти права были
по крайней мере узаконены обычаем. А с какой стати к ней были так жесто-
ки люди совершенно посторонние, которым уж ровно никакого ущерба не было
от того, что она жила как хотела? Встретив как-то на улице одну приятную
светскую даму, в салоне которой она бывала прежде, Аннета остановилась,
чтобы перекинуться с нею несколькими любезными словами. Но та, меряя ее
любопытным взглядом, слушала с холодной вежливостью, почти не отвечала и
скоро ушла. Другая знакомая, которой Аннета написала, потому что ей нуж-
но было что-то узнать у нее, не ответила на письмо. Аннета все-таки про-
должала эти опыты: она обратилась к подруге своей матери, старой даме,
которую очень уважала, и попросила разрешения навестить ее. Дама всегда
проявляла к ней самые нежные чувства, но на сей раз Аннета получила от
нее путаное письмо, в котором дама выражала сожаление, что не может ее
принять, так как уезжает из Парижа... Все эти уколы обострили чувстви-
тельность Аннеты. Она стала бояться новых обид, но, как ни странно, тер-
завший ее нервы страх толкал ее навстречу неприятностям, заставлял бро-
сать людям вызов.
Так, например, вышло у нее с Люсиль Кордье. Они были давно знакомы, и
в том кругу, где обе вращались, Люсиль больше всех нравилась Аннете.
Между ними не было особой близости, но они всегда охотно встречались. И
вот Аннета узнала от тетки, что сестра Люсиль только что вышла замуж.
Люсиль ее об этом не известила, но Аннета все-таки написала ей поздрави-
тельное письмо. Люсиль хранила молчание. Причина была ясна, и Аннете не
следовало упорствовать. Но она упорствовала из какой-то странной потреб-
ности лишний раз убедиться в том, что и так хорошо знала, и сделать себе
больно.
Она отправилась к Люсиль. Из гостиной слышался шум голосов. Аннета,
уже входя, вспомнила, что у Люсиль сегодня приемный день. Но отступать
было поздно... В гостиной шел оживленный разговор. Здесь было человек
десять, почти все - знакомые Аннеты. При ее появлении все смолкли.
Только на несколько секунд. Аннета, взволнованная, как человек, который
бросается в бой, вошла с улыбкой и, не глядя по сторонам, направилась
прямо к Люсиль. Та в замешательстве встала ей навстречу. Люсиль была ми-
ниатюрная блондинка с хитрым и умильно ласковым выражением прищуренных
глаз, с хорошеньким, но помятым личиком, которому немного выступающие
вперед зубы придавали сходство с мышиной мордочкой. Люсиль была умна,
делала вид, что любит людей и страстно увлекается идеями, на самом же
деле была глубоко равнодушна и к идеям и к людям. Осторожная, не очень
искренняя, слабохарактерная, она хотела всем нравиться, а главное - ста-
ралась со всеми ладить и ко всему приспособляться. Поведение Аннеты ее
лично ничуть не возмущало. Своим любопытным остреньким носиком Люсиль
заранее чуяла всякий скандал и тешилась им. То, что случилось с Аннетой,
казалось ей просто глупым приключением и только развлекло ее, но она
считалась с мнением света и потому была сейчас в затруднительном положе-
нии. Когда Аннета написала ей, что вернулась в Париж, Люсиль подумала:
"Какая неприятность! Что же ей ответить?"
Ей не хотелось обижать Аннету, но она не хотела и рисковать своей ре-
путацией в свете. Не зная, на что решиться, она со дня на день отклады-
вала ответ. Собиралась повидать Аннету - не сейчас, а через некоторое
время ("ведь это не к спеху! "), и так, чтобы никто не узнал. Это не ме-
шало Люсиль за глаза высмеивать Аннету и, говоря о ней с другими, прини-
мать вид оскорбленной добродетели.
Внезапное появление Аннеты в ее гостиной ("нет, это уж слишком! ")
вынуждало Люсиль принять решение немедленно. Она гораздо больше серди-
лась на Аннету за то, что та сыграла с ней такую скверную штуку, чем за
то, что та родила незаконного ребенка. ("Хоть двух, пожалуйста, - только
меня пусть оставят в покое!.. ")
В ее глазах вспыхнул на миг злой огонек, но она пожала протянутую ру-
ку Аннеты и ответила на ее улыбку медовой улыбкой, которая была хорошо
знакома Аннете, - против ее обольстительной нежности никто не мог усто-
ять. Но так было только в первую минуту. Быстрые глаза и настороженный
слух Люсиль мгновенно уловили иронию в настроении окружающих. Лицо ее
сразу приняло ледяное выражение, и, сказав Аннете из вежливости нес-
колько слов, она с деланным оживлением возобновила прерванную беседу.
Все остальные, словно по молчаливому уговору, тоже принялись болтать.
Аннету не вовлекали в общий разговор, и она почувствовала себя отвер-
женной. Однако она не сдалась. Она знала, как слабохарактерна Люсиль. И,
во всеоружии своей гордой улыбки, усевшись среди гостей, которые делали
вид, что не замечают ее, и оживленно обменивались пустыми фразами, стала
осматриваться по сторонам. Встречаясь с нею взглядом, все начинали мор-
гать глазами и смотрели в сторону. Только одна дама не успела отвести
глаза, устремленные на Аннету с злобным выражением. Аннета узнала широ-
кое румяное лицо Марии-Луизы де Бодрю, дочери богатого нотариуса и жены
судейского чиновника, семья которого издавна поддерживала с семьей
Ривьеров внешне дружеские отношения, но втайне недолюбливала их. В этой
дородной даме воплотились самые устойчивые черты ее класса - крупной
буржуазии: любовь к порядку, честности, отсутствие любознательности,
черствость сердца и в особенности ума; все узаконенные добродетели,
твердая вера, часто формальная, очищенная от всяких сомнений и мыслей,
словно ее выпотрошили на прилавке мясника, и культ собственности, всех
видов собственности: своей семьи, своего имущества, своей страны, своей
религии, своей морали, своих традиций, своих антипатий - словом, своего
пассивного и компактного "я", подобного глыбе, заслоняющей солнце. Рядом
с ней нет места для бочки Диогена! Всем Бодрю особенно ненавистна была
всякого рода независимость - религиозная, нравственная, умственная, по-
литическая и социальная. Она внушала им органическое отвращение, и для
всех ее видов у них было одно общее название: "анархизм", которое они
произносили как бранное слово. Этот "анархизм" они всегда чуяли в семье
Ривьеров. И Мария-Луиза, как и все ее родные, относилась к Аннете с инс-
тинктивным недоверием. Она не прощала ей той свободы, которая предостав-
лена была Аннете в юности ее воспитателями. Быть может, в ее нелестном
мнении об Аннете была и крупица зависти. Открыто высказывать это мнение
ей мешало одно: богатство Ривьеров. Богатство внушает людям уважение,
оно - самая надежная опора общественного порядка. Но это лишь при усло-
вии, если не поколеблена его основа, законная семья. За этим следят
столпы общества, и лучше их не гневить. Аннета посягнула на священнейшие
законы морали, и сторожевой пес проснулся. Он пока еще молчал - он ни-
когда не рычит в обществе, но глаза говорили за него. Во взгляде Ма-
рии-Луизы де Бодрю Аннета прочла злобное презрение. Но она спокойно пос-
мотрела на толстощекую защитницу нравственности и, поздоровавшись с ней
дружеским кивком головы, заставила ее ответить. Задыхаясь от досады, что
не может воспротивиться этому насилию, Мария-Луиза поклонилась, вознаг-
радив себя только тем, что бросила на Аннету весьма суровый взгляд. Ан-
кета отнеслась к этому равнодушно - она уже не смотрела на Марию-Луизу.
Глаза ее, обежав гостиную, снова остановились на Люсиль.
Без всякого смущения она вмешалась в разговор; перебив Люсиль, сдела-
ла какое-то замечание и та была вынуждена ответить. Пришлось беседующим
принять Аннету в свой круг. Ее поневоле слушали - впрочем, не только из
вежливости, а с интересом и не без удовольствия, потому что Аннета была
