косточки от апельсина, съеденного накануне.
За два года этого режима героического голодания, нарушенного лишь
несколькими случайными удачами, когда она наедалась досыта, Ася не
только не умерла - она создала себе новую жизнь. Она была наделена зага-
дочной гибкостью, свойственной славянам, которые в течение столетий учи-
лись все сносить и не умирать. И еще была у нее чудесная способность
воскресать - дар избранных душ, (Когда я говорю: "душ", я говорю "тел";
есть тела, которых ни годы, ни сама смерть как будто не касаются - ника-
кая рана, никакое пятно не оставляют на них следа; оболочка изнашивает-
ся, лопается и спадает, и появляется новая, свежая.) Женская душа -
фильм. Души, точно образы, сменяют одна другую и движутся (вернее, их
движут). Души нередко бывают чужими друг другу. Даже наиболее устойчивые
натуры, даже такие, как Аннета, не раз наблюдали в самих себе это
мелькание кадров. Но никогда еще у такой женщины, как Аннета, смены душ
не происходили столь внезапно. Они вообще редко случались у женщин Запа-
да. У Аси полное затмение царствующей души наступало в одну секунду: она
забывала все. И возникала новая душа, новая воля. Ее это нисколько не
удивляло - она мгновенно отождествляла себя с ними; они принадлежали ей,
она принадлежала им в течение всего периода затмения. Потом она сразу,
без всяких толчков и нисколько не удивляясь, обнаруживала у себя ту,
первую, душу, которую скинула. Это была постоянная опасность. Но были
здесь также уверенность и покой. Ибо первая душа возвращалась! (В этом
можно было не сомневаться.) И за время затмения она набиралась и сил и
свежести, - она точно восставала от крепкого сна...
Так, без связей, без места в жизни, без веры в бога, без иллюзий, без
всего, что дает силу жить, Ася жила и не сдавалась. Каждое утро лук бы-
вал туго натянут наново и готов к охоте. Жизненные испытания, как ни бы-
ли они тяжки для тела и для души, не оставили у нее, однако, гноящихся
ран на теле и не опустошили ее душу. Она была существом глубоко здоро-
вым. Умом она все разрушала, все взрывала. Напрасно: инстинкт извлекал
из-под развалин молодое будущее. Ее смелая до дерзости критика и дикарс-
ки здоровая натура, которая всегда шла прямо к цели, не блуждая по
окольным путям, мало-помалу приблизили девушку к пониманию новой России.
Сперва она сама не отдавала себе в этом отчета. А потом подумала: "В чем
дело? Я иду своей дорогой. Собаки - и те имеют право ходить по доро-
ге!.." Когда она сталкивалась с теми, кто приезжал оттуда, - она встре-
тила подругу по институту, вступившую в Коммунистическую партию и рабо-
тавшую машинисткой в советском посольстве, - она сразу чувствовала род-
ную землю, дух родины. Гордость побежденной не позволяла ей признать
это. Но признавала она или не признавала, а факт остался фактом: эта
эмигрантка видела и эмигрантов, и Запад, и весь моральный и социальный
мир в целом глазами русской женщины из революционной России. Больше все-
го мешала ей примкнуть к революционной России ее индивидуалистическая
гордыня, которая в изгнании и одиночестве разрослась еще сильнее. Сама
жизнь наложила на нее этот неизгладимый отпечаток, но в глубине души ей
страстно хотелось слиться со сплоченными человеческими массами России.
Отсюда приступы лихорадочной, гнетущей тоски по родине.
Отсюда и те дни, о которых я уже говорил, - дни, когда она лежала ча-
сами в полной прострации. Тут-то и начала мало-помалу просачиваться в ее
сознание невидимая жизнь за перегородкой. Ася лежала в паралитической
неподвижности, но сквозь щели ее обостренный слух заползал в комнату
Марка, как щупальца исполинского насекомого. Ася исследовала эту комна-
ту, обшаривала ее и постепенно воссоздавала в своем воображении и берло-
гу и самого зверя. А зверь, то есть Марк, обманутый нерушимой тишиной в
соседней комнате, не подозревал, что прощупываются все его движения, и
давал себе волю. Безглазые, но цепкие щупальца обшаривали его сверху до-
низу. Марк всегда находился в возбужденном состоянии и говорил вслух сам
с собой не только во сне. Когда он полагал, что никто его не слышит, он
не сдерживал своего кипения. В такие минуты у него вырывались обращенные
к кому-то слова - слова, полные ненависти, обрывки фраз возникали из
темноты, как гребни волн, сверкающие на солнце (то была беседа Иакова с
ангелом). Настороженный слух нырял, как чайка, в солнечную пену слов и
проникал в глубину души. Сначала Ася прислушивалась лишь к тембру голоса
и представляла себе губы, как по запаху можно себе представить плод. По-
том она в темноте пыталась представить себе все тело. Она обнюхивала
его. Не по влечению, а в силу животного инстинкта самки и от безделья.
Наконец изучение было закончено. Существо, жившее рядом, она уже знала
по запаху, вкусу и слуху. Тогда у нее появилось желание рассмотреть не
спеша, de visu [124], тот образ, который она себе создала. Она его не
искала, но однажды вечером встретила его на лестнице и постаралась ос-
таться незамеченной. Она его увидела и сразу узнала приказчика с улицы
Комартен, который уличил ее в краже; она вспомнила волчью яму, в которую
попала, и руку, которая ее выпустила. (В эту минуту, склонившись над из-
головьем Марка, который горел в лихорадке, она смотрела на эту руку,
красивую, молодую руку с длинными пальцами, которые тогда держали ее,
как в тисках, и ласково погладила ее.) Что касается всего остального, то
реальный образ не показался ей очень далеким от того, какой она себе
создала. В таких случаях реальное мгновенно подменяет воображаемое и во-
ображение не может себе представить, что когда-нибудь видело его иным.
Во всяком случае, с этого дня сосед заинтересовал се еще больше, и
она стала следить за его судьбой еще более напряженным взором, вернее
слухом. Ее поражала серьезность этой юной натуры, а собственный опыт по-
мог ей увидеть все сокровенные закоулки этого нечеловеческого одиночест-
ва, подобного ее одиночеству, и все страдания, которым сопротивлялась
стоическая гордость Марка. Теперь, когда она порой заставляла себя не
спать, чтобы во сне не выдавать своих тайн, она следила за тайнами чужо-
го сна и за приливами все усиливавшейся горячки. Она видела, что неотв-
ратимый недуг надвигается на молодое существо, что он кружит над ним,
как коршун, и круги становятся все уже. Она знала, что настанет час,
когда ей надо будет вмешаться.
Час настал. Она пришла.
Она видела много болезней в жестокие времена исхода, когда ее кружило
в водовороте разгромленной и бегущей армии; много приходилось ей ухажи-
вать за ранеными, часто пользовалась она средствами, которые предостав-
лял счастливый случай, вернее - случай несчастный, случай самый гнусный;
знала она все горести и весь стыд изувеченных тел, - никакое страдание
уже не могло застать ее врасплох. Она не сочла нужным пригласить врача.
Она решила, что справится сама. Марк с таким же успехом выздоровеет либо
умрет у нее на руках, как и на руках доктора. Она судила о других по се-
бе, и пришла к мысли, что надо прежде всего уберечь его от больницы, а
больница - первое, что предписал бы врач... Нет, уж если умирать, то в
одиночку. Это последняя роскошь.
Она применила сильнодействующие отвлекающие средства: горчичники к
бедрам и лед на голову. Она ухаживала за Марком, кормила его, умывала.
Ничто не вызывало в ней брезгливости. Комната была грязная, воздух спер-
тый. Окно выходило во двор и упиралось в стену. Изъеденная проказой сте-
на стояла так близко, что если высунуться из окна, можно было дотро-
нуться до нее рукой. В угловой комнате, где жила Ася, окно выходило на
улицу. Ася открыла - взломала дверь, которая соединяла обе комнаты, и
перенесла больного к себе. Он был выше ростом. Его длинные, худые ноги
свешивались, одна рука волочилась по земле. Он был похож на молодого
Христа, тело которого полагают во гроб. Ася несла его, согнувшись, широ-
ко расставив сильные ноги, выпятив нижнюю губу, стиснув зубы, нахмурив
брови и не сводя строгих глаз с доверившегося ей тела. Что-то материнс-
кое проснулось в ее пустой груди, в которой, после того как от нее отор-
вали ротик убитого ребенка, иссякло молоко человеческой нежности. Пере-
сохший родник оживал. Больной был в беспамятстве; она уложила его на
свою постель. Ночью, в минуту проблеска сознания, он открыл глаза и, как
утопающий, позвал: "Мама!" Он увидел, что находится в чужой комнате и
над ним склонились красивые уста, от которых исходило утешение. Уста
сказали ему с жалостью: "Да, мой мальчик... - и поцеловали его в сухие
губы.
Она убрала оставленную комнату. В течение нескольких недель, пред-
шествовавших болезни Марка, там набралось много грязи, по всем углам ва-
лялись клочки бумаги. Во время своих ночных дежурств она подобрала их и
привела в порядок. Среди них оказалось много писем. Ася их прочла. Чело-
век, лежавший в ее постели, был ее добычей, - пусть кратковременной, но
ведь принимается во внимание только настоящая минута; что было раньше и
что будет после - это не имеет значения. Все, что принадлежало пленнику,
составляло часть добычи.
Много писем было от "мамы". Из твердого, четкого почерка, который ле-
тел вперед, как птица, знающая свой путь, - широкими и правильными взма-
хами крыльев, - возникал и запечатлевался в глубине Асиных глаз страст-
ный образ Аннеты. С каждой страницей, которую переворачивали пальцы зах-
ватчицы, гордый и нежный образ этот становился все яснее. Вскоре обе
женщины стояли лицом к лицу и мерили друг друга взглядом. Они ничего
друг другу не сказали. Ася сложила письма и начала обнюхивать незнаком-
ку. Она взвешивала силу ее любви и ее силу боевую - силу жизненную. В
этом-то она разбиралась. И она не ошиблась. Человек, лежавший в комнате
рядом, становился ей дороже потому, что происходил от этой женщины...
По письмам матери Ася представляла себе письма сына. Она проникала в
самые укромные уголки этого мрачного, вечно боровшегося сердца, стара-
лась уяснить себе порывы ярости, которые вызывали в нем весь мир и он
сам, его врожденную чистоту и грязь его повседневной жизни, от которой
его самого тошнило, его слабости и его поражения, которые делали его бо-
лее близким ей, более человечным... И его полную откровенность с ма-
терью, которая с чисто мужским пониманием раскрывала человеку его сущ-
ность и успокаивала его. У Аси шевельнулось ревнивое чувство к этой жен-
щине... И это было для нее первым признаком того, что она полюбила.
Она поняла этот знак. От нее не ускользнуло ничто из того, что скрыт-
ная, замкнутая натура девушки пыталась утаить от нее самой. Она пожала
плечами. Стоя перед кроватью, она смотрела на Марка. Болезнь все еще
держала его в тисках. Несмотря на заботливый уход, ему становилось не
лучше, а хуже. Грозила роковая развязка. Рука Аси погладила пылающий
лоб, затем, под одеялом, осторожным движением сжала ноги. Подумав, Ася
бросила взгляд на письма, лежавшие на столе, вышла из дома и послала ма-
тери телеграмму.
Аннета находилась с Тимоном в Англии. Когда ей подали краткую и бес-
пощадную телеграмму без подписи, она зашаталась. Тимон взял у нее из рук
листок, прочитал. (У нее не было сил говорить.) И этот суровый человек,
который и бровью не повел бы, если бы на его глазах погибал целый народ,
проявил неожиданную доброту. Аннета растерялась; она набросила на плечи
пальто и хотела бежать на ближайший вокзал, забыв все - деньги, паспорт,
вещи. Он удержал ее и заботливо усадил.
- Полно, дружок! Не теряй голову! Соберись в дорогу, но спокойно! Не
пройдет и четырех часов, как ты увидишь своего мальчика.
Он позвонил на аэродром и распорядился немедленно подготовить к выле-
ту его аэроплан. Он проводил Аннету в автомобиле. По дороге он ее успо-
