каивал с грубым добродушием, которое не успокаивало ее, но трогало.
Расставаясь, он был взволнован, хотя и старался не показывать этого.
- Ты его спасешь! - убеждал он. - Но потом возвращайся! Продержусь ли
я до тех пор?
- Тебе-то ничто не грозит... - сказала она (его слова испугали ее, но
страх был отдаленный, она думала о другом).
- Я сам себе буду грозить... - возразил он, - как только останусь
один. Ты это отлично знаешь. Если бы не ты, разве я бы продержался до
сегодняшнего дня?
Заметив, что мысли Аннеты уже далеко, он сказал:
- Ну, спасибо тебе! Ты сделала больше, чем я мог ждать. И не вспоми-
най ни о чем, что пачкало меня в твоих глазах.
- Я помню только нашу дружбу. У нее всегда были чистые руки.
- Ну так дай же мне твои руки! Они обменялись рукопожатьем... Загудел
мотор. Она взглянула на Тимона: лицо атлета, над которым скульптор рабо-
тал не резцом, а кулаками, с печатью грубых страстей (и благородных и
низменных), с бычьим лбом и тяжелыми глазами, упорный взгляд которых
впитывал в себя ее образ, как губка. Она приблизила к нему свое лицо и
сказала:
- Давай поцелуемся! Дверь комнаты была открыта. Асю нисколько не тре-
вожило, что кто-нибудь может войти. У нее нечего было украсть. Соседей
она не ставила ни во что. Но когда вошла мать (она узнала ее с первого
взгляда), Ася была удивлена: она не ждала ее так скоро. Они не обменя-
лись ни единым словом. Аннета прошла прямо к постели, даже не сняв
пальто, и бросилась к сыну. Но так, как умеет это делать только мать:
она обняла его страстно и вместе с тем так нежно, что прикосновение ее
было похоже на легкий ветерок, который ласкает выгоревшую траву на лугу.
Пылавшее в огне тело больного почувствовало облегчение. Губы зашевели-
лись. Он вздохнул. Аннета приподняла его горячую голову, а затем снова
бережно положила на подушку. Обернувшись, чтобы снять пальто, она увиде-
ла женщину, которая продолжала стоять, полная решимости не уступать сво-
его места. Скрестились быстрые, прямые и суровые взгляды. Аннета спроси-
ла:
- Это вы телеграфировали мне? Ася, не шевельнувшись, ответила:
- Да, я.
Аннета протянула ей руку. Ася пожала ее. В обеих руках не было тепло-
ты. Они заключали договор. Аннета вошла в соседнюю комнату, жестом пред-
ложив Асе следовать за ней, и попросила:
- Расскажите! Конечно, у матери свои права. Но они столкнулись с пра-
вами, которые присвоила себе Ася. И Асю возмутило то бессознательно по-
велительное, что было в этом голосе и жесте. Последовало несколько се-
кунд немой схватки между двумя волевыми женщинами. Они, пожалуй, сами не
отдавали себе в этом отчета, но каждая напряглась, как лошадь, у которой
крепко натянули поводья. Затем одна из лошадей сдалась. Ася заговорила.
Она кратко описала ход болезни. Она не сказала, какие у нее отношения с
Марком. Но ей доставило смутное удовольствие сообщить этой женщине, что
ее сына она уложила в свою постель. Покуда она говорила, Аннета быстрым
взглядом окинула обе комнаты. Она не сомневалась, что эта женщина-любов-
ница Марка. Аннета была свободна от предрассудков, и Ася тотчас переста-
ла быть для нее чужой. Аннета вдруг начала держать себя с ней менее на-
тянуто. Ася не понимала, в чем дело. Строгие глаза, смотревшие на нее,
смягчились, а она продолжала держаться холодно, замкнуто.
Обе не старались сейчас лучше понять друг друга. Надо было спасать
человека. И ради этого они объединились. Каждая решила обменяться с дру-
гой своим опытом. Аннету поразила уверенность Аси. Ася все делала с хо-
лодной точностью, быстро, не задумываясь. Ни одного лишнего движения. В
присутствии матери она действовала так, словно была здесь одна, нис-
колько не стесняясь. Она обращалась с этим жалким и беспомощным телом,
точно санитар, который смотрит на больного как на свою собственность.
Аннета была шокирована и вместе с тем пленена. То, что делала Ася, каза-
лось ей бесчеловечным, но она не могла не видеть, что это правильно и
полезно. Она чувствовала ее превосходство и невольно покорялась ей, ког-
да та кратко, отрывисто приказывала:
- Подержите ногу! Поднимите ему поясницу! Да вы что, не видите?
Аннета тоже умела ухаживать за больными (какая женщина в Европе не
научилась этому за годы войны?), но руки выдавали ее волнение, когда они
прикасались к сыну. Она восхищалась бесстрастной точностью всех движений
Аси. Эта бесстрастность тем более удивляла ее, что она очень скоро заме-
тила, какие страсти и какая неистовая сила наложили свой отпечаток на
лицо Аси. Благодаря вспышкам молнии, которые по этому лицу пробегали,
Анкета поняла лучше, чем сама Ася, и прежде, чем признала это сама Ася,
что молодая женщина завладела ее сыном.
Они поделили между собой ночные дежурства. Каждая по очереди сидела у
постели Марка, а затем отдыхала. Ася не спала все предшествующие ночи и
сразу свалилась, как мертвая. У Аннеты было время о многом подумать, по-
куда она прислушивалась к лихорадочному дыханию двух существ. Одно дыша-
ло неровно и прерывисто, другое - торопливо и шумно: так ест человек,
который спешит поскорее съесть свою порцию. И действительно, едва наста-
ло время смениться, Ася мгновенно проснулась. Она пришла занять место у
изголовья Марка и заставила Аннету лечь в постель, еще теплую после ее
сна, полного бредовых видений.
Прошло несколько тревожных дней - и к Марку вернулось сознание. Еще
затуманенные глаза его просветлели и остановились на нежном лице матери.
Он улыбнулся, и для нее это была радость. Но его взгляд ощупывал все,
что было вокруг, и встретил за спиной Аннеты нахмуренные брови и сверка-
ющие глаза Аси. Взгляд застыл, удивленный, вопрошающий, и старался ра-
зобраться. Он вернулся к глазам матери, и она прочла в них недоумение.
Ася стояла за ее спиной и молчала... Стало быть, они даже не знают друг
друга? Аннета молча наблюдала. Недоверчивая замкнутость Аси не допускала
никаких расспросов. Ася продолжала перекладывать Марка на подушках, во-
рочать его, распоряжаться им, как если бы имела на него все права. А
Марк молча подчинялся и не смел ни о чем спрашивать: его точно заколдо-
вало необъяснимое присутствие чужой женщины. Он силился найти разгадку и
обращался к минутам просветления, какие бывали у него в бреду. У него
было странное опасение, что если он начнет расспрашивать, видение исчез-
нет. После долгих бесплодных усилий он напал на след. Луч света проник
во тьму. Ему, однако, надо было удостовериться. Но стесняло присутствие
матери. Наконец он улучил минуту, когда мать отошла и Ася склонилась над
ним. Он прошептал:
- Вы моя соседка? Вы живете рядом?
- Это вы живете рядом, - ответила она. - Сейчас вы у меня.
Он не заметил этого... Он обвел взглядом комнату. К голове прилил
теплый поток, порозовел лоб. Ася погладила его своей крепкой рукой:
- Ладно! Лежи спокойно! Будет у тебя время подумать!
Все еще склонившись над ним, как бы для того, чтобы взбить подушку,
она в нескольких словах, не допускавших возражений, объяснила ему, что
произошло:
- В этой комнате больше воздуха. Я тебя перенесла сюда. А теперь мол-
чи! Больше ни о чем не думай.
Она говорила вполголоса и быстро. Но Аннета услышала властное обраще-
ние на "ты", которое своей пленяющей неожиданностью точно заворожило ее
сына и приковало его к подушке. И когда, обернувшись, Ася встретилась
взглядом с глазами другой женщины, она прочла в них все. И пусть! Ей не-
чего было скрывать! Но объясняться она не собиралась! И Аннета, уважая
ее молчание, ждала, когда незнакомка захочет разговориться.
Так они и жили все трое, не открываясь один другому и наблюдая друг
друга. Марк постепенно изучал незнакомку, и постепенно его охватывало
неизъяснимое влечение к ней. Каждая ее черта в отдельности была ему чуж-
да, казалась почти враждебной. А все вместе представляло собою сеть и
неумолимо, петля за петлей затягивалось над ним, над его волей. Это его
сердило, он упорно старался понять, в чем дело, складывал все свои кри-
тические наблюдения, но сумма отличалась от слагаемых - Он замечал, что
ему не хочется убрать ни одной подробности и не хочется что бы то ни бы-
ло менять. Каждая подробность была необходимой петлей в сети. Женщина
эта была не из тех, которых любят, потому что нравится их рот, нос,
грудь. Ее можно было любить или ненавидеть за то, что она такая, как
есть, единственная и неповторимая, утверждающая себя, свое "я" благодаря
своей жизненной силе. И каждая ее черта, красивая или некрасивая, - быть
может, в особенности некрасивая, - покоряла тем сильнее, что была
свойственна ей одной: "Ты - это ты... И никто больше..."
По молчаливому соглашению он редко обращался непосредственно к ней. И
никогда не отваживался говорить ей "ты", как с дерзким бесстыдством
(можно даже сказать, с некоторым вызовом) говорила она. Аннета помогала
им узнать друг друга. У обоих был достаточно чуткий слух; из соседней
комнаты нетрудно было услышать, что говорит Марк, оставшись наедине с
матерью. Но Ася следила за собой. Она уклонялась от терпеливых попыток
Аннеты поближе узнать ее, и уклонялась весьма искусно, без грубости: ее
покоряли честные глаза и сердечность Аннеты. Ее увертки были тонки, - на
миг они словно приоткрывали какую-то даль, но все тотчас же рассеива-
лось, прежде чем удавалось хоть что-то уловить, и она делалась только
еще более загадочной. Но разочарование молодого слушателя вознагражда-
лось наслаждением, которое доставлял ему ровный и певучий голос. Это бы-
ло прекраснее и сладостнее, чем самое прекрасное тело. Он закрывал глаза
и наслаждался ее голосом, как если бы чувствовал его на губах или в ру-
ке. Голос был горячий, насыщенный сладострастием. А потом женщина, гово-
рившая ему "ты", подходила к его изголовью и ворочала его своими нежными
руками, которые зажигали в нем огонь. Он поворачивался к ней спиной,
чтобы избежать соблазна открыть этот властный рот и завладеть им.
Когда он оставался наедине с матерью, притворяться ему бывало труд-
нее. Его простодушно выдавали восстановленное здоровье и желание, про-
буждавшееся в молодом теле вместе с приливом сил. Быть может, он втайне
был даже доволен, что из-за спины матери в него впиваются глаза незна-
комки, хотя говорил он, казалось, только с матерью. Аннета нисколько не
заблуждалась. Полное доверие, которое как будто бы оказывал ей сын, от-
носилось к ней лишь наполовину: "Ах ты, хитрец!.. Вот я тебя сейчас по-
целую за нас обеих!.. Но это тебя не устраивает..."
Марк говорил о себе, о себе, о себе... Он не хвастал. Он говорил и
плохое и хорошее. Но он говорил с жадной и ненасытной страстью. А гово-
рить со страстью о себе значит плутовать. Можно говорить "за", можно го-
ворить "против", - все равно забираешь себе весь свет и весь воздух. Ты
пожираешь другого. Либо говоришь ему: "Съешь меня!" (что одно и то же).
Не желая или не умея сознаться в этом, Марк жадно, наивно предлагал себя
упрямо сомкнутым устам незнакомки: "Откройтесь! Ешьте!" А рот был голо-
ден и не оставлял ни кусочка.
Она разрывала зубами и жевала, как только что раскрывшуюся почку, эту
пламенную, яростную душу, горькую и нежную. Душа была свежая и здоровая.
С запальчивой искренностью, которая трогала обеих женщин и вызывала у
них улыбку ("Бедный песик! "), выставлял он напоказ и осуждал свою еще
не расцветшую, беспорядочную и полную противоречий жизнь. Но в этой жиз-
ни не было ничего порочного. Грязь пристала только к шерсти ("Идем, я
тебя умою!.. "). А тело было чистое, как у новорожденного. Выздоровление
этому способствовало: ведь это второе рождение... Непроницаемая Ася мол-
ча сидела в соседней комнате и трепетала. Ей обжигало руки неодолимое
желание коснуться этого бесстыдного тела. В целомудренном и смелом юноше
