ним было скучнейшим занятием. Это можно было вытерпеть недолго. И я с
содроганием представил себе нескончаемые вечера в холле гостиницы, где мы
сидим вдвоем с Силверсом. И мне решительно некуда деться.
- Где мы остановимся? - спросил я.
- Я остановлюсь в "Беверли-Хиллз". А вы в "Садах Аллаха".
Я с интересом воззрился на него.
- Красивое название. Напоминает о Рудольфе Валентине. Мы, значит, не
будем жить вместе?
- Слишком дорого. Я слышал, что "Сады Аллаха" - очень хорошая гостиница.
И она в двух шагах от "Беверли-Хиллз".
- А как мы будем рассчитываться? Как будет с расходами на гостиницу? И на
питание?
- Вы будете записывать все, что потратите.
- По-вашему, я должен питаться только в гостинице?
Силверс махнул рукой.
- С вами очень трудно разговаривать. Можете делать все, что вам угодно.
Еще замечания есть?
- Есть, - сказал я. - Вы должны прибавить мне жалованье, чтобы я купил
себе новый костюм.
- Сколько?
- Сто долларов в месяц.
Силверс подскочил.
- Исключено! Вы собираетесь, как видно, заказать себе костюм у Книце? В
Америке носят готовые вещи. И чем вам не нравится этот костюм? Вполне
хороший.
- Недостаточно хороший для человека, который служит у вас. Может быть,
мне понадобится даже смокинг.
- Мы едем в Голливуд не для того, чтобы танцевать и бегать по балам.
- Кто знает! По-моему, это не такая уж плохая идея. Кроме того, нигде так
не размягчаются сердца миллионеров, как в ночных кабаре. Мы ведь намерены
ловить их с помощью испытанного трюка - внушать, что, купив у нас картины,
они станут светскими людьми.
Силверс сердито посмотрел на меня.
- Это - производственная тайна! О ней не говорят вслух. И, поверьте мне,
голливудские миллионеры черт [277] знает что о себе воображают. Они считают
себя культурнейшими людьми... Так и быть, прибавлю вам двадцать долларов.
- Сто! - не сдавался я.
- Не забудьте, что вы работаете нелегально. Из-за вас я многим рискую.
- Теперь уже нет!
Я взглянул на картину Моне, которая висела как раз напротив. На ней была
изображена поляна с цветущими маками, по которой прогуливалась женщина в
белом; картину эту относили к 1889 году, но, судя по покою, исходившему от
нее, она была написана в куда более отдаленные времена.
- Я получил разрешение на жительство в Штатах. Пока на три месяца, но
потом его автоматически продлят.
Силверс прикусил губу.
- Ну и что? - спросил он.
- Теперь я имею право работать, - ответил я. Я солгал, но в данной
ситуации это был не такой уж грех.
- Вы собираетесь искать себе другое место?
- Конечно, нет. Зачем? У Вильденштейна мне пришлось бы, наверное, весь
день торчать в салоне возле картин. У вас мне нравится больше.
Я посмотрел на Силверса - он быстро что-то подсчитывал. Наверное,
прикидывал, сколько стоит то, что я о нем знаю, и какую цену это имеет для
него и для Вильденштейна. Вероятно, в эту минуту он раскаивался, что
посвятил меня в свои многочисленные трюки.
- Примите во внимание также, что в последние месяцы вы ради своего
бизнеса заставили меня поступиться моими нравственными правилами. Не далее
как позавчера, во время вашей беседы с миллионером из Техаса, я выдал себя
за эксперта из Лувра. И, наконец, мои знания иностранных языков тоже
кое-чего стоят.
Мы сторговались на семидесяти пяти долларах, хотя я и не мечтал получить
больше тридцати. Теперь я не упоминал больше о смокинге. Конечно, я не
собирался покупать его сейчас. В Калифорнии можно будет еще раз использовать
смокинг для нажима на Силвер[278] са: авось удастся выцарапать у него
единовременную ссуду, особенно если он опять захочет выдать меня за эксперта
из Лувра, который сопровождает его.
Я отправился к Фрислендеру, чтобы отдать ему первые сто долларов в счет
моего долга, который пошел на оплату юриста.
- Присаживайтесь, - сказал Фрислендер и небрежно сунул деньги в черный
бумажник крокодиловой кожи. - Вы ужинали?
- Нет, - ответил я не задумываясь: у Фрислендеров отлично кормили.
- Тогда оставайтесь, - сказал он решительно. - К ужину придет еще человек
пять-шесть. Правда, не знаю кто. Спросите у жены. Не желаете ли виски?
С того дня как Фрислендер получил американское гражданство, он не пил
ничего, кроме виски. Правда, с моей точки зрения, он должен был поступить
как раз наоборот: сперва пить исключительно виски, чтобы показать свое
искреннее желание стать стопроцентным янки, а потом снова вернуться к бараку
и кюммелю. Но Фрислендер был человеком своеобразным. До своей натурализации
он, запинаясь на каждом слове, с немыслимым венгерским акцентом говорил
только по-английски, более того, заставлял изъясняться на английском и всю
свою семью; злые языки утверждали даже, что он болтал по-английски в
постели... Но уже через несколько дней после того, как он стал американским
гражданином, в его доме снова началось вавилонское столпотворение и все его
домочадцы перешли на свой обычный язык -
немецко-английско-еврейско-венгерский.
- Барак спрятан у жены, - пояснил мне Фрислендер. - Мы его приберегаем.
Здесь его ни за какие деньги не достанешь. Вот и приходится запирать
последние бутылки. Не то их моментально выдует прислуга. В этом выражается
ее тоска по родине. Вы тоже тоскуете по родине?
- По какой?
- По Германии.
- Нет. Я ведь не еврей. [279]
Фрислендер рассмеялся.
- В ваших словах есть доля правды.
- Чистая правда, - сказал я, вспомнив Бетти Штейн. - Самыми слюнявыми
немецкими патриотами были евреи.
- Знаете почему? Потому, что до тридцать третьего года им жилось в
Германии хорошо. Последний кайзер жаловал им дворянство. Их даже принимали
при дворе. У кайзера были друзья евреи, кронпринц любил еврейку.
- Во времена его величества вы, быть может, стали бы бароном, - сказал я.
Фрислендер провел рукой по волосам.
- Tempi passati(1).
На секунду он задумался: вспомнил о старых добрых временах. Мне стало
стыдно за свое нахальное замечание. Но Фрислендер не понял иронии, ему вдруг
ударил в голову весь его консерватизм, спесь человека, у которого когда-то
был особняк на Тиргартенштрассе.
- Вы в те годы были еще ребенком, - сказал он. - Да, дорогой мой юный
друг. А теперь идите к дамам.
"Дамами" оказались Танненбаум и, к моему немалому удивлению, хирург
Равик.
- Двойняшки уже ушли? - спросил я Танненбаума. - На этот раз вы ущипнули
за задницу не ту сестру?
- Глупости! Как вы думаете, они похожи не только внешне, но и...
- Конечно.
- Вы имеете в виду темперамент?
- На этот счет существует две теории...
- Идите к черту! А вы что скажете, доктор Равик?
- Ничего.
- Для такого ответа вовсе не обязательно быть врачом, - сказал
Танненбаум, явно задетый.
- Именно, - спокойно парировал Равик.
Вошла госпожа Фрислендер в платье эпохи империи с поясом под грудью.
Эдакая дородная мадам де Сталь. На руке у нее позвякивал браслет с сапфирами
величиной с орех. -----------------------------------------(1) Прошли эти
времена (итал.). [280]
- Коктейли, господа! Кто желает?
Мы с Равиком попросили водки; Танненбаум, несмотря на наше возмущение,
предпочел желтый шартрез.
- К селедке? - удивленно спросил Равик.
- К сестрам-близнецам, - ответил Танненбаум, все еще уязвленный. - Кто не
знает одного, не имеет права говорить о другом.
- Браво, Танненбаум! - воскликнул я. - А я и не подозревал, что вы
сюрреалист.
Фрислендер появился вместе с двойняшками, Кармен и еще несколькими
гостями. Сестры были живые как ртуть, Кармен оделась во все черное, что
подчеркивало ее трагическую красоту; в данный момент она, правда, грызла
шоколад с орехами. Я с любопытством подумал: неужели после шоколада Кармен
примется за селедку? Она так и сделала. Желудок у нее был такой же луженый,
как и мозги.
- В ближайшие две недели я уезжаю в Голливуд, - громко возвестил
Танненбаум, в то время как гостей обносили гуляшом. Надувшись как индюк, он
метал взоры в сторону сестер-близнецов.
- В качестве кого? - спросил Фрислендер.
- В качестве актера. А вы как думали?
Я встрепенулся. Впрочем, я не верил Танненбауму. Слишком часто он говорил
о Голливуде. Правда, он уже раз побывал там - сыграл маленькую роль, роль
беженца в антифашистском фильме.
- Кого вы будете играть? - спросил я.
- Буффало Билла.(1) - сказал кто-то.
- Группенфюрера СС.
- Несмотря на то, что вы еврей? - спросила госпожа Фрислендер.
- А почему бы и нет?
- С фамилией Танненбаум?
- Мой артистический псевдоним Гордон Т. Кроу. Буква "Т" - от Танненбаума.
Все взглянули на него с некоторым сомнением. Правда, эмигранты нередко
исполняли роли нацистов: гол-----------------------------------------(1)
Известный персонаж ковбойских фильмов. [281] ливудские боссы до сих пор
валили в одну кучу всех европейцев, считая, что кем бы они ни были -
друзьями или врагами, - европейцы все же больше походят друг на друга,
нежели коренные американцы.
- Группенфюрера СС? - переспросил Фрислендер. - По-моему, там у них это
соответствует генералу. Танненбаум кивнул.
- Может быть, штурмбаннфюрера? - спросил я.
- Группенфюрера. Отчего нет? В американской армии тоже есть
генералы-евреи. Не исключено, впрочем, что моего персонажа повысят в чине, и
тогда он будет чем-то вроде обер-генерала.
- А вы вообще разбираетесь в их субординации?
- Чего там разбираться? У меня есть роль. Конечно, этот группенфюрер -
чудовище. Симпатичного эсэсовца я бы, разумеется, не стал играть.
- Группенфюрер, - протянула госпожа Фрислендер. - А я-то думала, что
такую важную птицу должен играть сам Гарри Купер.
- Американцы отказываются исполнять роли нацистов, - пояснил маленький
Везель, соперник Танненбаума. - Это может испортить им репутацию. Они во что
бы то ни стало должны быть обаятельными. Роли нацистов они дают эмигрантам.
И те их играют, чтобы не подохнуть с голоду.
- Искусство это искусство, - высокомерно возразил Танненбаум. - Разве вы
не согласились бы сыграть Распутина, или Чингисхана, или Ивана Грозного?
- Эта роль - главная?
- Конечно, нет, - вмешался Везель. - Да и как это может быть? В главной
роли всегда выступает обаятельный американец в паре с добродетельной
американкой. Таков закон!
- Не спорьте, - увещевал гостей Фрислендер. - Лучше помогайте друг другу.
Что у нас сегодня на третье?
- Сливовый пирог и торт с глазурью.
И на этот раз, как обычно у Фрислендеров, гостям приготовили миски с
едой. Равик отказался от своей доли. Танненбаум и Везель попросили
добавочную пор[282] цию торта. Я тайком сунул фрислендеровской кухарке два
доллара, и она вынесла мне удобную луженую кастрюлю с ручками и раскрашенную
коробку для торта. Двойняшки получили по двойной порции. Кармен не пожелала
взять ничего: ей было лень нести.
Наконец мы попрощались с хозяевами. Бедные родственники!
- Как мне разлучить этих близнецов? - тихо спросил меня группенфюрер -
Танненбаум. - Они вместе едят, вместе живут, даже спят вместе!
- По-моему, это не так уж сложно, - ответил я. - Вот если бы они были
сиамскими близнецами, тогда это была бы проблема.
В тот вечер Наташа собиралась к фотографу. Она дала мне ключ от квартиры,
чтобы я мог дождаться ее. Я поднялся наверх с гуляшом и тортом. Потом еще
раз спустился - купил пива.
Когда я открыл дверь своим ключом и вошел в пустую квартиру, меня
охватило странное чувство. Я никак не мог вспомнить в своем прошлом сходной
ситуации - мне казалось, что я всегда входил либо в гостиничный номер, либо
