купить маленький рисунок или литографию.
- На безрыбье и рак - рыба. У нас с собой два маленьких рисунка Дега и
два рисунка углем Пикассо. [308]
Возьмите их и повесьте у себя в комнате. И устройте вечеринку с
коктейлями.
- За свои деньги или в счет издержек производства?
- Ну конечно, за мой счет. У вас в голове одни только деньги.
- У меня пусто в карманах, вот и приходится держать деньги в голове.
Силверс махнул рукой. Ему было не до острот.
- Попытайте счастья у себя в гостинице. Может быть, подцепите
какую-нибудь мелкую рыбешку, раз не удается поймать щуку.
Я пригласил Скотта, Танненбаума и еще несколько человек - их знакомых.
"Сады Аллаха" славились своими вечеринками с коктейлями. По словам Скотта,
они иногда продолжались здесь до утра. Отчасти из вежливости, отчасти шутки
ради я пригласил и Силверса. Сперва он вроде удивился, а потом с
высокомерным видом отказался прийти. Такого рода вечеринки годились только
для мелкого люда, посещать их было ниже его достоинства.
Вечеринка началась весьма многообещающе: пришло на десять человек больше,
чем я позвал, а часов в десять вечера незваных гостей было уже по крайней
мере человек двадцать. Спиртные напитки скоро кончились, и мы перешли в
другой коттедж. Седой человек с красным лицом, которого все звали Эдди,
заказал бутербродов, котлет и гору сосисок. В одиннадцать часов я настолько
подружился с десятком незнакомых людей, что мы стали называть друг друга по
имени, впрочем, по всей видимости, это произошло слишком поздно. Обычно на
голливудских вечеринках люди становились закадычными друзьями в более ранний
час. В полночь несколько человек свалились в бассейн, а нескольких гостей
столкнули туда. Это считалось чрезвычайно изысканной шуткой. Девушки в
бюстгальтерах в трусиках плавали в голубовато-зеленоватой подсвеченной воде.
Они были совсем молоденькие и очень хорошенькие, и их забавы производили
почему-то вполне невинное впечатление. Вообще, несмотря на весь шум в гам,
вечеринка казалась, как ни странно, на редкость целомуд[309] ренной. В тот
час, когда в Европе люди давным-давно лежат в постелях, мои гости обступили
рояль и затянули сентиментальные ковбойские песенки.
Постепенно я потерял контроль над собой. Все вокруг начало шататься, что
меня, в общем, устраивало. Мне не хотелось быть трезвым - из ненависти к
ночам, когда вдруг просыпаешься один и не знаешь, где ты; от этих ночей было
рукой подать до неотвязных кошмаров. Теперь я медленно погружался в тяжелое,
хотя и довольно приятное опьянение и передо мной то тут, то там мелькали
коричневые и золотые вспышки.
На следующее утро я не имел ни малейшего представления ни о том, где
бродил ночью, ни о том, как попал к себе в комнату. Скотт попытался
напомнить мне, что произошло.
- Вы продали два рисунка, которые здесь висели, Роберт, - сказал он. -
Они были ваши?
Я оглянулся. Голова у меня гудела. Рисунки Дега отсутствовали.
- Кому я их продал? - спросил я.
- По-моему, Холту. Режиссеру, у которого снимается Танненбаум.
- Холту? Понятия не имею. Боже мой, ну и напился же я.
- Мы все перебрали. Вечеринка была чудесная. И вы Роберт, были просто
великолепны.
Я посмотрел на него подозрительно.
- Вел себя как последний болван?
- Нет, по-дурацки вел себя только Джими. Как всегда, плакал пьяными
слезами. Вы были на высоте. Одного только не знаю: когда вы продавали
рисунки, вы уже были под мухой? По виду ничего нельзя было сказать.
- Наверное, под мухой. Я ровно ничего не помню.
- И о чеке тоже не помните?
- О каком чеке?
- Но Холт же сразу дал вам чек.
Я поднялся и начал шарить у себя в карманах. Действительно там лежал
сложенный в несколько раз чек. Я долго смотрел на него. [310]
- Холт прямо зашелся, - сказал Скотт. - Вы рассуждали об искусстве как
Бог. Он сразу же и забрал рисунки, в такой он пришел восторг.
Я поднес чек к свету. Потом засмеялся. Я продал рисунки на пятьсот
долларов дороже, чем оценил их Силверс.
- Ну и ну, - сказал я, обращаясь к Скотту. - Я отдал рисунки слишком
дешево.
- Правда? Вот скверная история! Не думаю, чтобы Холт согласился их
вернуть.
- Ничего, - сказал я, - сам виноват.
- Для вас это очень неприятно?
- Не очень. Поделом мне. А рисунки Пикассо я тоже продал?
- Что?
- Два других рисунка?
- Это я уж не знаю. Как вы относитесь к тому, чтобы залезть в бассейн?
Самое лучшее средство против похмелья.
- У меня нет плавок.
Скотт притащил из своей комнаты четыре пары плавок.
- Выбирайте. Будете завтракать или уже прямо обедать? Сейчас час дня.
Я встал. Когда я вышел в сад, моим глазам представилась мирная картина.
Вода сверкала, несколько девушек плавали в бассейне, хорошо одетые мужчины
сидели в креслах, читали газеты, потягивали апельсиновый сок или виски и
лениво переговаривались. Я узнал седого человека, у которого мы были
накануне вечером. Он кивнул мне. Три других господина, которых я не узнал,
также кивнули мне. У меня вдруг появилась целая куча респектабельных друзей,
которых я даже не знал. Алкоголь оказался куда более верным средством
сближения, нежели интеллект; все проблемы вдруг куда-то исчезли, и небо было
безоблачно; поистине этот клочок земли вдали от сложностей и бурь окутанной
мглой Европы был сущим раем. Впрочем, только на первый взгляд. То была
иллюзия. Не сомневаюсь, что и здесь хозяевами положения были не бабочки, а
змеи. [311]
Но даже эта иллюзия казалась невероятной; я чувствовал себя так, словно
меня перенесли на остров Таити в благословенные моря южных широт, где мне не
оставалось ничего иного, как забыть прошлое, мое убийственное второе "я",
забыть весь горький опыт и всю грязь прошедших лет и вернуться к жизни,
чистой и первозданной.
Быть может, думал я, прыгая в голубовато-зеленую воду бассейна, быть
может, на этот раз я действительно избавлюсь от прошлого и начну все
сначала, отброшу все планы мщения, которые давят на меня, как солдатский
ранец, набитый свинцом.
Гнев Силверса мгновенно улетучился, как только я вручил ему чек. Это не
помешало ему, однако, сказать:
- Надо было запросить на тысячу долларов больше.
- Я и так уже запросил на пятьсот долларов больше, чем вы велели. Если
желаете, могу вернуть чек и опять принести вам рисунки.
- Это не в моих правилах. Раз продано, значит, продано. Даже себе в
убыток.
Силверс сидел, развалившись, на светло-голубом кожаном диване у окна;
внизу, под окном его номера, также был плавательный бассейн.
- У меня есть желающие и на рисунки Пикассо, - сказал я. - Но, думается,
будет лучше, если вы продадите их сами. Не хочу делать вас банкротом из-за
того, что я неправильно манипулирую ценами, которые вы назначаете.
Силверс вдруг улыбнулся.
- Милый Росс, у вас нет чувства юмора. Продавайте себе на здоровье.
Неужели вы не понимаете, что во мне говорит профессиональная зависть? Вы уже
здесь кое-что продали, а я ровным счетом ничего.
Я оглядел его. Он был одет даже более по-голливудски, чем Танненбаум, а
это что-нибудь да значило! Спортивный пиджак Силверса был, разумеется,
английский, в то время как Танненбаум носил готовые американские вещи. Но
ботинки у Силверса были чересчур уж желтые, а его шелковый шейный платок
слишком уж большой и к тому же слепяще-красный - цвета киновари. [312]
Я понимал, к чему клонился разговор: Силверс не хотел платить мне
комиссионных. Да я и не ждал комиссионных. А потому не удивился, когда он
сказал, чтобы я поскорее представил ему счет за вечеринку с коктейлями.
После обеда за мной явился Танненбаум.
- Вы обещали Холту приехать сегодня на студию, - сказал он.
- Разве? - удивился я. - Что я там еще наболтал?
- Вы были в ударе. И продали Холту два рисунка. А сегодня хотели
посоветовать, в какие рамы их вставить.
- Они же были в рамах!
- Вы сказали, что это дешевые стандартные рамы. А ему надо купить
старинные рамы восемнадцатого века, тогда ценность рисунков возрастет втрое.
Поехали со мной. Посмотрите хоть раз, как выглядит студия.
- Хорошо.
В голове у меня по-прежнему был полный сумбур. Без долгих разговоров я
последовал за Танненбаумом. У него оказался старый "шевроле".
- Где вы научились водить машину? - спросил я.
- В Калифорнии. Здесь машина необходима. Слишком большие расстояния.
Можно купить машину за несколько долларов.
- Вы хотите сказать: за несколько сот долларов? Танненбаум кивнул. Мы
проехали через ворота в ограде, напоминавшей надолбы; ворота охраняли
полицейские.
- Здесь тюрьма? - спросил я, когда машину остановили.
- Какая чушь! Это полиция киностудии. Она следит за тем, чтобы студию не
наводняли толпы зевак и неудачников, которые хотят попытать счастья в кино.
Сперва мы миновали поселок золотоискателей. Потом проехали по улице, где
было полно салунов, как на Диком Западе; за ними одиноко стоял танцзал. Вся
эта бутафория под открытым небом производила странное впечатление.
Большинство декораций состояло из одних фасадов, за которыми ничего не было,
поэтому ка[313] залось, будто здесь только что прошла война и дома разбиты и
разбомблены с невиданной аккуратностью и методичностью.
- Декорации для натурных съемок, - объяснил Танненбаум. - Здесь
выстреливают сотни ковбойских фильмов и вестернов с почти одинаковыми
сюжетами. Иногда даже не меняют актеров. Но публика ничего не замечает.
Мы остановились у гигантского павильона. На стенах его в разных местах
было выведено черной краской: "Павильон щ5". Над дверью горела красная
лампочка.
- Придется минутку обождать, - сказал Танненбаум. - Сейчас как раз идет
съемка. Как вам здесь нравится?
- Очень нравится, - сказал я. - Немного напоминает цирк и цыганский
табор.
Перед павильоном щ4 стояло несколько ковбоев и кучка людей в старинных
одеждах: дамы в платьях до пят, бородатые пуритане в широкополых шляпах и в
сюртуках. Почти все они были загримированы, что при свете солнца казалось
особенно странным. Я увидел также лошадей и шерифа, который пил кока-колу.
Красная лампочка над павильоном щ5 потухла, и мы вошли внутрь. После
яркого света я в первое мгновение не мог ничего различить. И вдруг окаменел.
Человек двадцать эсэсовцев двигались прямо на меня. Я тотчас круто
повернулся и приготовился бежать, но налетел на Танненбаума, который шел
сзади.
- Кино, - сказал он. - Почти как в жизни. Не правда ли?
- Что?
- Я говорю, здорово у них это получается.
- Да, - с трудом выдавил я из себя и секунду колебался, не дать ли ему по
физиономии.
Над головами эсэсовцев на заднем плане я увидел сторожевую вышку, а перед
ней ряды колючей проволоки. Я заметил, что дышу очень громко, с присвистом.
- Что случилось? - спросил Танненбаум. - Вы испугались? Но вы же знали,
что я играю в антифашистском фильме. [314]
Я кивнул, стараясь взять себя в руки.
- Забыл, - сказал я. - После вчерашнего вечера. Голова у меня все еще
трещит. Тут забудешь все на свете.
- Ну, конечно, конечно! Мне бы следовало вам напомнить.
- Зачем? Мы ведь в Калифорнии, - сказал я все еще нетвердым голосом. - Я
растерялся только в первую секунду.
- Ясно, ясно. И со мной бы это произошло. В первый раз со мной так и
случилось. Но потом я, конечно, привык.
- Что?
- Я говорю, что привык к этому, - повторил Танненбаум.
- Правда?
- Ну да!
Я снова обернулся и посмотрел на ненавистные эсэсовские мундиры. И
почувствовал, что меня вот-вот вырвет. Бессмысленная ярость вскипала во мне,
но без толку: я не видел вокруг ни одного объекта, на который мог бы излить
