Через час после начала коктейля я уже перечислял Холту ошибки, допущенные
в сценарии.
- Такие мелочи, как неверные знаки отличия, неполадки с мундирами,
сапогами, фуражками, устранить [334] легко, - начал я. - Куда существеннее
сама атмосфера фильма. Она не должна быть мелодраматичной, как в вестерне.
Иначе по сравнению с немецкой действительностью эти будет выглядеть лишь
беззлобным скетчем.
Холт колебался.
- Но этот фильм должен принести доход, - сказал он наконец.
- Что?
- Студия вкладывает в него почти миллион долларов. Это значит, что прокат
должен дать более двух миллионов, прежде чем мы получим первый доллар.
Зрители должны валом валить на этот фильм, понимаете?
- И что же?
- Тому, о чем вы говорите, Роберт, у нас никто не поверит! Скажите по
совести, все действительно так, как вы сказали?
- Хуже. Много хуже.
Холт плюнул в воду.
- У нас этому никто не поверит.
Я поднялся с места. Голова у меня трещала. Теперь я в самом деле был сыт
по горло.
- Тогда оставьте это, Джо. Неужели это издевательство никогда не
кончится?! Америка воюет с Германией, а вы убеждаете меня, будто ни одна
душа не поверит в злодеяния немцев!
Холт хрустнул пальцами.
- Я-то верю, Роберт. А хозяева студии и публика - нет. Никто не пойдет на
такой фильм. Тема и без того достаточно рискованная. А мне хочется сделать
этот фильм, Роберт. Но хозяев студии не переубедишь! Я бы предпочел снять
документальный фильм, но он, без сомнения, провалился бы. Студия настаивает
на мелодраматическом фильме.
- С похищенными девушками, истерзанными кинозвездами и бракосочетанием в
финале? - перебил я его.
- Не обязательно. Но, разумеется, с побегом, дракой и щекотанием нервов.
К нам пришвартовался Скотт. [335]
- Прошел слух, что здесь не хватает спиртного. Он поставил на край
бассейна бутылку виски, бутылку воды и два пустых стакана.
- Переносим пир в мою конуру. Если нуждаетесь в корме, гребите за мной.
Есть бутерброды и холодная курица.
Холт схватил меня за рукав.
- Еще десять минут, Роберт. Только десять минут, чтобы обсудить
практические вопросы. Остальное - завтра.
Десять минут превратились в целый час. Холт был типичным порождением
Голливуда: ему хотелось бы сделать что-то стоящее, но он мог пойти и на
любые компромиссы и еще пытался при этом доказывать, что решает серьезные
художественные проблемы.
- Вы должны мне помочь, Роберт, - сказал он. - Мы должны постепенно, шаг
за шагом, претворять в жизнь наши идеи - petit a petit(1), a не одним махом,
не наспех.
Это французское выражение меня добило. Я быстро простился с Холтом и
пошел к себе. Некоторое время я лежал на кровати, кляня себя на чем свет
стоит. Потом я решил, что завтра позвоню Кану - ведь у меня теперь есть
деньги. Я решил позвонить и Наташе; до сих пор я написал ей только два
коротких письмеца, да и то с большим трудом. Она была не из тех, кому пишут
длинные письма. Так мне, по крайней мере, казалось. Скорее всего, она
предпочитала телефонные разговоры и телеграммы. Но на таком расстоянии мне
трудно будет выразить свои чувства. Когда она рядом, все хорошо, все полно
значения, все волнует, а когда ее нет - она кажется далекой и недоступной,
как северное сияние. Однако стоит ей появиться в дверях - и все возвращается
на круги своя, это я заметил еще в Нью-Йорке.
Размышляя об этом, я подумал, почему бы ей не позвонить сейчас. Разница
во времени с Нью-Йорком составляла три часа. Я заказал разговор и вдруг
почувствовал, что сгораю от нетерпения.
-----------------------------------------(1) Понемногу, не торопясь
(франц.). [336]
Откуда-то, очень издалека, послышался ее голос.
- Наташа, - начал я, - это я, Роберт.
- Кто?
- Роберт.
- Роберт? Ты где? В Нью-Йорке?
- Нет, в Голливуде.
- В Голливуде?
- Да, Наташа. Ты что, забыла? Что с тобой?
- Я спала.
- Так рано?
- Но сейчас уже полночь. Ты меня разбудил. Что случилось? Ты приезжаешь?
"О, черт! - подумал я. - Вечная моя ошибка. Я перепутал время".
- Спокойной ночи, Наташа. Завтра я позвоню снова.
- Хорошо. Ты приезжаешь?
- Еще нет. Я все объясню тебе завтра. Спи.
- Ладно.
"Сегодня у меня был трудный день, - думал я. - Не надо было мне звонить.
И многое не надо было делать из того, что я делал". Я злился на себя. Во что
я впутался? Какое мне дело до Холта? И зачем мне все это? Я немного
подождал, а потом позвонил Кану. У Кана был чуткий сон. И он ответил сразу.
- Что случилось, Роберт? Почему вы звоните? Мы, эмигранты, еще не
привыкли пользоваться телефоном, как американцы, для нас разговор на большом
расстоянии все еще связан был с чем-то чрезвычайным или с несчастным
случаем.
- Что-нибудь с Кармен? - спросил он.
- Нет, но я ее видел. Кажется, она хочет остаться здесь.
Некоторое время он молчал.
- Может, она еще передумает: она ведь там не так уж давно. У нее
кто-нибудь есть?
- Не думаю. Разве что хозяйка, у которой она живет. Никого больше, мне
кажется, она не знает. Он рассмеялся.
- А когда вы возвращаетесь?
- Мне, наверное, придется задержаться. [337]
Я рассказал ему историю с Холтом.
- Что вы на это скажете? - спросил я.
- Работайте, работайте! Вас, надеюсь, не мучает совесть? Это было бы
просто смешно. Или все же мучает? Из чувства патриотизма?
- Нет. - Мне вдруг стало совершенно непонятно, для чего я ему,
собственно, звонил. - Я думал о вашем письме.
- Самое главное - пробиться, - сказал Кан, - а уж как - это ваше дело. Я
рад, что вас волнует эта проблема, вы решаете ее сейчас, так сказать, в
общих чертах и находясь в безопасности, но когда-нибудь всем нам придется
заняться ею - и тогда уже всерьез. Это опасность, которая нас подстерегает.
Вы сделали первый шаг, но вы можете все послать к черту, когда вам это
надоест. Здесь, в Штатах, это еще можно, но позже, там, все будет
по-другому. Считайте, что вы приняли боевое крещение, если хотите, так, что
ли?
- Именно это мне и хотелось услышать.
- Ну и хорошо. - Он рассмеялся. - Не давайте Голливуду сбить вас с толку,
Роберт. В Нью-Йорке вы меня не стали бы спрашивать, как поступить. И это
естественно. А Голливуд изобретает глупые этические стандарты, ибо сам во
власти коррупции. Смотрите, не станьте жертвой этой милой системы. Даже в
Нью-Йорке трудно сохранять трезвый, деловой подход к жизни. Вы видели это на
примере Грефенгейма. Его самоубийство бессмысленно - просто проявление
слабости. Он все равно никогда не сумел бы вернуться к жене.
- Как поживает Бетти?
- Бетти борется. Хочет пережить войну. Ни один врач не смог бы прописать
ничего лучшего. Вы что, стали миллионером - ведете разговоры по телефону
через весь континент?
- Пока нет.
Я еще некоторое время пробыл у себя в номере. Дверь была открыта, и я
видел кусочек ночи, край освещенного бассейна и верхнюю часть пальмы,
одиноко шуршавшей под порывами ночного ветра и что-то бормотавшей про себя.
Я думал о Наташе и Кане и о том, что сказал Кан. [338]
Самый трудный час нашего цыганского бытия пробьет тогда, когда наконец мы
поймем, что мы никому не нужны. Пока мы еще живем иллюзиями, что все
переменится с окончанием войны. Но когда наступит прозрение - все рухнет, и
вот тогда-то настанет пора настоящих скитаний.
Это была удивительная ночь. А тут еще пришел Скотт, захотевший взглянуть
на рисунок Ренуара, который я привез от Силверса. О том, что он очень пьян,
можно было догадаться лишь по его неимоверной настойчивости.
- Мне никогда и не снилось стать обладателем картины Ренуара, - признался
он. - Еще два года назад у меня было слишком мало денег. Теперь в голове у
меня - словно рой пчел - жужжит одна только мысль:
хочу собственного Ренуара! И я должен его получить! Сегодня же!
Я снял рисунок со стены и передал ему.
- Вот, держите, Скотт.
Он благоговейно взял его в руки.
- Это он сам рисовал, - произнес он. - Собственноручно. И теперь это мое!
Бедный парень из Айова-Сити, из квартала бедняков. По этому случаю надо
выпить. У меня, Роберт. С рисунком на стене. Я его немедленно повешу.
Комната Скотта была похожа на поле битвы: повсюду - стаканы, бутылки и
тарелки, на которых валялись сандвичи и топорщились выгнувшиеся, подсохшие
куски ветчины. Скотт снял со стены фотографию Рудольфа Валентине в роли
шейха.
- Как здесь смотрится Ренуар? Как реклама виски, а?
- Здесь он выглядит лучше, чем у какого-нибудь миллионера. У тех - это
лишь реклама тщеславия.
Я пробыл у Скотта целый час - он стал рассказывать мне о своей жизни,
пока не начал клевать носом. Он считал, что юность его была ужасна, потому
что он был очень беден и ему приходилось продавать газеты, мыть посуду и
сносить множество мелких унижений. Я не пытался сравнить его жизнь с моею и
выслушал его рассказ без иронии.
- Думал ли кто-нибудь, что я смогу выписать чек за Ренуара! - пробормотал
он. - Прямо страх берет, а? [339]
Я вернулся к себе. Вокруг электрической лампочки кружило какое-то
насекомое с прозрачными зелеными крылышками. Я рассматривал его некоторое
время; казалось, будто золотых дел мастер выточил эту тончайшую филигрань,
непостижимое произведение искусства - само изящество и трепетная жизнь, - и
это существо безоглядно шло в огонь, как индийская вдова. Я поймал насекомое
и выпустил в прохладу ночи. Через минуту оно опять было в комнате. Я понял,
что должен либо заснуть, либо оборвать жизнь этого крошечного существа.
Заснуть мне не удавалось. Когда я снова открыл глаза, в дверях стояла
какая-то фигура. Я схватил лампу - как орудие защиты в случае не
обходимости. На пороге была молоденькая девушка в слегка измятом платье.
- О, простите, - сказала она, жестко произнося слова. - Можно войти?
Она сделала шаг в комнату.
- Вы уверены, что попали в нужный номер? - спросил я.
Она улыбнулась.
- В такой час это уже все равно, правда? Я заснула на воздухе. Я очень
устала.
- Вы были на вечеринке у Скотта?
- Возможно - я не знаю, как его зовут. Меня кто-то привел сюда. А теперь
все ушли. Мне надо дождаться утра. И вот я заметила свет в вашем окне. Можно
я посижу здесь на стуле? На улице роса, сыро и холодно.
- Вы не американка? - задал я идиотский вопрос.
- Мексиканка. Из Гвадалахары. Разрешите мне побыть здесь, пока не пойдет
автобус.
- Могу дать вам пижаму, - сказал я. - И одеяло. На диване вам будет
удобно. Вон там ванная, можете переодеться. У вас все платье промокло.
Повесьте его на стул - так оно скорее высохнет.
Она быстро взглянула на меня.
- Вы, оказывается, знаете женщин?
- Я просто практически смотрю на вещи. Можете принять и горячую ванну,
если вам холодно. Здесь вы никому не помешаете.
- Благодарю вас. Я буду очень тихо. [340]
Девушка прошла по комнате. Она была изящной, с черными волосами и узкими
ступнями и невольно напомнила мне насекомое с прозрачными крылышками. Я
посмотрел, не вернулось ли оно опять, но ничего не увидел. Зато теперь ко
мне залетело другое создание. Без лишних слов - будто так и надо, будто это
самое обычное дело на свете. Вероятно, так оно и есть. С непонятным мне
самому умилением я прислушивался к плеску воды в ванной. Я настолько привык
к необычному, что повседневная тишина и спокойствие казались мне чем-то
удивительным. Несмотря на это или как раз поэтому, я спрятал между книгами
чек, который дал мне Скотт и который я после обеда собирался вручить
Силверсу. Ни к чему искушать судьбу.
Проснулся я довольно поздно. Девушки уже не было. На салфетке я обнаружил
