- Это всегда так говорят. Вы в самом деле считаете себя актрисой, Кармен?
Она рассмеялась.
- Конечно, нет. Но кто может считать себя актрисой? - Она внимательно
оглядела меня. - А вы похорошели, Роберт.
- Просто купил себе новый костюм.
- Не в том дело. Вы что, похудели? Или это кажется оттого, что вы такой
загорелый? [353]
- Понятия не имею. Давайте пойдем куда-нибудь дообедать. Я при деньгах и
могу сводить вас к "Романову".
- Хорошо, - согласилась она, к моему удивлению. Был полдень. Киноактеры,
сидевшие в ресторане "Романов", по всей видимости, ничуть ее не
интересовали:
она даже не переоделась и осталась в узких белых брюках. Тут я впервые
заметил, что у нее кроме всего еще и прелестный зад.
- Что-нибудь слышно от Кана? - спросил я.
- В последнее время он иногда звонит. Но вы-то слышали о нем, не так ли?
Иначе вы не пришли бы ко мне.
- Нет, - солгал я. - Я зашел к вам, потому что скоро уезжаю.
- Зачем? Неужели вам здесь не нравится?
- Нет.
Она рассматривала меня и в эту минуту была похожа на очень юную леди
Макбет.
- Это все из-за вашей возлюбленной, да? Но вокруг так много женщин.
Особенно здесь. В конце концов, все женщины похожи одна на другую.
- Кармен! - воскликнул я. - Что за вздор!
- Только мужчины считают это вздором.
Я взглянул на нее. Она немного изменилась.
- Мужчины тоже похожи один на другого? - спросил я. - Во всяком случае,
женщины не должны так считать.
- Мужчины все разные. Например, Кан. Он чумной.
- Что?
- Чумной, - спокойно повторила Кармен с улыбкой. - То он хочет, чтобы я
поехала в Голливуд, то требует, чтобы я вернулась. Я не вернусь. Здесь
тепло, а в Нью-Йорке снег.
- Только поэтому?
- А разве этого недостаточно?
- Господь с вами, Кармен. А может, все-таки поедете со мной?
Она покачала головой. [354]
- Кан действует мне на нервы, а я простая девушка, Роберт. У меня голова
болит от его болтовни.
- Он не только болтает, Кармен. Он, что называется, герой.
- Этим не проживешь. Герои должны умирать. Если они выживают, то
становятся скучнейшими людьми на свете.
- Вот как? Кто это вам сказал?
- Непременно кто-то должен сказать? Вы, конечно, считаете меня глупой как
пробка, да? Так, как и Кан.
- Вовсе нет. Кан совсем не считает вас глупой. Он вас обожает.
- Он до того меня обожает, что у меня голова начинает болеть. Это так
скучно! Почему вы все с каким-то вывертом?
- Что?
- Ну, не такие, как все. Например, как моя хозяйка. У вас всегда все
сложно, трудно.
Официант принес фрукты по-македонски.
- Точь-в-точь как эти фрукты, - сказала Кармен, показав на тарелку. -
Название-то какое выдумали - не выговоришь! А на самом деле - просто
нарезанные фрукты, к которым добавлено немножко ликера.
Я отвез Кармен в ее бунгало - к курам и рыжеволосой образцовой хозяйке.
- У вас уже и машина есть, - сказала Кармен с трагически-мечтательным
выражением лица. - Видно, дела у вас идут неплохо, Роберт.
- У Кана теперь тоже есть машина, - солгал я. - Еще лучше, чем у меня.
Мне Танненбаум рассказал - "шевроле".
- "Шевроле" и головная боль в придачу, - ответила Кармен, повернувшись ко
мне своим прелестным задом. - Как поживает ваша возлюбленная, Роберт? -
бросила она мне через плечо.
- Не знаю. Последнее время я ничего о ней не слышал.
- Вы хоть изредка переписываетесь? [355]
- У нас обоих трясется правая рука, а печатать на машинке ни она, ни я не
умеем.
Кармен засмеялась.
- Так это что же, а? Значит, с глаз долой - из сердца вон? Впрочем,
так-то оно разумнее.
- Редко услышишь более мудрое слово. Передать что-нибудь Кану?
Она задумалась.
- А зачем?
Из сада с кудахтаньем выбежали куры. Кармен мгновенно оживилась.
- Боже мой, мои белые брюки! Зря, что ли, я их наглаживала! - Она с
трудом отогнала птиц. - Кыш, Патрик! Прочь, Эмилия! Ну вот, уже и пятно!
- Хорошо, когда знаешь по имени причину своих бед, не так ли? - заметил
я. - Тогда все намного проще.
Я пошел было к своему "форду", но вдруг остановился. Что я сейчас сказал?
На мгновение мне показалось, будто что-то кольнуло меня в спину. Я повернул
назад.
- Не так уж страшно, - услышал я голос Кармен из сада. - Пятно можно
будет смыть.
"Да, - подумал я. - Но все ли можно смыть?"
Я простился со Скоттом.
- К моему рисунку сангиной мне хотелось добавить еще один, - сказал он. -
Я люблю, чтоб над диванами висело что-то. Кто знает, когда вы опять
приедете! У вас есть что-нибудь в этом же роде?
- Есть рисунок углем, а не сангиной. Великолепная вещь, тоже Ренуар.
- Хорошо. Тогда у меня будет два рисунка Ренуара. Ну разве можно было
рассчитывать на такое везение?
Я вынул рисунок из чемодана и вручил ему.
- Я с удовольствием отдаю его вам, Скотт.
- Почему? Я ведь в этом совсем не разбираюсь.
- В вас есть уважение к таланту и творчеству, а это гораздо важнее.
Будьте здоровы, Скотт. Я покидаю [356] вас с таким чувством, будто расстаюсь
с давним знакомым.
На меня иногда находили такие приступы стихийной любви к ближнему,
захлестывавшей мою европейскую сдержанность: через несколько часов вдруг
начинаешь называть кого-то по имени - в знак пусть поверхностной, но тем не
менее сердечной дружбы. Дружба в Америке дается легко и просто, в Европе -
очень трудно. Один континент молод, другой - стар. Не исключено, что дело
именно в этом. "Всегда надо жить так, будто прощаешься навеки", - подумал я.
Танненбаум получил еще одну маленькую роль. Он был очень доволен и хотел
купить у меня "форд". Я объяснил ему, что обязан вернуть его студии.
- Кого вы играете в следующем фильме?
- Английского кока на судне, в которое попадает торпеда с немецкой
подводной лодки.
- Он погибает? - спросил я с надеждой.
- Нет. Это комический персонаж, его спасают, и он начинает стряпать для
экипажа немецкой подводной лодки.
- И не отравляет их?
- Нет. Он готовит им рождественский сливовый пудинг. Происходит всеобщее
братание в открытом море с исполнением английских и немецких народных песен.
Кроме того, они обнаруживают, что у старого немецкого и английского
национальных гимнов одинаковая мелодия: и у "Heil dir im Siegerkranz", и у
"God Save the King". Они обнаруживают это возле маленькой рождественской
елки, украшенной электрическими лампочками, и решают, когда кончится война,
не воевать больше друг против друга. Они находят много общего.
- Ваше будущее видится мне в самом черном цвете, и все же, я думаю, вы не
пропадете.
Я сел в поезд, который обслуживали проводники-негры. Там были широкие
удобные кровати и индивидуальные туалеты. Танненбаум и одна из двойняшек
махали мне с перрона. Впервые за много лет я распла[357] тился со всеми
своими долгами, в кармане у меня были деньги и продленный на три месяца вид
на жительство. Кроме того, мне предстояло трехдневное путешествие по Америке
у большого вагонного окна, в пятидесяти шагах от вагона-ресторана.
XXVIII
- Роберт! - воскликнул Меликов. - А я уж думал, что ты остался насовсем в
Голливуде!
- Наверное, так думали почти все. Меликов кивнул. У него был землистый
цвет лица, и весь он был какой-то серый.
- Ты болен? - спросил я.
- Почему? - он засмеялся. - Ах да, ты ведь из Калифорнии! Теперь тебе
будет казаться, что все жители Нью-Йорка только что вышли из больницы.
Почему ты вернулся?
- Я мазохист.
- Наташа тоже не думала, что ты вернешься.
- А что же она думала?
- Что тебя засосет Голливуд.
Больше вопросов я не задавал. Возвращение мое было нерадостным. Старая
каморка показалась мне еще более пыльной и обшарпанной, чем прежде. Вдруг я
сам перестал понимать, зачем вернулся. На улице была слякоть, шел дождь.
- Надо купить пальто, - вслух подумал я.
- Будешь опять жить здесь? - спросил Меликов.
- Да. Но на этот раз можно будет взять комнату побольше. У тебя есть
свободная?
- Освободилась комната Рауля. Он съехал окончательно после вчерашнего
грандиозного скандала. Не знаю, помнишь ли ты его последнего друга?
- У тебя есть еще комната?
- Да, Лизы Теруэль. Она умерла неделю назад. Слишком большая доза
снотворного. Других свободных номеров нет, Роберт. Если б ты мне написал...
Зимой все отели переполнены. [358]
- Между психопатом-педерастом и покончившей с собой дамочкой сделать
выбор не так-то просто. Ладно, я займу номер Лизы.
- Я так и думал.
- Почему?
Меликов рассмеялся.
- Не знаю почему. Летом ты наверняка поселился бы в конуре Рауля.
- Ты думаешь, теперь я меньше боюсь смерти?
Меликов опять засмеялся.
- Не смерти, а призраков. Кто теперь боится смерти? Смерть трудно
осознать. Вот боязнь умирания - это другое дело. Но у Лизы была легкая
смерть. Когда мы ее нашли, она выглядела значительно моложе своих лет.
- Сколько же ей было на самом деле?
- Сорок два. Пошли, я покажу тебе комнату. Она чище других. Нам пришлось
окуривать ее серой. Кроме того, там всегда солнце: зимой это особенно важно.
В комнату Рауля солнце не заглядывает.
Мы поднялись наверх. Комната была на втором этаже. Туда можно было пройти
незаметно из холла. Я распаковал чемодан и достал оттуда несколько больших
морских раковин, купленных мною в Лос-Анджелесе:
здесь они производили довольно унылое впечатление, утратив романтический
блеск морских глубин.
- Когда нет дождя, здесь гораздо уютнее, - сказал Меликов. - Не выпить ли
нам водки для бодрости?
- Что-то не хочется. Я лучше прилягу.
- Пожалуй, я тоже. Старость приближается. Я сегодня дежурил ночью. Зимой
меня начинает мучить ревматизм. Сегодня мне еще лучше, чем всегда, Роберт.
После обеда я отправился к Силверсу. Он встретил меня приветливее, чем я
ожидал.
- Ну, как справились с заданием? - последовал вопрос.
- Продал Ренуара, маленький рисунок углем. За пять тысяч долларов.
Силверс кивнул в знак одобрения. [359]
- Хорошо, - произнес он, к моему удивлению.
- Что с вами стряслось? - поинтересовался я. - Обычно я слышу, что вы
чуть ли не с жизнью расстаетесь, продавая картины.
- Так оно и есть. Лучше всего было сохранить их для себя. Но война идет к
концу, Росс.
- Еще нет.
- Говорю вам: война скоро кончится. Месяцем раньше, месяцем позже, это
роли не играет. Германия выдохлась. А то, что немецкие нацисты продолжают
сражаться до последнего ненациста, вполне понятно: они же борются за свою
жизнь. Германский генеральный штаб продолжает войну - это тоже вполне
естественно: там каждый готов пожертвовать последним солдатом ради своей
карьеры. И тем не менее Германии конец. Через несколько месяцев все кончится
- вот увидите. Вы понимаете, что это значит?
- Да, - ответил я после некоторого раздумья.
- Это значит, что скоро мы опять сможем взять курс на Европу, - заключил
Силверс. - А Европа теперь бедна. Если платить в долларах, можно будет
дешево купить любые картины. Теперь вам ясно?
- Да, - повторил я, на этот раз совершенно ошарашенный.
- Сейчас разумнее всего покупать не здесь, а в Европе. Поэтому
целесообразнее отделаться от наших запасов. Но тут следует проявлять
осторожность, ибо в таких случаях можно выиграть, но можно и здорово
проиграть.
- Это даже я понимаю.
- Нечто похожее было после первой мировой войны. Но тогда я во всем этом
плохо разбирался и наделал много ошибок. Больше это не должно повториться.
Так вот, если у вас еще не заключена сделка и вы никак не можете
договориться о цене, то сейчас можно и уступить. Обоснуйте это тем, что при
уплате наличными клиенты получают скидку. Мы-де хотим приобрести большую
