идиот. Почему я не звонил и не писал ей чаще? И еще так этим гордился!
Надев новое пальто, я вышел в холодную ночь. В голове у меня все
смешалось: страх, надежда, ложь и добрые намерения, раскаяние и мысли о том,
как мне надлежит вести себя.
Вспыхнул свет, и лифт загудел.
- Наташа, - быстро произнес я. - Я пришел сюда, полный смятения,
раскаяния и лжи. Я даже вынашивал какие-то стратегические планы. Но в тот
момент, когда ты появилась в дверях, я забыл все. Осталось только одно:
полное непонимание того, как я мог уехать от тебя.
Я обнял ее и поцеловал. Чувствуя, что она отстраняется, я прижал ее
крепче. Она уступила. Потом высвободилась из моих объятий и сказала:
- У тебя такой смятенный вид, ты очень похудел.
- Питался травой - соблюдал диету. Иногда по воскресеньям и праздникам
позволял себе большую порцию салата.
- Я растолстела? Меня часто приглашали на торжественные банкеты в
"Двадцать одно" и в "Павильон". -----------------------------------------(1)
Прощай (франц.). [367]
- Я бы даже хотел, чтобы ты растолстела. Тогда на мою долю больше
досталось бы, а то ты слишком хрупкая.
Я нарочно пропустил мимо ушей упоминание о торжественных банкетах,
которое, очевидно, должно было тяжело поразить меня. Я действительно пришел
в смятение, как только обнял Наташу, но постарался сдержать радостную дрожь.
Она никогда не надевала под платье ничего лишнего, и казалось, на ее
гладком, теплом, волнующем теле не было ничего, кроме тонкой ткани. Я
старался не думать об этом, но ничего не мог с собой поделать.
- Тебе не холодно? - задал я идиотский вопрос.
- У меня теплое пальто. Куда мы пойдем?
Я нарочно не стал упоминать "Двадцать одно" или "Павильон". Не хотелось
выслушивать еще раз, что она бывала там каждый день и поэтому не желает туда
идти.
- Может, пойдем в "Бистро"?
"Бистро" был маленький французский ресторанчик на Третьей авеню. Там было
вдвое дешевле, чем в других ресторанах.
- "Бистро" закрыт, - сказала Наташа. - Хозяин его продал. Он уехал в
Европу, чтобы присутствовать при торжественном вступлении де Голля в Париж.
- Правда? И ему удалось выехать?
- Кажется, да. Французских эмигрантов охватила настоящая предотъездная
лихорадка. Они боятся, что вернутся домой слишком поздно и их сочтут
дезертирами. Пойдем в "Золотой петушок". Это похоже на "Бистро".
- Хорошо. Надеюсь, его хозяин еще здесь. Он ведь тоже француз.
В ресторане было уютно.
- Если вы хотите вина, у нас есть великолепный "Анжу розэ", - предложил
хозяин.
- Хорошо.
Я с завистью посмотрел на него. Это был совсем другой эмигрант, не такой,
как мы все. Он мог вернуться. Его родина была оккупирована и будет
освобождена. С моей родиной все иначе. [368]
- Ты загорел, - заметила Наташа. - Что ты там делал? Ничего или того
меньше?
Ей было известно, что я работал у Холта, но больше она ничего не знала. Я
объяснил ей, чем занимался, чтобы в первые четверть часа избежать ненужных
расспросов.
- Ты должен опять туда вернуться? - спросила она.
- Нет, Наташа.
- Ненавижу зиму в Нью-Йорке.
- А я ненавижу ее везде, кроме Швейцарии.
- Ты был там в горах?
- Нет, в тюрьме, потому что у меня не было документов. Но в тюрьме было
тепло. Я прекрасно себя там чувствовал. Видел снег, но меня никто не гнал на
улицу. Это была единственная отапливаемая тюрьма, в которой я сидел.
Наташа вдруг рассмеялась.
- Не пойму, лжешь ты или нет.
- Только так и можно рассказывать о том, что до сих пор считаешь
несправедливым. Очень старомодный принцип. Несправедливостей не существует,
есть только невезение.
- Ты веришь в это?
- Нет, Наташа. Нет, раз я сижу рядом с тобой.
- У тебя много было женщин в Калифорнии?
- Ни одной.
- Ну, ясно. Бедный Роберт!
Я взглянул на нее. Мне не нравилось, когда она меня так называла.
Разговор развивался совсем не в том плане, как мне бы хотелось. Мне просто
надо было как можно скорее лечь с ней в постель. А это была лишь никому не
нужная болтовня. Мне следовало бы встретиться с ней в гостинице, чтобы сразу
затащить ее в комнату Лизы Теруэль. Здесь же опасно было даже заводить
разговор об этом. Пока что мы обменивались колкостями и пустыми
любезностями, в которые был заложен детонатор замедленного действия. Я
понимал, что она ждет, когда я задам ей аналогичный вопрос. [369]
- Обстановка в Голливуде не располагает к такого рода развлечениям, -
ответил я. - Там чувствуешь себя усталым и безразличным.
- Потому-то ты почти и не давал о себе знать? - спросила она.
- Нет, не потому. Просто не люблю писать письма. Жизнь моя складывалась
таким образом, что я никогда не знал, кому можно писать. Наши адреса были
временными. Они постоянно менялись. Я жил только настоящим временем, только
сегодняшним днем. У меня никогда не было будущего, и я был не в состоянии
представить себе это. Я думал, что и ты такая же.
- Откуда ты знаешь, что я не такая?
Я молчал.
- Люди встречаются после разлуки, а все как прежде, - заметил я.
- Мы же сами этого хотим!
Я все больше попадался в ловушку. Надо было немедленно выбираться из нее.
- Нет, - возразил я. - Я не хочу.
Она бросила на меня мимолетный взгляд.
- Ты не хочешь? Но ты же сам это сказал.
- Ну и что же? Раньше я не знал, чего хочу. А теперь знаю.
- Что же изменилось?
Это был уже допрос. Мысли мои метались, путались. Я думал о человеке,
ходившем в бордель, прежде чем встретиться с любимой. Мне тоже надо было бы
так поступить, тогда многое было бы легче. Я забыл или никогда не
задумывался над тем, как неудержимо влекло меня к Наташе. В начале наших
отношений все было иначе, и странно, что именно это время я чаще всего
вспоминал в Голливуде. Но стоило мне увидеть ее - и все вернулось с новой
силой. Теперь я старался не глядеть на Наташу, боясь выдать себя. При этом я
даже не знал, чем же я, собственно, мог себя выдать. Я только был уверен,
что я навсегда останусь в ярме, если она разгадает меня. Наташа выложила еще
далеко не все свои козыри. Она ждала подходящего момента, чтобы рассказать
мне, что у нее был роман с другим мужчи[370] ной, то есть что она попросту с
кем-то спала. Мне же хотелось предотвратить ее рассказ. Я вдруг
почувствовал, что у меня не хватит сил выслушать его, хотя я и вооружился
контраргументом: раз ты в чем-то признался, значит, это уже неправда.
- Наташа! Все серьезное, что приходит неожиданно, нельзя объяснить так,
сразу... Я счастлив, что мы опять вместе. А время, которое мы не виделись,
пролетело и растаяло как дым.
- Ты так считаешь?
- Теперь да.
Она рассмеялась.
- Это удобно, а? Мне пора домой. Я очень устала. Мы готовим показ
весенних моделей.
- Я помню. Ты всегда все знаешь на сезон вперед. "Весна, - подумал я. -
Что-то еще произойдет до тех пор?" Я взглянул на хозяина с черными усами.
Интересно, придется ли ему в Париже нести ответственность за дезертирство? А
что станется со мной? Что-то угрожающее надвигалось на меня со всех сторон.
Мне казалось, будто я задыхаюсь. То, чего я так долго ждал, вдруг
представилось мне лишь отсрочкой перед казнью. Я посмотрел на Наташу. Она
показалась мне бесконечно далекой. С холодным и невозмутимым видом она
натягивала перчатки. Мне хотелось сказать ей что-то такое, что отбросило бы
все недомолвки, но мне так ничего и не пришло в голову. Я молча шагал рядом
с нею. Было холодно, дул ветер со снегом. Я нашел такси. Мы почти ни о чем
не говорили.
- Доброй ночи, Роберт, - сказала Наташа.
- Доброй ночи, Наташа.
Я был рад тому, что Меликов бодрствует сегодня ночью. Мне нужна была не
водка, а кто-то, кто ни о чем не спрашивает, но тем не менее находится
рядом.
XXIX
Я на секунду остановился перед витриной магазина Лоу. Столик начала
восемнадцатого века все еще не был продан. Меня охватило чувство умиления
при виде [371] реставрированных ножек. Вокруг было несколько старых, но
заново выкрашенных кресел, миниатюрные египетские статуэтки из бронзы, среди
них неплохая фигурка кошки и фигурка богини Неиты, изящная, подлинная, с
хорошей патиной.
Я увидел Лоу-старшего, поднимавшегося из подвала. Он был похож на Лазаря,
выходящего из гроба в пещере. Он вроде бы постарел, но такое впечатление
производили на меня все знакомые, с которыми я снова встречался, - все, за
исключением Наташи. Она не постарела, а просто как-то изменилась. Она стала,
пожалуй, более независимой и потому еще более желанной, чем прежде. Я
старался о ней не думать. Мне было больно при одной мысли о ней, как если бы
в непонятном ослеплении я подарил кому-то прекрасную бронзовую статуэтку
эпохи Чжоу, сочтя ее копией.
Увидев меня перед витриной, Лоу вздрогнул от неожиданности. Он не сразу
узнал меня: великолепие моего зимнего пальто и загар, видимо, сделали меня
неузнаваемым.
Разыгралась быстрая пантомима. Лоу помахал мне рукой. Я помахал ему в
ответ. Он побежал к двери.
- Входите же, господин Росс, что вы там стоите, на холоде! Здесь у нас
теплее.
Я вошел. Пахло старьем, пылью и лаком.
- Ну и разоделись, - сказал Лоу. - Дела хорошо идут, что ли? Были во
Флориде? Ну, поздравляю!
Я объяснил ему, чем занимался. Собственно, скрывать здесь было нечего.
Просто сегодня утром мне не хотелось вдаваться в подробности. Я уже
достаточно навредил себе объяснениями с Наташей.
- А как у вас дела? - поинтересовался я.
Лоу замахал обеими руками.
- Свершилось, - прогудел он.
- Что?
- Он таки женился. На христианке.
Я взглянул на него.
- Это еще ничего не значит, - ответил я, чтобы как-то его утешить. -
Теперь нетрудно развестись. [372]
- Я тоже так думал! Но что мне вам сказать - ведь она католичка.
- Ваш брат тоже стал католиком? - спросил я.
- До этого еще не дошло, но все может случиться. Она денно и нощно его
обрабатывает.
- Откуда вы это знаете?
- Откуда я знаю? Он уже заговорил о религии. Она все ему зудит, что он
будет вечно жариться в аду, если не станет католиком. Во всем этом мало
приятного, вы не находите?
- Ну, разумеется. Они венчались по католическому обряду?
- Ну, ясно! Это она все устроила. Венчались в церкви, а брат в визитке,
взятой напрокат; ну скажите, на что ему визитка, когда у него и без того
короткие ноги.
- Какой удар по дому Израилеву!
Лоу бросил на меня колючий взгляд.
- Правильно! Вы ведь не нашей веры, вам-то что! Вы по-иному смотрите на
это. Вы протестант?
- Я просто атеист. По рождению - католик.
- Что? Как же это возможно?
- Я порвал с католической церковью, когда она подписала конкордат с
Гитлером. Этого моя бессмертная душа уже не выдержала.
На какой-то момент Лоу отвлекся от своих мыслей.
- Вот тут вы правы, - спокойно сказал он. - В этом деле сам черт ногу
сломит. Церковь с заповедью - возлюби ближнего своего, как самого себя, и
вдруг - рука об руку с этими убийцами. А что, конкордат до сих пор в силе?
- Насколько мне известно, да. Не думаю, чтобы его расторгли.
- А мой братец? - просопел он. - Третий в этом союзе!
- Ну, ну, господин Лоу? Это уже совсем из другой оперы! Ваш брат не имеет
к этому никакого отношения. Он просто невинная жертва любви.
- Невинная? Вы только взгляните вот на это! - Лоу воздел руки к небу. -
Вы только посмотрите, гос[373]
Подин Росс! Вы когда-нибудь видели такое в нашей антикварной лавке?
- Что?
- Что? Статуэтки Богоматери! Фигурки святых, епископов! Неужели вы не
видите? Прежде у нас не было ни одного из этих бородатых, размалеванных
чудовищ. Теперь их здесь - хоть пруд пруди!
