- Да. Он конченый человек и не знает, что ему теперь делать. Он
состарился незаметно для себя. А мы - нет.
Мне бросилась в глаза сосредоточенность и вместе с тем какая-то
растерянность Кана. Я связывал это с Бетти и с Кармен. Я надеялся, что это
скоро пройдет.
- Радуйтесь, что не присутствовали на панихиде у Бетти, - сказал я. -
Было ужасно. [406]
- Ей повезло, - задумчиво произнес Кан. - Она умерла вовремя.
- Вы думаете?
- Да, представьте себе, что было бы, если бы она вернулась. Она не
вынесла бы разочарования. А так она умерла в ожидании. Я знаю, что в конце
ее охватило отчаяние, но какая-то искорка веры, наверное, все же теплилась.
Вера придает сил.
- Как и надежда.
- Надежда более уязвима. Сердце продолжает верить, а мозг уже глух.
- Не слишком ли вы осложняете себе жизнь?
Он рассмеялся.
- Когда-нибудь даже автоматы перестанут подчиняться человеку. Они не
взорвутся, а просто остановятся.
Я понял, что убеждать его в чем-то бессмысленно. Кан метался по кругу,
как собака, страдающая запором. Любой, даже самый слабый намек он улавливал
своим напряженным и бдительным умом в отвергал еще прежде, чем он был
высказан. Кана надо было оставить одного. К тому же я и сам чувствовал
усталость. Ничто так не утомляет, как беготня по кругу, а еще более
утомительно при этом следовать за кем-то.
- До завтра, Кан, - сказал я. - Мне еще надо зайти к антиквару посмотреть
картины. Зачем вы позвали таких людей, как Хольцер и Франк? Вы ведь не
мазохист.
- Оба пришли с панихиды Бетти. Вы их там не видели?
- Нет. Там было полно людей.
- Они побывали там, а потом зашли ко мне, чтобы отвлечься. Боюсь, я
предоставил их своей судьбе.
Я ушел. Чисто деловая, хотя и несколько своеобразная атмосфера у Силверса
подействовала на меня благотворно.
- Твой знакомый с Пятьдесят седьмой улицы не собирается в зимний отпуск?
- спросил я Наташу. - Во Флориду, Майами или Палм-Бич? Может, у него [407]
больные легкие, или больное сердце, астма, или какие-нибудь другие недуги,
для которых климат Нью-Йорка слишком суров?
- Он не выносит жары. Летом в Нью-Йорке как в бане.
- Нам от этого не легче. Как трудно бедному человеку в Америке
наслаждаться любовью! Без собственной квартиры это почти невозможно. Страна,
наверное, полна безутешных онанистов. Проституток в этих стерильных широтах
я тоже не видел. Богатырского телосложения полицейские, освобожденные от
военной службы именно благодаря своей комплекции, хватают эти хилые зачатки
эротики на улицах, как собачники бродячих мопсов, и доставляют их
безжалостным судьям, которые приговаривают их к большим штрафам. А где же
людям заниматься любовью?
- В автомобилях.
- А тем, у кого их нет? - спросил я, отгоняя мысль о просторном
"роллс-ройсе" со встроенным баром; может, Фрезер не умеет править сам, и
тогда шофер - это мой ангел-хранитель. - Что делать здоровым молодым людям,
если нет борделей? В Европе проститутки на любую цену кружат по улицам, как
перелетные птицы. Здесь я пока еще проституток не видел. Как, впрочем, и
общественных уборных. Думаешь, это случайно? В Париже эти интимные будки
находятся в нескольких метрах друг от друга, стоят на улицах как бастионы из
жести и, надо сказать, активно используются. Ночные бабочки вылетают на
улицу уже в одиннадцать утра, французам неведомы психиатры. У них почти не
бывает истощения нервной системы. Здесь же у каждого свой психиатр, нет
общественных туалетов, а проституток могут вызвать только состоятельные люди
по хранимым в тайне номерам. А что же делать более бедным людям со всеми
этими полицейскими запретами, с бранящимися хозяйками, смиренными
пресвитерианцами и жандармами, что им делать зимой без машины, без этого
последнего прибежища загнанной в подполье любви?
- Взять машину напрокат. [408]
Я сидел в расшатанном плюшевом кресле того же цвета, что и мебель в
холле. Таинственный владелец гостиницы тридцать лет назад, по-видимому,
ограбил вагон с плюшем, где, кроме того, везли, наверное, еще и
контрабандное виски, иначе трудно объяснить, почему гостиница снизу доверху
обита этим ужасным плюшем и везде темнеют пятна от виски.
Наташа лежала на кровати. На столе были остатки ужина, за который нам
следовало благодарить американский магазин деликатесов, это великолепное
заведение, утешителя всех холостяков, где можно купить горячих кур с
вертела, шоколадные пирожные, нарезанную кружками колбасу, всякие консервы,
роскошную туалетную бумагу, малосольные огурцы, красную икру, хлеб, масло и
липкий пластырь - короче, где можно купить все, кроме презервативов.
Последние можно приобрести в другом американском заведении, своего рода
комбинации аптеки и закусочной - аптечном магазине, где их с заговорщическим
видом вручает вам одетый в белое хозяин, будто он - сложивший с себя сан
католический священник, совершающий символическое убиение младенца.
- Дать тебе кусочек шоколадного торта к кофе? - спросил я.
- Дать, и побольше. Сию же минуту. Зима пробуждает аппетит. Пока на
улицах лежит снег, шоколадное пирожное для меня - лучшее лекарство.
Я поднялся, достал из чемодана, служившего тайничком, электрическую
плитку, поставил на нее алюминиевый чайник с водой и тут же закурил сигарету
"Уайт оул", чтобы запах кофе не был слышен в коридоре. Опасности никакой не
было - хотя готовить в номере и запрещалось, - ибо никого это не волновало.
Но когда Наташа была здесь, я проявлял осторожность. Невидимый хозяин
гостиницы вполне мог шмыгать по коридорам. Он никогда этого не делал, и
именно это меня так и настораживало. То, чего меньше всего ждешь, как раз и
случалось в моей жизни слишком часто: это был один из неписаных законов
эмиграции. [409]
Когда я наливал кофе, в дверь тихо, но настойчиво постучали.
- Спрячься под моим пальто, - сказал я. - С головой и ногами. Посмотрю,
что там стряслось.
Я повернул ключ в замке и чуть приоткрыл дверь. У порога стояла
пуэрториканка. Она приложила палец к губам.
- Полиция, - прошептала она.
- Что?
- Внизу. Три человека. Может быть, они поднимутся и сюда. Будьте
осторожны! Обыск.
- Что там произошло?
- Вы один? У вас нет женщины?
- Нет, - ответил я. - Полиция здесь из-за этого?
- Не знаю. Наверное, из-за Меликова. Но неизвестно. Вероятно, будет
обыск. Если обнаружат женщину, ее заберут.
"В ванную, - мелькнуло у меня в голове. - Но если полиция устроит облаву
и найдет Наташу в ванной, то это только ухудшит дело. Выйти вниз, в холл она
не могла, если ищейки уже здесь. Проклятье, - думал я, - что же делать?"
Вдруг рядом с собой я скорее почувствовал, чем увидел Наташу. Как быстро
она оделась, просто удивительно. Даже ее маленькая шапочка была уже на
голове. Наташа держалась хладнокровно и спокойно.
- Меликов, - сказала она. - Они сцапали его. Пуэрториканка сделала ей
знак.
- Скорее! Вы - ко мне в комнату, а Педро - сюда. Понятно?
- Да.
Наташа быстро огляделась по сторонам.
- До встречи. - И она последовала за женщиной. Из темного коридора
вынырнул мексиканец Педро. Он на ходу пристегивал подтяжки и завязывал
галстук.
- Buenas tardes(1). Так-то оно лучше!
Я все понял.ЕслиЕсли Если появится полиция, то Педро - мой гость, в то
время как Наташа будет у пуэрторикан1 Добрый вечер (исп.). [410] ки. Куда
проще, чем драматичное англосаксонское бегство через окно в уборной по
обледеневшим крышам. Я бы сказал, латинская простота.
- Садитесь, Педро, - предложил я. - Сигару?
- Благодарю. Лучше сигарету. Большое спасибо, сеньор Роберто. У меня есть
свои.
Он явно нервничал.
- Документы, - прошептал он. - Плохо дело. Может, они все же не появятся.
- У вас нет документов? Скажете, что забыли.
- Плохо дело. У вас документы в порядке?
- Да. В порядке. Но кому приятно встречаться с полицией?
Меня самого временами пробирала нервная дрожь.
- Хотите водки, Педро?
- Слишком крепкий напиток в этой ситуации. Лучше сохранять ясность ума.
Но чашечку кофе - с удовольствием, сеньор!
Я налил ему кофе. Педро пил торопливо.
- Что с Меликовым? - спросил я. - Вам что-нибудь известно о нем?
Педро замотал головой. Потом он наклонил ее набок, закрыл глаз, поднял
руку, приложил ее к носу и будто втянул в себя воздух. Я понял.
- Вы верите этому?
Он пожал плечами. Мне вспомнились намеки Наташи.
- Мог бы я что-нибудь для него сделать?
- Ничего! - ответил Педро, неотступно следя за мной взглядом. - Держать
язык за зубами, - добавил он, бурно жестикулируя. - Иначе Меликову будет еще
хуже.
Я уложил плитку в чемодан и огляделся вокруг. Не оставила ли Наташа
каких-нибудь следов? Пепельница. Я бесшумно открыл окно и выбросил два
окурка со следами красной губной помады. Затем я подкрался к двери, открыл
ее и прислушался, пытаясь уловить, что происходит внизу.
В гостинице стояла мертвая тишина. Из холла до меня донеслось какое-то
бормотание. Затем послышал[411] ся топот поднимавшихся по лестнице людей. Я
сразу понял, что это полиция. Я уже неплохо в этом разбирался, так как
довольно часто слышал такой топот в Германии, Бельгии и Франции. Я быстро
закрыл дверь.
- Идут.
Педро бросил сигарету.
- Они поднимаются сюда, - сказал я.
Педро поднял сигарету с пола.
- В комнату Меликова?
- Это мы посмотрим. Почему вы считаете, что полиция будет делать обыск?
- Чтобы хоть что-то найти! Ясное дело.
- Без ордера?
Педро вновь пожал плечами.
- Какой тут нужен ордер? Когда речь идет о бедняках?
Конечно, этого и следовало ожидать. Почему в Нью-Йорке должно быть не
так, как в любом другом городе мира? Надо бы мне это знать. Документы у меня
в порядке, но не совсем. И у Педро, видимо, тоже. Что до пуэрториканки, я
очень сомневался. Только у Наташи было все в порядке. Ее бы отпустили. У нас
же проверка затянулась бы. Я отрезал большой кусок шоколадного торта и
запихнул в рот. Кормят во всех полицейских участках преотвратительно.
Я выглянул из окна. Напротив светилось несколько окон.
- Где окно вашей приятельницы? - спросил я Педро. - Его видно отсюда?
Он подошел ко мне. От его курчавых волос пахло сладковатым маслом. На шее
у него был шрам от фурункула. Он посмотрел вверх.
- Над нами. Этажом выше. Отсюда не видно.
Мы то и дело прислушивались к звукам, доносившимся из холла. Все было
тихо. Все, кто был в гостинице, по-видимому, знали: что-то произошло. Никто
не спускался вниз. Наконец я услышал тяжелые энергичные шаги сверху. Они
затихли внизу. Я приоткрыл дверь.
- Кажется, полиция уходит. Обыска не будет. [412]
Педро оживился.
- Почему они не оставляют людей в покое? Стоит ли поднимать столько шума
из-за какого-то мизерного количества порошка, если он приносит радость? На
войне разрывают миллионы людей гранатами. Здесь же устраивают гонение за
щепотку белого порошка, будто это динамит какой.
Я внимательно посмотрел на него, на его влажные глаза, на белки с голубым
отливом, и мне пришла в голову мысль, что он и сам был бы не прочь понюхать.
- Вы давно знаете Меликова? - спросил я.
- Не очень.
Я молчал - а какое мне было до этого дело? Интересно, можно ли чем-то
помочь Меликову. Но я едва ли мог что-то сделать - иностранец да еще с
сомнительными документами.
Дверь открылась. Это была Наташа.
- Они ушли, - сказала она. - С Меликовым. Педро встал. Вошла
пуэрториканка.
- Пошли, Педро.
- Благодарю, - сказал я ей. - Большое спасибо за любезность.
Она улыбнулась.
- Бедные люди охотно помогают друг другу.
