проценты. Не будь их, мировой рынок давно бы рухнул. Один покупает у
другого, и один зарабатывает на другом. Так что, если надумаете, дайте мне
знать.
Он встал, и я тоже. На какой-то момент я испугался, что он так же
по-отечески, с отсутствующим видом и меня ущипнет за зад, но он только
похлопал меня по плечу и двинулся к двери. Вся в золоте, приветливо
улыбаясь, ко мне подошла фрау Фрислендер.
- Кухарка спрашивает, какой гуляш вы желаете взять с собой - по-сегедски
или обычный.
Мне хотелось ответить, что не желаю я никакого гуляша, но мой отказ
только обидел бы фрау Фрислендер и кухарку. [380]
- По-сегедски, - ответил я. - Все было великолепно. Очень благодарен.
- А вам спасибо за цветы, - заметила с улыбкой фрау Фрислендер. - Мой муж
- этот биржевой йог, как его называют коллеги, - никогда мне их не дарит. Он
увлекается учением йогов. Когда он занят самосозерцанием, никто не должен
ему мешать - естественно, кроме тех случаев, когда звонят с биржи. Это у
него - превыше всего.
Фрислендер стал откланиваться.
- Я должен еще кое-куда позвонить, - сказал он. - Не забудьте же мой
совет.
Я взглянул на биржевого йога.
- У меня что-то не лежит душа ко всему этому, - сказал я.
- Почему? - У Фрислендера вдруг заклокотало в горле от сдавленного смеха.
- Какие-нибудь морально-этические сомнения? Но, дорогой Росс! Может, вам
угодно, чтобы нацисты положили себе в карман огромные деньги, которые будут
просто валяться на улице? Мне кажется, они скорее причитаются все-таки нам,
ограбленным! Мыслить надо логично и прагматически. Кому-то эти деньги все
равно достанутся. Но только не этим чудовищам! - Он в последний раз хлопнул
меня по плечу, снова отечески ущипнул двойняшку за зад и удалился: то ли для
самосозерцания, то ли для делового разговора по телефону.
По улицам гулял ветер. Я довез Лиззи до дома - все равно мне пришлось бы
брать такси из-за гуляша.
- У вас, наверное, никогда не проходят синяки. Ведь руки у него как
клещи, - сказал я. - Он щиплет вас и когда вы за машинкой?
- Никогда. Он норовит ущипнуть меня только на виду у других. Ему просто
хочется похвастаться: он же импотент.
Маленькая, потерянная, замерзшая, стояла Лиззи между высокими домами.
- Не зайдете ко мне? - спросила она.
- Ничего не получится, Лиззи.
- Ясно, ничего, - горестно согласилась она. [381]
- Я болен, - сказал я, сам удивляясь своему ответу. - Голливуд, - добавил
я.
- Я и не собираюсь с вами спать. Просто не хочется входить одной в
мертвую комнату.
Я расплатился с шофером и поднялся к ней. Она жила в мрачной комнате - с
несколькими куклами и плюшевым медвежонком. На стене висели фотографии
киноактрис.
- Может, выпьем кофе? - спросила она.
- С удовольствием, Лиззи.
Она оживилась. В кофейнике закипела вода. Мы пили кофе, она рассказывала
мне о своей жизни, но все сразу вылетало у меня из головы.
- Спокойной ночи, Лиззи, - сказал я и встал. - Только не делайте
глупостей. Вы очень красивая, у вас все еще впереди.
На другой день пошел снег, к вечеру улицы стали белые, а небоскребы,
облепленные снегом, казались гигантскими светящимися ульями. Уличный шум
стал глуше, снег валил не переставая. Я играл с Меликовым в шахматы, когда
вошла Наташа. На ее волосах и капюшоне были снежинки.
- Ты приехала на "роллс-ройсе"? - спросил я.
Наташа на минуту задумалась.
- Я приехала на такси, - ответила она. - Теперь ты спокоен?
- Вполне... Куда мы пойдем? - спросил я осторожно, и это прозвучало
как-то по-идиотски.
- Куда хочешь.
Так дальше не могло продолжаться. Я направился к выходу.
- Снег прямо хлопьями валит, - произнес я. - Ты испортишь себе шубу, если
мы пойдем искать такси. Нам надо переждать в гостинице, пока не пройдет
снег.
- Тебе незачем искать повод для того, чтобы нам остаться здесь, -
заметила она саркастически. - Но найдется ли у тебя что-нибудь поесть?
Неожиданно я вспомнил о гуляше, полученном от Фрислендера. Я совсем забыл
о нем. Наши отношения [382] были такие натянутые, что мне и в голову не
пришло подумать о еде.
- Гуляш! - воскликнул я. - С капустой и, я уверен, с малосольными
огурцами. Итак, мы ужинаем дома.
- А можно? В логове этого гангстера? А он не позовет полицию, чтобы
выгнать нас отсюда? Или, может быть, у тебя есть апартамент с гостиной и
спальней?
- Нам это ни к чему. Я живу теперь так, что никто не видит, когда
входишь, когда выходишь. Почти в полной безопасности. Идем!
У Лизы Теруэль были великолепные абажуры на лампах, которые мне очень
пригодились. Теперь в комнате вечером казалось уютнее, чем днем. На столе
красовалась кошка, купленная у Лоу. Кухарка Мария дала мне гуляш в
эмалированной кастрюле, так что я мог его разогреть. У меня была
электрическая плитка, несколько тарелок, ножи, вилки и ложки. Я вынул из
кастрюли огурцы и достал из шкафа хлеб.
- Все готово, - сказал я и положил на стол полотенце. - Надо только
подождать, пока гуляш подогреется.
Наташа прислонилась к стене около двери.
- Давай сюда пальто, - сказал я, - здесь не слишком просторно, но зато
есть кровать.
- Вот как?
Я дал себе слово контролировать свои поступки. Я еще не был уверен в
себе. Но у меня было такое же состояние, как в первый вечер: стоило мне
прикоснуться к ней, почувствовать, что она почти нагая под тонким платьем, и
я забывал о всех своих благих намерениях. Я ничего не говорил. Молчала и
Наташа. Я давно уже не спал ни с одной женщиной и понял, что на все можно
пойти - и на скандал и даже на преступление, когда какая-то часть твоего "я"
отступает в глубину и остаются лишь руки, раскаленная кожа и безудержная
страсть.
Я жаждал погрузиться в нее, в горячую темноту, пронзить ее до красноватых
легких, чтобы они сложились вокруг меня, как совиные крылья, - дальше и
глубже, пока ничего не останется от наших "я", кроме [383] пульсирующей
крови и уже не принадлежащего нам дыхания.
Мы лежали на кровати, изможденные, охваченные дремотой, похожей на легкий
обморок.
Сознание возвращалось к нам и снова отлетало, и мы опять растворялись в
несказанном блаженстве; на какой-то миг собственное "я" вернулось, но не до
конца, - состояние это близко к состоянию еще не появившегося на свет, но
уже живущего своей жизнью ребенка, когда стирается граница между
неосознанным и осознанным, между эмбрионом и индивидуальностью, то
состояние, которое вновь наступает с последним вздохом.
Я ощущал рядом с собой Наташу, ее дыхание, волосы, слабое биение сердца.
Это еще не совсем она, это была еще безымянная женщина, а может быть, только
одно дыхание, биение сердца и теплая кожа. Сознание прояснялось лишь
постепенно, а вместе с ним просыпалась и глубокая нежность. Истомленная
рука, ищущая плечо, и рот, который старается произнести какие-то
бессмысленные слова.
Я постепенно начинал узнавать себя и окружающее, и в этом изможденном
молчании, когда не знаешь, что ты чувствуешь острее - молчание или
предшествовавшее ему беспамятство, до меня вдруг донесся слабый запах
горелого. Я было думал, что мне это показалось, но потом увидел на плитке
эмалированную кастрюлю.
- Проклятие! - вскочил я. - Это же гуляш!
Наташа полуоткрыла глаза.
- Выбрось его в окно.
- Боже упаси! Я думаю, нам удастся еще кое-что спасти.
Я выключил электрическую плитку и помешал гуляш. Затем осторожно выложил
его на тарелки, а подгоревшую кастрюлю поставил на окно.
- Через минуту запах улетучится, - сказал я. - Гуляш нисколько не
пострадал.
- Гуляш нисколько не пострадал, - повторила Наташа, не пошевельнувшись. -
Что ты хочешь, проклятый обыватель, делать со спасенным гуляшом? Я должна
встать? [384]
- Ничего, просто хочу предложить тебе сигарету и рюмку водки. Но ты
можешь и отказаться.
- Нет, я не откажусь, - ответила Наташа, немного помолчав. - Откуда у
тебя эти абажуры? Привез из Голливуда?
- Они были здесь.
- Эти абажуры принадлежали женщине. Они мексиканские.
- Возможно, женщину звали Лиза Теруэль. Она выехала отсюда.
- Странная женщина - выезжает и бросает такие прелестные абажуры, -
сонным голосом сказала Наташа.
- Иногда бросают и нечто большее, Наташа.
- Да. Если гонится полиция. - Она приподнялась. - Не знаю почему, но я
вдруг страшно проголодалась.
- Я так и думал. Я тоже.
- Вот удивительно. Кстати, мне не нравится, когда ты что-нибудь знаешь
наперед.
Я подал ей тарелку.
- Послушай, Роберт, - заговорила Наташа, - когда ты сказал, что идешь в
эту "гуляшную" семью, я тебе не поверила, но ты действительно там был.
- Я стараюсь лгать как можно меньше. Так значительно удобнее.
- То-то и оно. Я, например, не стала бы никогда говорить, что не
обманываю тебя.
- Обман. Какое своеобразное слово!
- Почему?
- У этого слова две ложные посылки. Странно, что оно так долго
просуществовало на свете. Оно - как предмет между двумя зеркалами.
- Да?
- Разумеется. Трудно себе представить, чтобы искажали оба зеркала сразу.
Кто имеет право употреблять слово "обман"? Если ты спишь с другим, ты
обманываешь себя, а не меня.
Наташа перестала жевать.
- Это все так просто, да?
- Да. Если бы это был действительно обман, ты не сумела бы меня обмануть.
Один обман автоматически [385] исключает другой. Нельзя двумя ключами
одновременно открывать один и тот же замок.
Она бросила в меня огурец с налипшим на него укропом. Я поймал его.
- Укроп в этой стране очень редкая вещь, - заметил я. - Бросаться им
нельзя.
- Но нельзя и пытаться открывать им замки!
- По-моему, мы немножко рехнулись, правда?
- Не знаю. Неужели все должно иметь свое название, окаянный ты немец! Да
еще немец без гражданства. Я засмеялся.
- У меня ужасное ощущение, Наташа, что я тебя люблю. А мы столько
положили сил, чтобы этого избежать.
- Ты так думаешь? - Она вдруг как-то странно на меня посмотрела. - Это
ничего не меняет, Роберт. Я тебя действительно обманывала.
- Это ничего не меняет, Наташа, - ответил я. - И все же я боюсь, что
люблю тебя. И одно никак не связано с другим. Это как ветер и вода, они
движут друг друга, но каждый остается самим собой.
- Я этого не понимаю.
- Я тоже. Но так ли уж важно всегда все понимать, ты, женщина со всеми
правами гражданства?
Но я не верил тому, что она мне сказала. Даже если в этом была хоть
какая-то толика правды, в тот момент мне было все равно. Наташа здесь,
рядом, а все прочее - для людей с устроенным будущим.
XXX
Египетскую кошку я продал одному голландцу. В тот день, получив чек, я
пригласил Кана к "Соседу".
- Вы что, так разбогатели? - спросил он.
- Просто я пытаюсь следовать античным образцам, - ответил я. - Древние
проливали немного вина на землю прежде чем выпить его, принося тем самым
жертву Богам. По той же причине я иду в хороший ресторан. Чтобы не изменить
своему принципу, мы разопьем бутылку "Шваль блан". Это вино еще есть у
"Соседа". Ну, как? [386]
- Согласен. Тогда последний глоток мы выльем на тарелку, чтобы не
прогневить богов.
У "Соседа" было полно народу. В военное время в ресторанах часто негде
яблоку упасть. Каждый торопится еще что-то взять от жизни, тем более
находясь вне опасности. Деньги тогда тратятся легче. Можно подумать, что
будущее в мирное время бывает более надежным.
Кан покачал головой.
- Сегодня от меня толку мало, Росс. Кармен написала мне письмо.
