впереди! Они наступят потом, когда рухнут даже иллюзии мести и нам суждено
будет заглянуть в небытие. Готовьте себя к этому постепенно, чтобы удар не
был слишком сильным. Мы теперь уже не так неуязвимы. Особенно для внезапных
ударов. Не только счастье имеет свою меру, смерть - тоже. Иногда я вспоминаю
о Танненбауме, группенфюрере на экране. Вероятно, этот осел - самый мудрый
из всех нас. Привет, Роберт!"
Я поехал по адресу, который мне дал Кан. Это оказалось жалкое маленькое
бунгало в Вествуде. Перед дверью росло несколько апельсиновых деревьев, в
саду за домом кудахтали куры. Кармен спала в шезлонге. На ней был купальный
костюм в обтяжку, и я усомнился в правоте Кана, говорившего, что ей не
суждено добиться успеха в Голливуде. Это была самая красивая девушка, какую
я когда-либо знал. Не пошлая блондинка, а трагическое видение, от которого
захватывает дух.
- Смотрите-ка, Роберт! - воскликнула она без тени удивления, когда я ее
осторожно разбудил. - Что вы здесь делаете?
- Продаю картины. А вы?
- Один идиот заключил со мной контракт. Я ничего не делаю. Очень удобно.
Я предложил ей пообедать со мной. Она отказалась:
сказала, что ее хозяйка хорошо готовит. Я с сомнением посмотрел на
рыжеволосую, не слишком опрятную хозяйку. Она была похожа на бифштекс
по-гамбургски и венскую сосиску одновременно.
- Яйца свежие, - сказала Кармен и показала на кур. - Чудесные омлеты.
Мне удалось уговорить ее пойти со мной в ресторан "Браун Дерби".
- Говорят, там кинозвезды так и кишат, - сказал я, чтобы подзадорить ее.
- Они тоже не могут съесть больше одного обеда за раз!
Я ждал, пока Кармен оденется. Походка у нее была такая, будто она всю
жизнь носила на голове корзины - [322] библейская и величавая. Я не понимал
Кана, я не понимал, почему он давно не женился на ней и не отправился с ней
вместе к эскимосам в качестве агента по продаже приемников. Я полагал, что
эскимосам должен нравиться другой тип женщин и что они ему не соперники.
Когда такси остановилось перед "Браун Дерби", меня охватило раскаяние. Я
заметил, что мужчины в чесучовых костюмах замирают при виде Кармен.
- Минуточку, - сказал я ей. - Только взгляну, есть ли свободные места.
Кармен осталась на улице. В ресторане еще было несколько свободных
столиков, но там было и слишком много соблазнителей.
- Все занято, - сказал я, выйдя на улицу. - Вы не будете против, если мы
поищем ресторан поменьше?
- Ничуть. Мне это даже по душе.
Мы зашли в маленький, темный и пустой ресторан.
- Как вам живется здесь, в Голливуде, Кармен? - спросил я. - Тут не
намного скучнее, чем в Нью-Йорке?
Она подняла на меня свои волшебные глаза.
- Я еще не задумывалась над этим.
- А по-моему, здесь скучно и мерзко, - солгал я. - Я рад, что уезжаю.
- Все дело в том, как себя чувствуешь. У меня нет никого в Нью-Йорке, с
кем бы я по-настоящему дружила. А здесь у меня есть хозяйка. Мы отлично
понимаем друг друга, разговариваем обо всем на свете. А еще я люблю кур. Они
вовсе не такие глупые, как многие думают. В Нью-Йорке я никогда не видела
живой курицы. Здесь я знаю их даже по именам, они приходят, когда я их зову.
А апельсины! Разве не чудесно, что их можно просто рвать с деревьев и есть
сколько хочешь?
Мне стало вдруг ясно, что так прельщало Кана в этой женщине. Его,
человека утонченного интеллекта и огромной энергии - редчайшее сочетание из
всех, какие я когда-либо встречал, - покоряли в Кармен не только наивность,
но и первозданная глупость, ей одной только свойственные флюиды.
Подсознательно же его, наверное, влекла к себе первобытная чистота и
бездумный покой ее невинной души - [323] впрочем, едва ли такой уж невинной,
поскольку трудно было предположить невинную душу в столь обольстительном
теле. Конечно, можно представить себе идиллическую лужайку у подножия
потухшего вулкана, поросшую примулами и маргаритками, но уж никак нельзя
заподозрить в стерильной чистоте помыслов саксонцев, распевающих
патриархальные гимны в деревне близ Рюгенвальда.
- Кто дал вам мой адрес? - спросила Кармен, обгладывая куриную ножку.
- Кан прислал мне письмо. А вам нет?
- И мне, - проговорила она с набитым ртом. - Прямо не знаю, что ему
писать. Он такой сложный.
- Напишите ему что-нибудь про ваших кур.
- Ему этого не понять.
- А я бы на вашем месте все-таки попробовал. Напишите ему хоть
что-нибудь. Он несомненно обрадуется, если вы дадите о себе знать.
Она покачала головой.
- С моей хозяйкой мне гораздо проще. Кан - такой трудный человек. Я его
не понимаю.
- Как идут дела в кино, Кармен?
- Великолепно. Получаю деньги и ничего не делаю. Сто долларов в неделю!
Где еще столько получишь! У Фрислендера я получала шестьдесят и должна была
работать весь день. Кроме того, этот психопат беспрерывно орал на меня,
когда я что-нибудь забывала. Да и фрау Фрислендер меня ненавидела. Нет,
здесь мне нравится больше.
- А как же Кан? - спросил я после краткого раздумья, хотя мне было уже
ясно, что весь наш разговор впустую.
- Кан? Я ему не нужна.
- А может, все-таки нужны?
- Для чего? Чтобы есть мороженое и глазеть на улицу? Даже не знаешь, о
чем с ним говорить.
- И все же вы наверняка ему нужны, Кармен. Вы не хотели бы вернуться?
Она посмотрела на меня своими трагическими глазами. [324]
- Вернуться к Фрислендеру? У него уже есть новая секретарша, над которой
он может издеваться. Нет, это было бы безумием! Нет, нет, я останусь здесь,
пока этот глупый продюсер платит мне деньги ни за что.
Я посмотрел на нее.
- А кто ваш режиссер? - спросил я осторожно.
- Режиссер? Сильвио Колеман. Я здесь только раз его и видела, всего пять
минут. Смешно, правда?
- Я слышал, что нечто подобное бывает довольно часто, - сказал я
успокоившись.
- Это даже стало правилом.
Я размышлял о письме Кана. Оно меня взволновало. Я плохо спал, боясь
одного из своих ужасных снов. Я ожидал увидеть его еще в ту ночь, после
того, как увидел эсэсовцев из фильма, но, к своему удивлению, спал спокойно.
Наверное, это объяснялось тем, что под влиянием смехотворной бутафории
костюмов первоначальный шок довольно скоро прошел, остался лишь стыд за свою
истерическую реакцию. Я думал о словах Кана насчет удара, который неизбежно
настигает каждого из нас. В эту ночь мне казалось, что не надо так бурно
реагировать - необходимо беречь силы, они еще пригодятся, когда надо мной
грянет гром действительности. Наверное, здесь, в Голливуде, легче всего себя
к этому приучить. Настолько, что мелкие удары судьбы, которые мне еще
предстоит вынести, могут лишь потешить меня, потому что здесь все -
бутафория. Надо держать себя в руках, а не превращаться в комок нервов и не
впадать в истерику при одном только виде нацистского мундира. Эта мысль
пришла мне в голову ранним утром, когда, слушая шуршание пальм под высоким
чужим небом, я расхаживал в пижаме вокруг бассейна. Странная, неожиданная,
но, может быть, единственно верная мысль.
Танненбаум явился в полдень.
- Что вы чувствовали, когда впервые снимались в фильме, где действовали
нацисты? - спросил я.
- Не мог спать по ночам. Но потом привык. Вот и все. [325]
- Да, - сказал я. - То-то и оно.
- Другое дело, если бы я снимался в пронацистском фильме. Но это,
разумеется, исключено. Я думаю, что такие фильмы вообще не должны больше
появляться после того, что стало известно об этих свиньях. - Танненбаум
поправил платок с красной каймой в вырезе своего спортивного пиджака. -
Сегодня утром Холт разговаривал с Силверсом, и тот не возражает, если по
утрам вы будете работать у нас консультантом. Он говорит, что вы нужны ему
главным образом после обеда и вечером.
- Холт уже купил меня у него? - спросил я. - Говорят, нечто подобное
происходит и со звездами в Голливуде.
- Разумеется, нет. Он справлялся лишь потому, что вы ему срочно нужны.
Кроме вас, у нас в Голливуде нет никого, кто сидел бы в концентрационном
лагере.
Я вздрогнул.
- Наверное, за это разрешение Силверс продал ему картину, писанную
маслом?
- Понятия не имею. Правда, Силверс показывал Холту картины. Они ему очень
понравились.
Я увидел Холта в сиянии полуденного солнца - он расхаживал в широких
зеленых брюках вокруг бассейна. На нем была пестрая гавайская рубашка с
южным ландшафтом. Заметив меня, он еще издали замахал обеими лапами.
- Хэлло, Роберт!
- Хэлло, мистер Холт.
Он похлопал меня по плечу - жест, который я ненавидел.
- Все еще сердитесь из-за рисунков? Ну, это мы уладим.
Я молча слушал его болтовню. Наконец он перешел к делу. Он хотел, чтобы я
посмотрел, нет ли каких ошибок в сценарии, и, кроме того, чтобы я был у него
своего рода консультантом по костюмам и режиссуре, дабы исключить возможные
неточности.
- Это две разные задачи, - сказал я. - Что будет, если сценарий окажется
негодным? [326]
- Тогда мы его переделаем. Но сначала ознакомьтесь с ним. - Холт слегка
вспотел. - Только это надо сделать быстро. Уже завтра мы хотим приступить к
съемке наиболее важных сцен. Могли бы вы сегодня бегло просмотреть сценарий?
Я молчал. Холт достал из портфеля папку.
- Сто тридцать страниц, - сказал он. - Работы часа на два, на три.
Я нерешительно взглянул на желтую папку, потом взял себя в руки.
- Пятьсот долларов, - сказал Холт. - За отзыв в несколько страниц.
- Это очень неплохо, - подтвердил Танненбаум.
- Две тысячи, - возразил я. Если уж продавать себя, по крайней мере надо
покрыть за этот счет все долги и еще кое-что оставить на черный день.
Холт чуть не расплакался.
- Это исключено! - сказал он.
- Отлично, - ответил я зло. - Меня это вполне устраивает. Терпеть не могу
вспоминать о том времени, можете мне поверить.
- Тысячу, - сказал Холт. - Только для вас.
- Две! Ну что это за сумма для человека, коллекционирующего картины
импрессионистов!
- Это не по-джентльменски, - сказал Холт. - Плачу ведь не я, а студия.
- Тем лучше.
- Тысячу пятьсот, - скрипнув зубами, сказал Холт. - И триста долларов в
неделю за консультацию.
- Идет, - согласился я. - И машину в мое распоряжение, пока я буду у вас
консультантом. И еще одно условие: после обеда я должен быть свободен.
- Вот это контракт! - воскликнул Танненбаум. - Как у кинозвезды.
Холт пропустил это мимо ушей. Он знал, что я имею представление о
гонорарах кинозвезд.
- Хорошо, Роберт, - сказал он решительно. - Я оставляю вам рукопись.
Немедленно приступайте: время не терпит.
- Я начну, как только у меня будет аванс в тысячу долларов, Джо, - сказал
я. [327]
- Если вы будете у меня работать только полдня, я, разумеется, буду
вынужден сократить вам жалованье, - заявил Силверс. - Скажем, наполовину.
Это справедливо, вы не находите?
- Слово "справедливо" я уже слышал сегодня несколько раз, - ответил я. -
И каждый раз оно не соответствовало действительности.
Силверс вытянул ноги на светло-голубом диване.
- Я считаю свое предложение не только справедливым, но и великодушным. Я
даю вам возможность неплохо заработать в другой области. Вместо того чтобы
вас уволить, я соглашаюсь на то, чтобы вы работали у меня только время от
времени. Вы должны быть мне благодарны.
- К сожалению, это не так, - сказал я. - Лучше увольте меня совсем. Если
хотите, мы можем заключить "скользящий" контракт на следующих условиях:
более низкое жалованье, но зато - долевое участие в сделках.
Силверс смотрел на меня, как на редкое насекомое.
- Много вы понимаете в бизнесе! - бросил он презрительно. - На
комиссионных не разживетесь.
Он всякий раз раздражался, если кто-нибудь не верил, что продажа картин
