ее. Эсэсовцы, как я вскоре заметил, говорили по-английски. Но и потом, когда
моя ярость утихла, а страх исчез, у меня осталось ощущение, будто я перенес
тяжелый припадок. Все мускулы болели.
- А вот и Холт! - воскликнул Танненбаум.
- Да, - сказал я, не сводя глаз с рядов колючей проволоки вокруг
концентрационного лагеря.
- Хэлло, Роберт!
Холт был в тирольской шляпе и в гольфах. Я бы не удивился, если бы увидел
у него на груди свастику. Или желтую звезду.
- А я и не знал, что вы уже начали съемки, - сказал Танненбаум.
- Всего два часа назад, после обеда. На сегодня хватит. Как вы отнесетесь
к стакану шотландского виски? Я поднял руку.
- Не могу еще. После вчерашнего.
- Как раз поэтому я и предложил. Клин клином вышибают. Самый лучший
способ. [315]
- Неужели? - сказал я рассеянно.
- Старый рецепт! - Холт ударил меня по плечу.
- Может быть, - сказал я. - Вы правы, конечно.
- Ну вот, молодец!
Выйдя из павильона, мы прошли мимо кучки мирно болтающих эсэсовцев.
"Переодетые актеры", - твердил я себе, все еще не в силах осознать
происходящее. Наконец мне удалось взять себя в руки.
- У того парня, - сказал я, указывая на актера в мундире шарфюрера, -
фуражка не по форме.
- Правда? - спросил Холт с тревогой. - Вы уверены?
- Да, уверен. К сожалению.
- Это надо немедленно проверить, - сказал Холт, обращаясь к молодому
человеку в зеленых очках. - Где консультант по костюмам?
- Сейчас найду.
"Консультант по костюмам, - думал я. - Там они еще льют кровь, а здесь их
уже изображают статисты. Впрочем, быть может, все, что произошло у меня на
родине за эти одиннадцать-двенадцать лет, было на самом деле лишь бунтом
статистов, которые вздумали разыграть из себя героев, но так и остались
пошлой бандой палачей".
- Кто у вас консультант? - спросил я. - Настоящий гитлеровец?
- Не знаю точно, - сказал Холт. - Во всяком случае, он специалист.
Неужели, черт побери, нам придется из-за одной этой вшивой фуражки
переснимать всю сцену?
Мы пошли в столовую. Холт заказал виски с содовой. Меня уже не удивляло,
что официантки были все как на подбор ухоженные красавицы. Конечно, они
только и ждали, когда их "откроют".
- Я еще хотел спросить вас насчет рисунков Дега, - сказал Холт немного
погодя. - Они ведь настоящие, правда? Не обижайтесь, но мне сказали, что
существует чертова уйма подделок.
Тут нечего обижаться, Джо. Ваше право узнать все досконально. На рисунках
нет собственноручной [316] подписи Дега, только красная печать с его именем.
Вас смущает это?
Холт кивнул.
- Красная печать - это печать мастерской художника. Рисунки найдены после
смерти Дега и помечены печатью. Об этом существует специальная литература, с
репродукциями. У господина Силверса, который приехал со мной, эти книги
есть, он вам их с удовольствием покажет. Почему бы вам не посетить его? Вы
уже свободны?
- Освобожусь через час. Но я вам верю, Роберт.
- Я сам себе часто не верю, Джо. Давайте встретимся в шесть в отеле
"Беверли-Хиллз". Хорошо? Тогда вы сами убедитесь во всем. Кроме того,
Силверс даст вам официальную квитанцию, удостоверяющую вашу покупку, и
паспорт к рисункам. Так положено.
- Хорошо.
Силверс принял нас, сидя на том же светло-голубом диване. Глядя на него,
нельзя было сказать, что приезд в Голливуд не принес ему ничего, кроме
неудач. Вел он себя весьма высокомерно: велел мне изготовить документ,
подтверждающий покупку рисунков на посмертном аукционе, а сам вручил Холту
паспорт и фотографии обеих работ.
- Рисунки достались вам, можно сказать, даром, - объявил он надменно. -
Мой сотрудник господин Росс, эксперт из Лувра, вообще не занимается
продажей. Поэтому я назвал ему ту цену, за которую сам приобрел эти вещи.
Произошла досадная ошибка. Он не знал, что это не продажная цена, и
предложил вам рисунки за ту цену, какую я сам уплатил год назад. Если бы я
захотел сейчас купить эти рисунки Дега, мне пришлось бы выложить минимум на
пятьдесят процентов больше.
- Хотите аннулировать сделку? - спросил Холт. Силверс махнул рукой.
- Что продано, то продано. Просто я хотел вас поздравить. Вы совершили
потрясающе выгодную покупку. Силверс немного оттаял и заказал кофе с
коньяком.
- Хочу сделать вам одно предложение, - начал он. - Я покупаю у вас оба
рисунка с двадцатипроцентной надбавкой, если вы, конечно, согласны.
Немедлен[317] но. - И он сунул руку в карман своего спортивного пиджака,
словно собираясь вытащить чековую книжку.
Я с любопытством ждал, как Холт отнесется к этому жульническому трюку. Он
отнесся правильно. Сказал, что купил рисунки только потому, что они ему
понравились. И хотел бы их сохранить. И даже наоборот:
решил воспользоваться преимущественным правом, которое я дал ему вчера
вечером, и купить еще два рисунка Пикассо.
Я в изумлении воззрился на него: ни о каком преимущественном праве у нас
и речи не было, но мне показалось, что в глазах Холта появился алчный блеск
- ему тоже хотелось сделать бизнес. Этот малый соображал быстро.
- Преимущественное право? - спросил меня Силверс. - Вы его дали
кому-нибудь?
Я тоже соображал быстро. Нет, об оптации речи не было. Очевидно, Холт
смошенничал. Но он наверняка не запомнил цены, о которой говорилось вчера.
- Правильно, - сказал я. - Преимущественное право покупки до сегодняшнего
вечера.
- А цена?
- Шесть тысяч долларов.
- За один рисунок? - спросил Силверс.
- За два, - опередил меня Холт.
- Правильно? - спросил Силверс резко.
Я опустил голову. Названная цена была на две тысячи выше той, какую
назначил за оба рисунка Силверс.
- Правильно, - сказал я.
- Вы меня разоряете, господин Росс, - сказал Силверс неожиданно мягко.
- Мы очень много выпили, - оправдывался я. - Я не привык столько пить.
Холт рассмеялся.
- Как-то раз, выпив, я проиграл двенадцать тысяч долларов в триктрак, -
сказал Холт. - Для меня это был хороший урок.
При словах "двенадцать тысяч долларов" в глазах Силверса промелькнул тот
же блеск, что прежде в глазах Холта. [318]
- Пусть это и для вас будет уроком, Росс, - сказал он. - Вы - кабинетный
ученый, а уж никак не деловой человек. Ваша сфера - музеи.
При этих словах я вздрогнул.
- Возможно, - сказал я и повернулся к окну.
Вечерело, в синих сумерках носились взад и вперед белые фигурки -
последние игроки в теннис. Бассейн для плавания опустел, зато вокруг
маленьких столиков сидело много народа - постояльцы пили освежающие напитки;
из бара рядом доносилась приглушенная музыка. И тут вдруг во мне поднялась
такая всепоглощающая тоска - тоска по Наташе, по моему детству, по давно
забытым юношеским грезам, мне стало так жаль моей загубленной жизни, что я
подумал: этого я не вынесу. С отчаянием я понял, что никогда не избавлюсь от
прошлого и, повинуясь мрачным законам бессмыслицы, буду тупо губить остаток
своей жизни. Спасения не было, я это чувствовал, ничто уже не ждало меня
впереди, мне оставалось лишь цепляться за этот внезапно появившийся оазис,
миг затишья в мире, который, как оползень, неудержимо сползал в пропасть.
Мне оставалось лишь до боли радоваться, наслаждаться этим нечаянным
подарком, этой тишиной, ибо по злой иронии судьбы тишина кончится для меня
как раз в ту минуту, когда мир вздохнет свободнее и начнет готовиться к
пиршеству освобождения. Именно тогда, один-одинешенек, я двинусь в поход на
своих врагов, двинусь в поход, который приведет меня к гибели, но от
которого нельзя отказаться.
- Хорошо, господин Холт, - сказал Силверс, небрежно опуская в карман
второй чек. - Разрешите еще раз поздравить вас! Совсем неплохое начало для
прекрасного собрания картин. Четыре рисунка двух больших художников! При
случае я покажу вам еще несколько пастелей Пикассо. Сейчас у меня, увы, нет
времени. Приглашен на ужин. Слух о моем приезде уже пронесся. А если мы
здесь не встретимся, отложим наши дела до Нью-Йорка.
Я мысленно зааплодировал ему, хотя и не шевельнул рукой. Я-то знал, что
Силверса никто никуда не [319] приглашал. Но я знал также, чего ожидал Холт:
он ожидал, что Силверс тут же попытается всучить ему картину подороже.
Однако Силверс разгадал мысли Холта и повел себя иначе. А это в свою очередь
убедило Холта в том, что он совершил выгодную сделку. По выражению Силверса,
он теперь окончательно "созрел".
- Не вешайте носа, Роберт, - утешал меня Джо. - Рисунки я заберу завтра
вечером.
- Хорошо, Джо.
XXV
Через неделю ко мне зашел Танненбаум.
- Мы проверили консультанта, приглашенного для нашего фильма, Роберт. На
него нельзя положиться. Он не очень сведущий, и Холт ему больше не доверяет.
Он теперь и сценаристу перестал доверять: тот никогда не был в Германии.
Дело - дрянь. И все из-за вас, - распалившись, бросил Танненбаум. - Это вы
заварили всю эту кашу! Вылезли насчет фуражки шарфюрера СС. Без вас у Холта
не возникло бы никаких подозрений!
- Хорошо. Забудьте, что я сказал.
- Как? Нашего консультанта ведь уже выкинули!
- Наймите другого.
- Вот за этим я к вам и пришел! Меня послал Холт. Он хочет с вами
поговорить.
- Чепуха! Я не гожусь в консультанты, даже по антинацистским фильмам.
- Кто же, если не вы? Разве здесь найдешь кого-то еще, кто сидел бы в
концентрационном лагере?
Я поднял голову.
- То есть как?
- Не только здесь, но и в Нью-Йорке, в нашем кругу каждому это известно.
Роберт, Холту требуется помощь. Он хотел бы, чтобы вы были консультантом.
Я рассмеялся.
- Да вы рехнулись, Танненбаум!
- Он платит прилично. А кроме того, он делает аитинацистский фильм. Так
что вам это не должно быть безразлично. [320]
Я увидел, что пока я подробно не расскажу о себе, Танненбаум меня не
поймет. Но на этот раз я не испытывал ни малейшего желания рассказывать о
себе. Танненбаум все равно бы ничего не понял. Он иначе мыслил, чем я. Он
ждал наступления мира, чтобы снова спокойно жить в Германии или в Америке. А
я ждал мира, чтобы отомстить.
- Не хочу я заниматься фильмами о нацистах, - грубо ответил я. - Я не
считаю, что об этих людях надо писать сценарии. Я считаю, что этих людей
надо уничтожать. А теперь оставьте меня в покое. Вы уже видели Кармен?
- Кармен? Вы имеете в виду приятельницу Кана?
- Я имею в виду Кармен.
- Какое мне дело до Кармен?! Меня беспокоит наш фильм! Может быть, вы
соблаговолите хотя бы встретиться с Холтом?
- Нет, - ответил я.
Вечером я получил письмо от Кана.
"Дорогой Роберт, - писал он. - Сначала неприятное: Грефенгейм умер. Он
принял очень большую дозу снотворного, узнав, что его жена погибла в Берлине
во время налета американской авиации. Это известие сломило его. То, что это
были американские бомбардировщики, он воспринял не как роковую случайность,
а лишь как убийственную иронию судьбы, и тихо и покорно ушел из жизни. Вы,
наверное, помните наш последний разговор о добровольной смерти. Грефенгейм
утверждал, что ни одному животному, кроме человека, неведомо отчаяние. Кроме
того, он утверждал, что добровольная смерть - величайший дар судьбы, ибо
позволяет избавиться от адских мук, терзающих нашу душу. И он покончил с
собой. Больше говорить тут не о чем. Его уже ничто не волнует. А мы пока
живем, дышим, и у нас еще все впереди: старость, смерть или самоубийство -
безразлично, как это называется.
От Кармен ни слуху ни духу. Писать письма ей лень. Посылаю Вам ее адрес.
Объясните ей, что лучше всего ей было бы вернуться. [321]
До свидания, Роберт. Возвращайтесь поскорее. Трудные времена у нас еще
