[152] шагая на резиновых подошвах, вынесли его из помещения. Все закончилось
неожиданно и быстро. Когда они проходили мимо меня, мне показалось, будто
что-то потянуло вверх мой желудок, и, к своему изумлению, я почувствовал,
как слезы навернулись мне на глаза.
Мы вышли на улицу. Я осмотрелся, но гроба уже не было. Рядом со мной
оказался Фрислендер. Я подумал:
можно ли в такой момент поблагодарить его за одолженные деньги?
- Идемте, - сказал он, - у меня машина.
- Куда? - спросил я в панике.
- К Бетти. Она подготовила кое-что выпить и поесть.
- Мне пора на работу.
- Сейчас ведь обеденное время. И вы можете побыть совсем недолго. Только
чтоб Бетти видела, что вы пришли. Она принимает это очень близко к сердцу. И
так - всякий раз. Вы же знаете, какая она. Пойдемте.
Вместе с нами поехали Рабинович, двойняшки Коллер, Кан и Кармен.
- Это была единственная возможность убедить ее не прощаться с Моллером, -
заметил Рабинович. - Мы сказали, что после панихиды все придут к ней. Это
была идея Мейера. Подействовало. Она гордится своей славой хорошей хозяйки,
и это победило в ней все прочие соображения. Она встала в шесть утра, чтобы
все сделать. Мы ей посоветовали приготовить салаты и холодные закуски: в
жару это лучше всего. К тому же приготовление их займет у нее больше
времени. Она хлопотала до часу. Слава Богу! О Господи, как там сейчас
выглядит Моллер в такую жару.
Бетти вышла нам навстречу. Двойняшки Коллер сразу же отправились с ней на
кухню. Стол уже был накрыт. Все эти хлопоты трогали и бередили душу.
- В старину это называлось тризной, - заметил Рабинович. - Впрочем, сей
древний обычай...
Увлекшись, он разразился длинной тирадой о возникновении этого обычая на
заре человечества.
"Вот ведь дотошный!" - подумал я, не слишком внимательно прислушиваясь к
его словам и выискивая [153] способ незаметно уйти. Появились двойняшки
Коллер с блюдами - сардины в масле, куриная печенка и тунец под майонезом.
Всем раздали тарелки. Я заметил, как Мейер-второй, иногда бывавший у Бетти,
ущипнул одну из сестер за весьма соблазнительный зад. Итак, жизнь
продолжается. Она может быть страшной или прекрасной в зависимости от того,
как на нее смотреть! Проще было считать ее прекрасной.
Всю вторую половину дня я выслушивал наставления Силверса. Он разучивал
со мной очередной трюк:
я должен был говорить покупателю, что картины нет, хотя на самом деле она
находилась у Силверса в кабинете. Мне надлежало говорить, что картина сейчас
у одного из Рокфеллеров, Фордов или Меллонов.
- Вы представить себе не можете, как это действует на клиента, -
наставлял меня Силверс. - Снобизм и зависть - неоценимые союзники антиквара.
Если картина хоть раз выставлялась в Лувре или в музее Метрополитен,
ценность ее значительно возрастает. Обывателям, покупающим произведения
искусства, достаточно знать, что картиной интересуется какой-нибудь
миллионер, чтобы она поднялась в цене.
- Даже тем, которые действительно любят картины?
- Вы хотите сказать - настоящим коллекционерам? Они мало-помалу вымирают.
Теперь произведения искусства собирают, чтобы вкладывать деньги или
хвастаться ими.
- А раньше было не так?
Силверс посмотрел на меня с иронией.
- В спокойные времена дело обстоит иначе: тогда истинное понимание
искусства может формироваться постепенно, в течение жизни одного-двух
поколений. После каждой войны происходит перераспределение собственности:
одни разоряются, другие обогащаются. Старые коллекции идут с молотка.
Нувориши становятся коллекционерами. Отнюдь не из неутолимой любви к
искусству. Почему у спекулянта землей или фабриканта оружия вдруг появляется
такая любовь? Она обнаруживается лишь после первых миллионов. Глав[154] ным
образом потому, что жена теряет покой, если у них нет ни одной картины Моне,
тогда как у Джонсонов целых две. Это так же, как с "кадиллаками" и
"линкольнами". - Силверс рассмеялся своим добродушным гортанным смехом,
отчего у него забулькало в груди. - Бедные картины! Ими торгуют, как рабами.
- Продали бы вы картину какому-нибудь бедняку за часть стоимости только
потому, что картина для него милее жизни, но у него нет денег, чтобы
заплатить за нее? - спросил я.
Силверс погладил подбородок.
- Тут легко солгать и ответить: да. И все же я этого не сделал бы. Бедняк
может каждый день бесплатно ходить в музей Метрополитен и сколько душе
угодно любоваться полотнами Рембрандта, Сезанна, Дега, Энгра и другими
произведениями искусства за пять столетий.
- Ну, а если ему этого мало? - не унимался я. - Может, ему хочется иметь
у себя какую-нибудь картину, чтобы всегда, в любое время, даже ночью,
молиться на нее?
- Тогда пусть покупает себе репродукции пастелей и рисунков, - без тени
смущения ответил Силверс. - Они теперь настолько хороши, что даже
коллекционеры попадаются на удочку, принимая их за оригиналы.
Его не так-то просто было сбить с толку. Да я к этому и не стремился. Я
невольно все время мысленно возвращался к похоронам. Когда я уходил от
Бетти, Кармен вдруг воскликнула: "Бедный господин Моллер! Теперь его сжигают
в крематории!" Какое идиотство - до сих пор называть его "господином"! Меня
это разозлило и вместе с тем рассмешило. От всего этого утра, как зубная
боль, осталась только мысль о крематории. И это был не просто образ. Я это
видел в действительности. Я знаю, что происходит, когда мертвец вздымается в
огне, будто от невыносимой боли, когда лицо его, озаренное пламенем горящих
волос, искажается душераздирающей гримасой. Я знал и как выглядят в пламени
глаза.
- У старого Оппенгеймера, - спокойно продолжал Силверс, - была прекрасная
коллекция, но он с ней [155] порядком намучился. Дважды у него что-то
похищали. Один раз ему, правда, вернули картину, после чего он был вынужден
застраховать коллекцию на большую сумму, чтобы чувствовать себя спокойно.
Тогда она стала для него слишком дорогой. Но он действительно настолько
любил картины, что если бы потерял их, никакая страховка не была бы для него
достаточной компенсацией. Поэтому, опасаясь новых ограблений, он перестал
выходить из дому. И наконец пришел к решению продать всю коллекцию одному
музею в Нью-Йорке. После этого он сразу обрел свободу, получил возможность
ездить куда и когда хотел - у него появилось достаточно денег для всех его
прихотей. А если он желал видеть свои картины, то шел в музей, где уже
другим людям приходилось беспокоиться о страховке и ограблениях. Теперь он с
презрением взирает на коллекционеров: в самом деле, ведь трудно сказать,
картины ли являются их узниками или они сами являются узниками своих картин.
- И Силверс опять залился своим булькающим смехом. - Кстати, совсем неплохая
острота!
Я смотрел на него и сгорал от зависти. Какая налаженная, устроенная
жизнь! Он, правда, был немного циник, ироничный и холодный бизнесмен, и
пламя, в котором агонизировало искусство, было для него лишь пламенем в
уютном камине. Люди такого склада могли готовить себе пищу и жарить филе
миньон на раскаленной лаве чужих страстей. Если бы можно было всему этому
научиться! Хотел ли я этого на самом деле? Трудно сказать, но сегодня хотел.
Мне было жутко опять возвращаться в свой темный гостиничный номер.
Заворачивая за угол, я увидел стоявший перед гостиницей "роллс-ройс". Я
прибавил шагу, чтобы застать Наташу Петрову. Когда чего-нибудь очень
хочется, оно ускользает от тебя в последний момент - мне не раз, и даже
довольно часто, приходилось это испытывать.
- Вот он! - воскликнула Наташа, когда я вошел в плюшевый холл. - Сразу же
дадим ему водки. Или сейчас слишком жарко?
- Надо научиться делать "Русскую тройку", - сказал я. - Летом в Нью-Йорке
- как в огромной пекарне. В Париже совсем другое дело. [156]
- Сегодня я опять выступаю в роли авантюристки, - сказала Наташа. -
"Роллс-ройс" с шофером в моем распоряжении до одиннадцати часов. Хотите
рискнуть и еще раз поехать со мною?
Она бросила на меня вызывающий взгляд. А я подумал о том, что растратил
уже все деньги.
- Куда? - спросил я.
Она засмеялась.
- Не в "Лоншан", конечно. Поехали в Сентрал-парк, съедим по котлетке.
- С кока-колой?
- С пивом, чтобы пощадить ваши европейские чувства.
- Хорошо.
- Она и меня хотела утащить с тобой, - добавил Меликов, - но я приглашен
к Раулю.
- На панихиду или на торжество? - спросила Наташа.
- На деловое свидание! Рауль собирается съезжать отсюда - хочет снять
квартиру. И устроиться с Джоном по-семейному. Я должен отговорить его от
этого шага. Таков приказ шефа.
- Какого шефа? - спросил я.
- Человек, который владеет гостиницей.
- Кто же этот таинственный шеф? Я уже видел его?
- Нет, - коротко ответил Меликов.
- Гангстер, - ввернула Наташа.
Меликов оглянулся.
- Вы не должны так говорить, Наташа, не надо. Это нехорошо.
- Я его знаю, я ведь жила здесь. Он толстый, обрюзгший, носит узкие
костюмы и хотел спать со мной.
- Наташа! - резко сказал Меликов.
- Хорошо, Владимир, будь по-вашему. Поговорим о чем-нибудь другом. Но он
хотел со мной спать.
- Кто же этого не хочет, Наташа? - Меликов снова улыбнулся.
- Всегда не тот, кто надо, Владимир. Горькая участь! Налейте-ка мне еще
немного водки. [157]
Она повернулась ко мне.
- Водка здесь такая вкусная потому, что босс, кроме всего прочего,
является совладельцем водочного завода. Поэтому она обходится здесь дешевле,
чем всюду. А мне она обходится дешевле еще и потому, что шеф не совсем
оставил надежду лечь со мной в постель. У него исключительное терпение. В
этом его сила.
- Наташа! - воскликнул Меликов.
- Хорошо, мы уходим. Или вам хочется еще немного гангстерской водки? -
спросила она меня. Я покачал головой.
- Он предпочитает водку в "роллс-ройсе", - съязвил Меликов.
- Выпейте лучше здесь, - сказала Наташа. - В машине по какому-то
трагическому стечению обстоятельств есть только бутылка датского
шерри-бренди. Должно быть, хозяин автомобиля ездил вчера на прогулку с
дамой.
Мы вышли на улицу. У машины стоял шофер и курил.
- Не хотите сесть за руль, сэр? - спросил он меня.
- В "роллс-ройсе"? Нет, не рискну. Я плохо вожу. Кроме того, у меня нет
прав.
- Как чудесно! Нет ничего скучнее шофера-любителя, - сказала Наташа.
Я посмотрел на нее. Казалось, она больше всего на свете боялась скуки. Я
любил Наташу. Она была воплощенная уверенность в себе. Поэтому она,
вероятно, и любила приключения, тогда как я ненавидел их - слишком долго они
были моим хлебом насущным. Черствым хлебом. Черствым и беспощадным, как
кандалы.
- Вы действительно хотите поехать в Сентрал-парк?
- Почему бы и нет? Закусочная там еще открыта. Можно посидеть под
открытым небом и посмотреть, как играют морские львы. Тигры в это время уже
спят. Зато голуби подлетают к столу. Даже белки подбегают к самой террасе.
Где еще можно быть ближе к раю?
- Вы думаете, элегантный шофер "роллс-ройса" будет доволен, если на обед
мы предложим ему котлету с минеральной водой? Спиртного ему, наверное,
нельзя? [158]
- Много вы понимаете! Он хлещет, как лошадь. Впрочем, не сегодня, потому
что ему еще надо будет заехать за своим повелителем в театр. А котлеты - это
его страсть. И моя тоже.
Было очень тихо. Кроме нас на террасе сидело несколько человек. На
деревьях повисли сумерки. Бурые медведи готовились ко сну. Только белые
медведи беспрестанно плавали в своих маленьких бассейнах. Шофер Джон в
стороне уничтожал три большие котлеты с томатным соусом и солеными огурцами,
