очарование и теплоту.
- Правильная стратегия, - заметил Силверс, - половина успеха в нашем
деле. Теперь пойдемте.
И он стал посвящать меня в тайны своей стратегии. Картины, которые он
сегодня собирался показать клиентам, я должен был вносить в комнату, где
стояли мольберты. После четвертой или пятой картины он попросит вынести из
кабинета полотно Дега. Я же должен буду напомнить ему, что эта картина висит
в спальне миссис Силверс.
- Можете говорить по-французски, - наставлял он меня. - Когда же я спрошу
вас о картине, отвечайте по-английски, чтобы это было понятно и клиенту.
Я услышал звонок.
- А вот и он, - воскликнул Силверс. - Ждите здесь, наверху, пока я не
позову вас.
Я отправился в запасник, где одна возле другой на деревянных стеллажах
стояли картины, и присел на стул; Силверс же спустился вниз, чтобы встретить
клиента. В запаснике было оконце с матовым стеклом, забранное частой
решеткой, и мне стало казаться, будто я сижу в тюремной камере, где по
чьему-то капризу хранятся картины ценою в несколько сотен тысяч долларов.
Молочный свет напомнил мне камеру в Швейцарии, где я просидел две недели за
незаконное пребывание без документов - обычное "преступление" эмигранта.
Камера там была такой чистой и прибранной, что я охотно просидел бы в ней и
дольше: еда была превос[140] ходной, к тому же камера отапливалась. Но через
две недели в бурную ночь меня переправили в Аннемас, на границе с Францией.
На прощание мне сунули сигарету и дали пинка: "Марш во Францию. И чтоб духа
твоего в Швейцарии больше не было".
Я, наверное, немного вздремнул. Вдруг зазвенел звонок. Было слышно, что
Силверс с кем-то разговаривает. Я вошел в комнату. Там сидел грузный мужчина
с большими красными ушами и маленькими поросячьими глазками.
- Господин Росс, - притворно сладко проговорил Силверс, - принесите,
пожалуйста, светлый пейзаж Сислея.
Я принес и поставил картину перед ними. Силверс долго не произносил ни
слова: он смотрел в окно на облака.
- Нравится? - спросил он наконец скучливым голосом. - Одна из лучших
картин Сислея. "Наводнение" - мечта каждого коллекционера.
- Ерунда, - процедил клиент еще скучливее, чем Силверс.
Силверс улыбнулся.
- Если картина ерунда, то и критика не лучше, - заметил он с явной
иронией. - Господин Росс, - обратился он ко мне по-французски, - унесите это
замечательное полотно.
Я немного постоял, ожидая, чтобы Силверс сказал мне, какую картину теперь
принести. Но поскольку указаний не последовало, я удалился, унося с собой
Сислея. Однако краем уха я успел услышать слова Силверса:
"Сегодня вы не в духе, господин Купер. Отложим до следующего раза".
"Ну и хитер, - размышлял я в молочном свете запасника. - Теперь придется
Куперу попотеть". Когда спустя некоторое время меня позвали снова и я одну
за другой стал вносить картины, оба уже курили сигары из ящичка, который
Силверс держал для клиентуры. Затем пришел мой черед подавать реплику.
- Картина Дега не здесь, господин Силверс, - сказал я. [141]
- А где же? Она должна быть здесь.
Я подошел, нагнулся к нему поближе и прошептал так, чтоб услышал клиент:
- Картина наверху, у миссис Силверс...
- Где?
Я повторил по-французски, что картина висит в спальне у миссис Силверс.
Силверс хлопнул себя по лбу.
- А-а, правильно, я об этом совсем забыл. Ну, тогда ничего не выйдет...
Мое восхищение им было безгранично. Теперь он снова уступил инициативу
Куперу. Он не приказывал мне нести картину и вместе с тем ни словом не
обмолвился о том, что картина предназначена в подарок жене или даже уже
принадлежит ей. Он просто прекратил разговор об этом и выжидал.
Я удалился в свою конуру и тоже стал ждать. Мне казалось, что Силверс
держит на крючке акулу, но чем кончится поединок - акула ли проглотит
Силверса или он выловит ее, - решить было трудно. Впрочем, положение
Силверса было более выгодным: ведь акула, собственно говоря, могла только
перегрызть леску и уплыть. Одно мне было ясно: Силверс ничего задешево не
отдает, это исключено. Акула то и дело предпринимала новые забавные броски.
Поскольку дверь была чуть приоткрыта, я слышал, что разговор зашел об
экономическом положении и войне. Акула предрекала самое худшее: крах биржи,
долги, новые расходы, новые битвы, кризисы и даже угрозу коммунизма. Все,
мол, погибнет. Только наличный капитал сохранит ценность. Она не забыла
упомянуть и о тяжелом кризисе тридцатых годов, когда обладатель наличных
денег был королем и мог купить все за полцены, за треть, даже за четверть.
- А предметы роскоши, такие, как мебель, ковры и картины, даже за десятую
часть их стоимости, - добавила акула.
Невозмутимый Силверс предложил покупателю коньяк.
- Потом вещи снова поднялись в цене, - сказал он. - А деньги упали. Вы же
сами знаете, нынешние [142] деньги стоят вдвое меньше тогдашних. С тех пор
они так и не поднялись в цене, зато картины стали дороже в пять раз и более.
- Он притворно и слащаво засмеялся. - Ох уж эта инфляция! Как началась две
тысячи лет назад, так с тех пор и не кончалась. Ничего не поделаешь -
ценности дорожают, деньги дешевеют.
- Поэтому ничего не следует продавать, - с радостным рычанием произнесла
акула.
- О, если бы это было возможно, - вздохнул Силверс, - я и так стараюсь
продавать как можно меньше. Но ведь необходим оборотный капитал. Спросите
моих клиентов. Для них я настоящий благодетель: совсем недавно я за двойную
цену выкупил танцовщицу Дега, которую продал пять лет назад.
- У кого? - спросила акула.
- Этого я вам, конечно, не скажу. Разве вам было бы приятно, если бы я
раструбил по всему свету, за сколько и что вы у меня покупаете?
- А почему бы и нет?
Акула определенно была непростой штучкой.
- Другим, представьте себе, это не по нутру. А я вынужден на них
ориентироваться. - Силверс сделал вид, что хочет встать. - Жаль, что вы
ничего у меня не нашли, господин Купер. Ну, может быть, в следующий раз.
Поддерживать цены на прежнем уровне я, разумеется, долго не смогу, вы это,
конечно, понимаете?
Акула тоже встала.
- У вас же была еще одна картина Дега, которую вы мне хотели показать, -
заметил он как бы между прочим.
- Это та, что висит в спальне у моей жены? - протянул Силверс.
И у меня в запаснике раздался звонок.
- Моя жена у себя?
- Нет, миссис Силверс ушла полчаса тому назад.
- Тогда принесите, пожалуйста, полотно Дега, которое висит у зеркала.
- Для этого потребуется некоторое время, господин Силверс, - сказал я. -
Вчера мне пришлось ввернуть деревянную пробку, чтобы картина лучше
держалась. [143]
Сейчас она привинчена к стене. Чтобы ее снять, мне нужно несколько минут.
- Не надо, - бросил Силверс. - Мы лучше поднимемся наверх. Вас не
затруднит, господин Купер?
- Нисколько.
Я снова уселся у себя, как дракон, охраняющий золото Рейна. Через
некоторое время оба вернулись, а мне было ведено подняться за картиной,
снять ее и принести вниз. Поскольку никакой пробки не было, я просто
подождал там несколько минут. Из окна, выходившего во двор, я увидел миссис
Силверс, которая стояла у кухонного окна. Она сделала вопросительный жест. Я
резко замотал головой: опасность еще не миновала, и миссис Силверс следовало
еще некоторое время побыть в укрытии.
Я внес картину в комнату с мольбертами и вышел. Что они говорили, я не
мог разобрать, так как Силверс плотно закрыл за мной дверь. Вот сейчас он,
наверное, деликатно намекает, что его жена охотно оставила бы эту картину
для своей частной коллекции; впрочем, нет, я был уверен, что он преподнесет
все таким образом, чтобы не вызвать недоверия акулы. Беседа в комнате с
мольбертами продолжалась еще около получаса, после чего Силверс вызволил
меня из заточения на этом складе ценностей.
- Картину Дега вешать назад не будем, - сказал он. - Утром вы доставите
ее господину Куперу.
- Поздравляю.
Он состроил гримасу.
- Чего только не приходится выдумывать. А ведь через два года, когда
произведения искусства поднимутся в цене, этот человек станет потихоньку
злорадствовать.
Я повторил вопрос Купера:
- Зачем же тогда вы действительно продаете?
- Потому что не могу отказаться от этого. Я по натуре игрок. Кроме того,
мне надо зарабатывать. Впрочем, сегодняшняя выдумка с привинченной пробкой
была неплоха. Вы делаете успехи.
- Не значит ли это, что я заслуживаю прибавки? [144]
Силверс прищурил глаза.
- Успехи вы делаете слишком быстро. Не забывайте, что у меня вы бесплатно
проходите обучение, которому мог бы позавидовать любой директор музея.
Вечером я отправился к Бетти Штейн, чтобы поблагодарить за одолженные
деньги. Я застал Бетти с заплаканными глазами, в очень подавленном
состоянии. У нее собралось несколько знакомых, которые, по-видимому, ее
утешали.
- Если я не вовремя, то могу зайти и завтра, - сказал я. - Я хотел
поблагодарить вас.
- За что? - Бетти растерянно посмотрела на меня.
- За деньги, которые я вручил адвокату, - сказал я. - Мне продлили вид на
жительство. Так что я еще какое-то время могу оставаться здесь.
Она расплакалась.
- Что случилось? - спросил я актера Рабиновича, который держал Бетти за
руку, нашептывая ей какие-то слова.
- Вы не слышали? Моллер умер. Позавчера.
Рабинович сделал знак, чтобы я прекратил расспросы. Он усадил Бетти на
софу и вернулся ко мне. В кино он играл отпетых нацистов, а в обыденной
жизни отличался кротким нравом.
- Повесился, - сказал он. - У себя в комнате. Его нашел Липшюц. Смерть
наступила, вероятно, день или два назад. Висел на люстре. Все лампочки в
комнате горели и люстра тоже. Возможно, он не хотел умирать в темноте.
Наверное, повесился ночью.
Я собрался уходить.
- Побудьте с нами, - сказал Рабинович. - Чем больше народу сейчас около
Бетти, тем ей легче. Она не может быть одна.
Воздух в комнате был спертый и душный.
Бетти не желала открывать окна. Из-за какого-то загадочного
атавистического суеверия она считала, что покойнику будет нанесена обида,
если скорбь растворится в свежем воздухе. Много лет назад я слышал, что если
в доме покойник, окна открывают, чтобы освобо[145] дить витающую в комнате
душу, но никогда не слышал, чтобы их закрывали, дабы удержать скорбь.
- Я глупая корова! - воскликнула Бетти и громко высморкалась. - Надо же
взять себя в руки. - Она поднялась. - Сейчас я сварю вам кофе. Или вы хотите
чего-нибудь еще?
- Нет, Бетти, ничего не надо, право.
- Нет. Я сварю вам кофе.
Шурша помятым платьем, она вышла на кухню.
- Причина известна? - спросил я Рабиновича.
- Разве нужна причина?
Я вспомнил теорию Кана о цезурах в жизни и о том, что людей, оторванных
от родины, везде подкарауливает опасность.
- Нет, - ответил я.
- Нельзя сказать, чтобы он был нищим. И больным он тоже не был. Липшюц
видел его недели две назад.
- Он работал?
- Писал. Но не сумел ничего опубликовать. За несколько лет ему не удалось
напечатать ни строчки, - сказал Липшюц.
- Такова участь многих. Но дело, наверное, не только в этом? После него
что-нибудь осталось?
- Ничего. Он висел на люстре, посиневший, с распухшим, высунутым языком,
и по его открытым глазам ползали мухи. На него было страшно смотреть. В
такую жару все происходит очень быстро. Глаза... - Липшюц содрогнулся. -
Самое ужасное, что Бетти хочет взглянуть на него еще раз.
- Где он сейчас?
- В заведении, которое называется похоронным бюро. Вам уже приходилось
бывать в подобных местах? Лучше избегайте их. Американцы - юная нация, они
