две орхидеи и послал Наташе. Цветы стоили всего пять долларов, но
производили впечатление более дорогих, что было весьма кстати.
В магазине "Браунинг энд Кинг" я выбрал себе легкий серый костюм, причем
подгонять пришлось только брюки.
- Завтра вечером будет готово, - сказал продавец.
- А нельзя ли получить костюм сегодня?
- Уже поздно.
- Он мне очень нужен сегодня вечером, - настаивал я.
Особой срочности в этом не было, но на меня вдруг напала блажь получить
новый костюм как можно скорее. В кои-то веки я мог себе это позволить, и мне
в голову внезапно пришла глупая мысль, будто новый костюм знаменует собой
конец моей бездомной эмигрантской жизни и начало оседлого обывательского
существования.
- Попытайтесь это устроить, - попросил я.
- Пойду узнаю в мастерской.
Я стоял между длинными рядами развешанных костюмов и ждал. Казалось,
костюмы со всех сторон шли [107] маршем на меня, как армия автоматов,
доведенных до верха совершенства, когда в человеке уже нет нужды. Продавец,
прошмыгнувший по безмолвным рядам, показался мне анахронизмом.
- Все в порядке. Приходите часов в семь.
- Очень вам благодарен.
Я вышел на раскаленную пыльную улицу.
Я свернул на Третью авеню. Лоу-старший украшал витрину. Я предстал перед
ним во всем великолепии своего нового костюма. Он вытаращил глаза, точно
филин ночью, и махнул канделябром, предлагая мне войти.
- Замечательно, - сказал он. - Это уже первый плод вашей деятельности в
качестве обер-мошенника?
- Нет, всего лишь аванс от человека, которому рекомендовали меня вы,
господин Лоу.
Лоу ухмыльнулся:
- Целый костюм. Tiens(1).
- И даже деньги еще остались. Силверс посоветовал мне магазин братьев
Брук. Я же выбрал более скромный.
- У вас вид авантюриста.
- Благодарю вас. Так оно и есть.
- Кажется, вы уже неплохо спелись, - пробурчал Лоу и принялся
устанавливать на фоне генуэзского бархата прелестного свежераскрашенного
ангела восемнадцатого века. - Удивительно, что вы вообще еще появляетесь
среди нас, мелких сошек.
Я молча глядел на него. Маленький толстяк, оказывается, ревновал, хотя
сам же направил меня к Силверсу.
- Вас больше устроило бы, если бы я ограбил Силверса? - спросил я.
- Между ограблением и лизанием зада есть определенная разница!
Лоу поставил на место французский стул, у которого лишь половина ножки
была действительно старинной. Меня охватило теплое чувство. Ко мне уже давно
никто не относился с такой бескорыстной симпатией. А задумался я над этим
лишь совсем недавно. Мир по-----------------------------------------(1)
Смотри-ка (франц.). [108] лон добрых людей, но замечаешь это, лишь когда
оказываешься в беде. И это является своего рода компенсацией за трудные
минуты жизни. Удивительный баланс, заставляющий в минуты отчаяния уверовать
даже в очень далекого, обезличенного, автоматического Бога, восседающего
перед пультом управления. Впрочем, только в минуты отчаяния - и никогда
больше.
- Что вы так на меня уставились? - спросил Лоу.
- Славный вы человек, - искренне воскликнул я. - Прямо отец родной!
- Что?
- Это я так... В неопределенно-трансцендентном смысле.
- Что? - переспросил Лоу. - У вас, надо понимать, все хорошо, раз вы
несете такой вздор. Вздор, да и только. Вам что, так уж нравится состоять
при этом паразите? - Он вытер пыль с ладоней. - Наверное, у него черную
работу делать не приходится, не так ли? - Он швырнул грязное полотенце за
штору на груду японских офортов в рамках. - Ну как, там лучше, чем здесь?
- Нет, - ответил я.
- Так я и поверил!
- Просто там все иначе, господин Лоу. Когда глядишь на прекрасные
картины, все остальное отступает на второй план. К тому же картины - не
паразиты!
- Они жертвы, - неожиданно спокойно произнес Лоу-старший. - Представьте
себе, каково бы им пришлось, будь у них разум! Ведь их продают, как рабов.
Продают торговцам оружием, военным, промышленникам, дельцам, сбывающим
бомбы! На обагренные человеческой кровью деньги эти типы приобретают
картины, излучающие мир и покой.
Я взглянул на Лоу.
- Ну, хорошо, - сказал он. - Пусть эта война иная. Но такая ли уж она
иная для этих паразитов! Их цель - заработать, нажиться, а где и как - им
все равно. Если понадобится, они готовы и дьяволу... - Лоу замолк. - Юлий
идет, - прошептал он. - Боже праведный, в смокинге! Все погибло! [109]
Лоу-младший не был в смокинге. Мы увидели его в ту секунду, когда он
входил с улицы, освещенный последним грязновато-медвяным лучом солнца, весь
пропахший бензином и выхлопными газами. На нем была узкая визитка цвета
маренго, полосатые брюки, котелок и, к моему удивлению, светло-серые
старомодные гетры.
Я с умилением рассматривал их, ибо ничего подобного не видел с
догитлеровских времен.
- Юлий! - воскликнул Лоу-старший. - Постой, подожди. В последний раз
говорю: вспомни хотя бы о своей благочестивой матери!
Юлий медленно переступил порог.
- О матери я помню, - сказал он. - А ты не сбивай меня с толку, еврейский
фашист!
- Юлий, побойся Бога. Разве я не желаю тебе добра? Разве я не заботился о
тебе, как только может заботиться старший брат, разве не ухаживал за тобой,
когда ты болел, ты...
- Мы близнецы, - заметил Юлий, обращаясь ко мне. - Я вам уже говорил, что
брат старше меня всего на три часа.
- Иной раз три часа значат больше, чем целая жизнь. Ты всегда был
мечтателем, не от мира сего, мне вечно приходилось смотреть за тобой, Юлий.
Ты же знаешь, я всегда думал о твоем благе, а ты вдруг стал относиться ко
мне, как к своему заклятому врагу.
- Потому что я хочу жениться.
- Потому что ты хочешь жениться Бог знает на ком. Господин Росс, вы
только взгляните на него, прямо жалость берет, он стоит здесь с таким видом,
будто собирается взять барьер. Юлий! Юлий! Опомнись! Не спеши! Он, видите
ли, хочет сделать предложение по всем правилам, как какой-нибудь коммерции
советник. Тебя опоили любовным зельем, вспомни о Тристане и Изольде и
несчастье, которое их постигло. Своего родного брата ты называешь фашистом
за то, что он хочет предостеречь тебя от неверного шага. Юлий, найди себе
добропорядочную еврейку.
- Не нужна мне добропорядочная еврейка. Я хочу жениться на женщине,
которую люблю! [110]
- Нет, вы только подумайте, он ее любит! Посмотри, на кого ты похож! Он
собирается сделать ей предложение. Вы только поглядите на него, господин
Росс!
- Ничем не могу вам помочь, - сказал я. - На мне тоже новый костюм.
Костюм для обер-мошенника. Не так ли, господин Лоу?
- Это я пошутил.
Вскоре разговор вошел в более спокойное русло. Юлий взял назад свои слова
о "еврейском фашисте" и обозвал брата "сионистом", а затем - "семейным
фанатиком" . В пылу спора Лоу-старший допустил одну тактическую ошибку. Он
сказал, что мне, к примеру, вовсе не обязательно жениться на еврейке.
- Это почему? - спросил я. - Когда мне было шестнадцать лет, мой отец
советовал мне взять в жены еврейку. Иначе, полагал он, ничего путного из
меня не выйдет.
- Вот видишь! - воскликнул Юлий.
Спор разгорелся с новой силой. Однако Лоу-старший благодаря своей
напористости взял верх над лириком и мечтателем Юлием. Ничего другого я и не
ожидал. Если бы Юлий твердо решил жениться, он не появился бы здесь в
визитке, а просто пошел бы к своей богине с рыжими космами - крашеными, как
полагал Лоу-старший. Убедить его не спешить с предложением оказалось не так
уж трудно.
- Ты ничего не потеряешь, - увещевал его Лоу-старший. - Еще раз
хорошенько все обдумай.
- А если она заведет себе другого!
- Не заведет, Юлий. Ты ведь не зря вот уже тридцать лет в деле! Разве мы
не уверяли тысячу раз своих покупателей, что у нас уже есть претенденты на
облюбованную ими вещь, но это всегда было только ловким трюком. Ну, Юлий,
поди и сними эту дурацкую визитку!
- Нет, - неожиданно резко возразил Юлий. - Я ее надел и не сниму.
Лоу-старший испугался, что опять возникнут осложнения.
- Хорошо, будь по-твоему, - сказал он с готовностью. - Куда пойдем? Может
быть, в кино? На фильм с Полетт Годар. [111]
- В кино? - Юлий с сожалением оглядел свою визитку цвета маренго. В кино
ее никто не увидит, из-за темноты.
- Хорошо, Юлий. Тогда пойдем в ресторан, самый первоклассный. Закажем
хорошую закуску. Рубленую куриную печенку, а на десерт пломбир с персиками.
Куда хочешь, туда и пойдем.
- К "Соседу", - решительно заявил Юлий.
Лоу-старший на какое-то мгновение задумался, как бы переваривая
услышанное.
- Ну хорошо, к "Соседу" так к "Соседу". - Он обернулся ко мне. - Господин
Росс, пойдемте с нами. Вы сегодня так элегантны. А что это у вас за сверток?
- Мой старый костюм.
- Оставьте его здесь. Зайдете за ним после.
В гостиницу я вернулся около десяти вечера.
- Тут для тебя есть пакет, - объявил Меликов. - Если не ошибаюсь, это
бутылка.
Я развернул бумагу.
- Боже мой! - воскликнул Меликов. - Настоящая русская водка!
Я осмотрел упаковку. Никакой записки не было. Только водка.
- Ты заметил, что бутылка не совсем полная? - спросил Меликов. - Я не
повинен в этом. Так и было.
- Знаю, - сказал я. - Кто-то выпил две довольно большие рюмки. Нальем,
что ли? Ну и денек!
X
Я зашел за Каном. Мы были приглашены на торжество к Фрислендерам.
- У них большой праздник, - пояснил Кан. - Фрислендеры позавчера стали
американскими гражданами.
- Так скоро? Разве не надо ждать пять лет, чтобы получить документы?
- Фрислендеры и ждали пять лет. Они прибыли в Америку еще до войны, с
первой волной наиболее ловких эмигрантов. [112]
- И впрямь ловкачи, - согласился я. - Что же это нам не пришла в голову
такая идея?
Фрислендерам сопутствовала удача. Еще до прихода нацистов к власти они
поместили часть своего капитала в Америке. Старик не доверял ни европейцам
вообще, ни немцам в частности. Свои сбережения он вложил в американские
акции, главным образом в "Америкэн телеграф энд телефон компани". С течением
времени они изрядно поднялись в цене. Единственное, в чем Фрислендер ошибся,
это в сроках. В Америке он поместил только ту часть своего капитала, которая
не требовалась в деле. Фрислендер торговал шелком и мехами и считал, что
всегда сумеет, в случае если ситуация станет опасной, быстро реализовать
свой товар. Но ситуация стала опасной уже за два года до захвата власти
нацистами. Дела Дармштадтского национального банка, одного из крупнейших
банков Германии, внезапно пошатнулись. У касс началась свалка. Немцы еще не
забыли страшной инфляции, которая разразилась десять лет назад. Тогда
триллион фактически стоил четыре марки. Во избежание полной катастрофы
правительство закрыло банки и блокировало все переводы денег за границу.
Этой мерой оно стремилось предотвратить обмен наличного запаса марок на
более устойчивую валюту. В то время у власти стояло демократическое
правительство, однако, само того не ведая, оно вынесло смертный приговор
множеству евреев и противников нацистской партии. Капиталы, блокированные в
1931 году, так и не были разморожены. Поэтому после прихода нацистов к
власти почти никому не удалось переправить за границу свои средства и тем
самым спасти их. Надо было либо все бросить, либо сидеть и караулить свои
деньги, ждать гибели. В кругах национал-социалистов немало потешались над
этой ситуацией.
Фрислендер тогда еще колебался. Он не мог решиться все бросить и уехать;
к тому же, подобно многим евреям в 1933 году, он стал жертвой странного
благодушия и считал все происходящее лишь временным явлением. Бесчинства
