разные стороны, чтобы ползти дальше поодиночке. Через некоторое время я
нахожу неглубокую воронку и скатываюсь в нее. Отсюда я веду наблюдение.
Местность находится под пулеметным огнем средней плотности. Она
простреливается со всех сторон. Огонь не очень сильный, но все же лучше
особенно не высовываться.
Надо мной раскрывается парашют осветительной ракеты. В ее тусклом
свете все вокруг словно застыло. Вновь сомкнувшаяся над землей тьма ка-
жется после этого еще черней. Кто-то из наших рассказывал, будто перед
нашим участком во французских окопах сидят негры. Это неприятно: в тем-
ноте их плохо видно, а кроме того, они очень искусные разведчики. Удиви-
тельно, что, несмотря на это, они зачастую действуют безрассудно. Однаж-
ды Кат ходил в разведку, и ему удалось перебить целую группу вражеских
разведчиков-негров только потому, что эти ненасытные курильщики ползли с
сигаретами в зубах. Такой же случай был и с Кроппом. Кату и Альберту ос-
тавалось только взять на мушку тлеющие точечки сигарет.
Рядом со мной с шипением падает небольшой снаряд. Я не слышал, как он
летел, поэтому сильно вздрагиваю от испуга. В следующее мгновение меня
охватывает беспричинный страх. Я здесь один, я почти совсем беспомощен в
темноте. Быть может, откуда-нибудь из воронки за мной давно уже следит
пара чужих глаз и где-нибудь уже лежит наготове взведенная ручная грана-
та, которая разорвет меня. Я пытаюсь стряхнуть с себя это ощущение. Уже
не первый раз я в разведке, и сегодняшняя вылазка не так опасна. Но это
моя первая разведка после отпуска, и к тому же я еще довольно плохо знаю
местность.
Я втолковываю самому себе, что мои страхи бессмысленны, что, по-види-
мому, ничто не подстерегает меня в темноте, - ведь иначе они не стреляли
бы так низко над землей.
Все напрасно. Голова у меня гудит от суматошно толкущихся в ней мыс-
лей: я слышу предостерегающий голос матери, я вижу проволочную сетку, у
которой стоят русские с их развевающимися бородами, я удивительно ясно
представляю себе солдатскую столовую с креслами, кино в Валансьенне, мое
воображение рисует ужасную, мучительно отчетливую картину: серое, бес-
чувственное дуло винтовки, беззвучно, настороженно следящее за мной, ку-
да бы я ни повернул голову. Пот катится с меня градом.
Я все еще лежу в ямке. Смотрю на часы: прошло всего лишь несколько
минут. Лоб у меня в испарине, подглазья взмокли, руки дрожат, дыхание
стало учащенным. Это сильный припадок трусости, вот что это такое, самый
обыкновенный подлый животный страх, который не дает мне поднять голову и
поползти дальше.
По моему телу студнем расползается расслабляющее мускулы желание ле-
жать и не двигаться. Руки и ноги накрепко прилипли ко дну воронки, и я
тщетно пытаюсь оторвать их. Прижимаюсь к земле. Не могу стронуться с
места. Принимаю решение лежать здесь.
Но тут меня сразу же вновь захлестывает волна противоречивых чувств:
стыда, раскаяния и радости оттого, что пока я в безопасности. Чуть-чуть
приподнимаю голову, чтобы осмотреться. Я так напряженно вглядываюсь во
мрак, что у меня ломит в глазах. В небо взвивается ракета, и я снова
пригибаю голову.
Я веду бессмысленную, отчаянную борьбу с самим собой, - хочу выб-
раться из воронки, но все время сползаю вниз. Я твержу: "Ты должен, -
ведь это для твоих товарищей, это не какой-нибудь глупый приказ", - и
тут же говорю себе: "Что мне за дело, ведь живешь только раз..."
Во всем виноват этот отпуск, с горечью извиняю я себя. Но теперь я и
сам не верю в это; мне становится невыносимо тошно, я медленно приподни-
маюсь, выжимаюсь на локтях, подтягиваю спину и лежу на краю воронки, на-
половину высунувшись из нее.
Тут я слышу какие-то шорохи и отдергиваю голову. Несмотря на грохот
орудий, мы чутко различаем каждый подозрительный шорох. Прислушиваюсь -
шорох раздается у меня за спиной. Это наши, они ходят по траншее. Теперь
я слышу также приглушенные голоса. Судя по интонации, это, пожалуй. Кат.
Мне разом становится необыкновенно тепло на душе. Эти голоса, эти ко-
роткие, шепотом произнесенные фразы, эти шаги в траншее за моей спиной
одним взмахом вырвали меня из когтей страха перед смертью, который дела-
ет человека таким ужасающе одиноким, - страха, жертвой которого я чуть
было не стал. Они для меня дороже моей спасенной жизни, эти голоса, до-
роже материнской ласки и сильнее, чем любой страх, они - самая крепкая и
надежная на свете защита, - ведь это голоса моих товарищей.
Теперь я уже не просто затерянный во мраке, тредещущий комочек живой
плоти, - теперь я рядом с ними, а они рядом со мной. Мы все одинаково
боимся смерти и одинаково хотим жить, мы связаны друг с другом какой-то
очень простой, но нелегкой связью. Мне хочется прижаться к ним лицом, к
этим голосам, к этим коротким фразам, которые меня спасли и не оставят в
беде.
Я осторожно перекатываюсь через край воронки и ужом ползу вперед.
Дальше пробираюсь на четвереньках. Все идет хорошо. Я засекаю направле-
ние, оборачиваюсь и стараюсь запомнить по вспышкам расположение наших
батарей, чтобы найти дорогу обратно. Затем пытаюсь установить связь с
товарищами.
Я все еще боюсь, но теперь это разумный страх, это просто взвинченная
до предела осторожность. Ночь ветреная, и когда над стволами вспыхивает
пламя залпа, по земле перебегают тени. От этого я то вовсе ничего не ви-
жу, то вижу все до мелочи. То и дело замираю на месте, но каждый раз
убеждаюсь, что опасности нет. Пробираюсь таким образом довольно далеко
вперед и, сделав небольшой круг, поворачиваю обратно. Я так и не нашел
никого из товарищей. Приближаюсь к нашим окопам, и каждый пройденный
метр прибавляет уверенности. Впрочем, вместе с ней растет и мое нетерпе-
ние. Влопаться сейчас было бы совсем уж глупо.
Но тут меня снова разбирает страх. Я сбился с направления и не узнаю
местности. Тихонько забираюсь в воронку и пытаюсь сориентироваться. Из-
вестно уже немало случаев, когда солдат спрыгивал в окоп, радуясь, что
наконец добрался до него, а потом оказывалось, что окоп не наш.
Через некоторое время я снова начинаю прислушиваться. Я все еще плу-
таю. Лабиринт воронок кажется теперь таким безнадежно запутанным и ог-
ромным, что от волнения я уже окончательно не знаю, в какую сторону по-
даться. А вдруг я двигаюсь вдоль линии окопов? Ведь этак можно ползти
без конца. Поэтому я еще раз сворачиваю под прямым углом.
Проклятые ракеты! Кажется, что они горят чуть не целый час. Малейшее
движение, - и вокруг тебя все так и свистит.
Но ничего не поделаешь, надо отсюда выбираться. Медленно, с передыш-
ками я продвигаюсь дальше, перебираю руками и ногами, становясь похожим
на рака, и в кровь обдираю себе ладони о зазубренные, острые как бритва
осколки. Порой мне кажется, что небо на горизонте как будто чуть-чуть
светлеет, но, может быть, это мне просто мерещится? Так или иначе мне
постепенно становится ясно, что я сейчас ползу, чтобы спасти свою жизнь.
Где-то с треском рвется снаряд. Сразу же за ним - еще два. И пошло, и
пошло. Огневой налет. Стучат пулеметы. Теперь остается только одно - ле-
жать, не трогаясь с места. Дело, кажется, кончится атакой. Повсюду взле-
тают ракеты. Одна за другой.
Я лежу в большой воронке, скорчившись, по пояс в воде. Если начнется
атака, плюхнусь в воду, лицом в грязь, и залезу как можно глубже, только
чтобы не захлебнуться. Мне надо прикинуться, убитым.
Вдруг я слышу, как огонь перепрыгивает назад. Тотчас же сползаю вниз,
в воду, сдвигаю каску на самый затылок и высовываю рот ровно настолько,
чтоб можно было дышать.
Затем я замираю, - где-то брякает металл, шаркают и топают приближаю-
щиеся шаги. Каждый нерв во мне сжимается в холодный как лед комочек.
Что-то с шумом проносится надо мной, - первая цепь атакующих пробежала.
Только одна распирающая череп мысль сидит в мозгу: что ты сделаешь, если
кто-нибудь из них спрыгнет в твою воронку? Теперь я быстро вытаскиваю
свой маленький кинжал и, крепко сжимая рукоятку, снова прячу его, окуная
держащую его руку в грязь. Если кто-нибудь прыгнет сюда, я сразу же по-
лосну его, молотом стучит у меня в голове. Надо сразу же перерезать ему
глотку, чтобы он не закричал, иначе ничего не выйдет: он перепугается не
меньше меня, и уже поэтому мы бросимся друг на друга. Значит, я должен
быть первым.
Наши батареи открывают огонь. Один снаряд ложится поблизости от меня.
Это приводит меня в неистовую ярость: не хватало только, чтоб меня нак-
рыло осколком от нашего же снаряда; я кляну все на свете и скрежещу зу-
бами, так что в рот мне лезет всякая дрянь; это взрыв бешенства; под ко-
нец меня хватает только на стоны и молитвы.
Доносится треск разрывов. Если наши пойдут в контратаку, я спасен.
Прижимаюсь лицом к земле и слышу приглушенный грохот, словно отдаленные
взрывы на руднике, затем снова поднимаю голову, чтобы прислушаться к
звукам, идущим сверху.
Стучат пулеметы. Я знаю, что наши заграждения прочны и почти не имеют
повреждений, - на отдельных участках через них пропущен ток высокого
напряжения. Ружейный огонь нарастает. Им не пройти, им придется повер-
нуть обратно.
Снова приседаю на дно. Все во мне напряжено до предела. Снаружи слы-
шится щелканье пуль, шорох шагов, побрякивание амуниции. Потом -
один-единственный пронзительный крик. Их обстреливают, атака отбита.
Стало еще немного светлее. Возле моей воронки слышны торопливые шаги.
Кто-то идет. Мимо. Еще кто-то. Пулеметные щелчки сливаются в одну непре-
рывную очередь. Я только что собрался переменить позу, как вдруг наверху
слышится шум, и, шлепаясь о стенки, ко мне в воронку тяжело падает
чье-то тело, скатывается на дно, валится на меня...
Я ни о чем не думаю, не принимаю никакого решения, молниеносно вонзаю
в него кинжал и только чувствую, как это тело вздрагивает, а затем мягко
и бессильно оседает. Когда я прихожу в себя, я ощущаю на руке что-то
мокрое и липкое.
Человек хрипит. Мне чудится, что он громко кричит, каждый вздох ка-
жется мне воплем, ударом грома, - на самом деле это стучит в жилах моя
кровь. Мне хочется зажать ему рот, набить туда земли, полоснуть его еще
раз, только чтобы он замолчал, - ведь он меня выдаст, - но я уже нас-
только пришел в себя и, к тому же, вдруг так ослабел, что у меня рука на
него не поднимается.
Отползаю в самый дальний угол и лежу там, не спуская с него глаз и
сжимаю рукоятку кинжала, готовый снова броситься на него, если он заше-
велится. Но он уже ничего не сможет сделать, я понял это по его хрипу.
Я вижу его лишь с трудом. У меня сейчас одно только желание - выб-
раться отсюда. Надо сделать это побыстрей, а то станет слишком светло.
Однако, когда я пытаюсь высунуть голову, вижу сразу же, что это уже не-
возможно. Пулеметный огонь настолько плотен, что меня изрешетит, прежде
чем я успею сделать хотя бы один скачок.
Проверяю это еще раз с помощью каски: выставляю ее наружу, слегка
приподнимая над краем воронки, чтобы установить, насколько низко идут
пули. Через несколько секунд пуля вышибает каску из пальцев. Значит,
огонь стелется над самой землей. Я нахожусь настолько близко к позициям
противника, что, если попытаюсь удрать, их снайперы тут же возьмут меня
на мушку.
Света становится все больше. Со жгучим нетерпением жду атаки с нашей
стороны. У меня побелели пальцы, - так крепко я сжимаю руки, так страст-
но молю судьбу, чтобы огонь прекратился и чтобы пришли мои товарищи.
Минуты уходят, как капли в песок. Я уже не решаюсь взглянуть на тем-
ную фигуру в углу воронки. Напряженно стараюсь не глядеть на нее и жду,
жду... Пули шипят, они нависли стальной сеткой, конца не видно.
Тут я замечаю кровь у себя на руке и чувствую внезапный приступ тош-
ноты. Беру горсть земли и натираю ею кожу, - теперь рука по крайней мере
