вернется с передовых, так что посылать меня туда нет смысла.
- Ну как отпуск? - спрашивает он. - Хорошо, а?
- Да как сказать, - говорю я.
- Да, да, - вздыхает он, - если б только не надо было возвращаться.
Из-за этого вся вторая половина всегда испорчена.
Я слоняюсь без дела до того утра, когда наши прибывают с передовых, -
с серыми лицами, грязные, злые и мрачные. Взбираюсь на грузовик и рас-
талкиваю приехавших, ищу глазами лица друзей, - вон там Тьяден, вот
сморкается Мюллер, а вот и Кат с Кроппом. Мы набиваем наши тюфяки соло-
мой и укладываем их рядом друг с другом. Глядя на товарищей, я чувствую
себя виноватым перед ними, хотя у меня нет никаких причин для этого. Пе-
ред сном я достаю остатки картофельных лепешек и повидло, - надо же,
чтобы и товарищи хоть чем-нибудь воспользовались.
Две лепешки немного заплесневели, но их еще можно есть. Их я беру се-
бе, а те, что посвежее, отдаю Кату и Кроппу.
Кат жует лепешку и спрашивает:
- Небось мамашины? Я киваю.
- Вкусные, - говорит он, - домашние всегда сразу отличишь.
Еще немного, и я бы заплакал. Я сам себя не узнаю. Но ничего, здесь
мне скоро станет легче, - с Катом, с Альбертом и со всеми другими. Здесь
я на своем месте.
- Тебе повезло, - шепчет Кропп, когда мы засыпаем, - говорят, нас
отправят в Россию.
- В Россию? Ведь там война уже кончилась.
Вдалеке грохочет фронт. Стены барака дребезжат.
В полку усердно наводят чистоту и порядок. Начальство помешалось на
смотрах. Нас инспектируют по всем статьям. Рваные вещи заменяют исправ-
ными. Мне удается отхватить совершенно новенький мундир, а Кат - Кат,
конечно, раздобыл себе полный комплект обмундирования. Ходит слух, будто
бы скоро будет мир, но гораздо правдоподобнее другая версия - что нас
повезут в Россию. Однако зачем нам в Россию хорошее обмундирование? На-
конец просачивается весть о том, что к нам на смотр едет кайзер. Вот по-
чему нам так часто устраивают смотры и поверки.
Целую неделю нам кажется, что мы снова попали в казарму для новобран-
цев, - так нас замучили работой и строевыми учениями. Все ходят нервные
и злые, потому что мы не любим, когда нас чрезмерно донимают чисткой и
уборкой, а уж шагистика нам и подавно не по нутру. Все это озлобляет
солдата еще больше, чем окопная жизнь.
Наконец наступают торжественные минуты. Мы стоим навытяжку, и перед
строем появляется кайзер. Нас разбирает любопытство: какой он из себя?
Он обходит фронт, и я чувствую, что я в общем несколько разочарован: по
портретам я его представлял себе иначе, - выше ростом и величественнее,
а главное, он должен говорить другим, громовым голосом.
Он раздает "железные кресты" и время от времени обращается с вопросом
к кому-нибудь из солдат. Затем мы расходимся.
После смотра мы начинаем беседу. Тьяден говорит с удивлением:
- Так это, значит, самое что ни на есть высшее лицо? Выходит, перед
ним все должны стоять руки по швам, решительно все! - Он соображает. -
Значит, и Гинденбург тоже должен стоять перед ним руки по швам, а?
- А как же! - подтверждает Кат.
Но Тьядену этого мало. Подумав с минуту, он спрашивает:
- А король? Он что, тоже должен стоять перед кайзером руки по швам?
Этого никто в точности не знает, но нам кажется, что вряд ли это так,
- и тот и другой стоят уже настолько высоко, что брать руки по швам меж-
ду ними, конечно, не принято.
- И что за чушь тебе в голову лезет? - говорит Кат. - Важно то, что
сам-то ты вечно стоишь руки по швам.
Но Тьяден совершенно загипнотизирован. Его обычно бедная фантазия за-
работала на полный ход.
- Послушай, - заявляет он, - я просто понять не могу, неужели же кай-
зер тоже ходит в уборную, точьв-точь как я?
- Да, уж в этом можешь не сомневаться, - хохочет Кропп.
- Смотри, Тьяден, - добавляет Кат, - я вижу, у тебя уже дважды два
получается свиной хрящик, а под черепом у тебя вошки завелись, сходи-ка
ты сам в уборную, да побыстрей, чтоб в голове у тебя прояснилось и чтоб
ты не рассуждал как грудной младенец.
Тьяден исчезает.
- Но что я все-таки хотел бы узнать, - говорит Альберт, - так это вот
что: началась бы война или не началась, если бы кайзер сказал "нет"?
- Я уверен, что войны не было бы, - вставляю я, - ведь он, говорят,
сначала вовсе не хотел ее.
- Ну пусть не он один, пусть двадцать - тридцать человек во всем мире
сказали бы "нет", - может быть, тогда ее все же не было бы?
- Пожалуй что так, - соглашаюсь я, - но ведь они-то как раз хотели,
чтоб она была.
- Странно все-таки, как подумаешь, - продолжает Кропп, - ведь зачем
мы здесь? Чтобы защищать свое отечество. Но ведь французы тоже находятся
здесь для того, чтобы защищать свое отечество. Так кто же прав?
- Может быть, и мы и они, - говорю я, хотя в глубине души и сам этому
не верю.
- Ну, допустим, что так, - замечает Альберт, и я вижу, что он хочет
прижать меня к стенке, - однако наши профессора, и пасторы, и газеты ут-
верждают, что правы только мы (будем надеяться, что так оно и есть), а в
то же время их профессора, и пасторы, и газеты утверждают, что правы
только они. Так вот, в чем же тут дело?
- Это я не знаю, - говорю я, - ясно только то, что война идет и с
каждым днем в нее вступают все новые страны.
Тут снова появляется Тьяден. Он все так же взбудоражен и сразу же
вновь включается в разговор: теперь его интересует, отчего вообще возни-
кают войны.
- Чаще всего от того, что одна страна наносит другой тяжкое оскорбле-
ние, - отвечает Альберт довольно самоуверенным тоном.
Но Тьяден прикидывается простачком:
- Страна? Ничего не понимаю. Ведь не может же гора в Германии оскор-
бить гору во Франции. Или, скажем, река, или лес, или пшеничное поле.
- Ты в самом деле такой олух или только притворяешься? - ворчит
Кропп. - Я же не то хотел сказать. Один народ наносит оскорбление друго-
му...
- Тогда мне здесь делать нечего, - отвечает Тьяден, - меня никто не
оскорблял.
- Поди объясни что-нибудь такому дурню, как ты, - раздраженно говорит
Альберт, - тут ведь дело не в тебе и не в твоей деревне.
- А раз так, значит мне сам бог велел вертаться до дому, - настаивает
Тьяден, и все смеются.
- Эх ты, Тьяден, народ тут надо понимать как нечто целое, то есть го-
сударство! - восклицает Мюллер.
- Государство, государство! - Хитро сощурившись, Тьяден прищелкивает
пальцами. - Полевая жандармерия, полиция, налоги - вот что такое ваше
государство. Если ты про это толкуешь, благодарю покорно!
- Вот это верно, Тьяден, - говорит Кат, - наконецто ты говоришь
дельные вещи. Государство и родина - это и в самом деле далеко не одно и
то же.
- Но все-таки одно с другим связано, - размышляет Кропп: - родины без
государства не бывает.
- Правильно, но ты не забывай о том, что почти все мы простые люди.
Да ведь и во Франции большинство составляют рабочие, ремесленники, мел-
кие служащие. Теперь возьми какого-нибудь французского слесаря или са-
пожника. С чего бы ему нападать на нас? Нет, это все правительства выду-
мывают. Я вот сроду ни одного француза не видал, пока не попал сюда, и с
большинством французов дело обстоит точно так же, как с нами. Как здесь
нашего брата не спрашивают, так и у них.
- Так отчего же все-таки бывают войны? - спрашивает Тьяден.
Кат пожимает плечами:
- Значит, есть люди, которым война идет на пользу.
- Ну уж только не мне, - ухмыляется Тьяден.
- Конечно, не тебе и не одному из нас.
- Так кому же тогда? - допытывается Тьяден. - Ведь кайзеру от нее то-
же пользы мало. У него ж и так есть все, что ему надо.
- Не говори, - возражает Кат, - войны он до сих пор еще не вел. А
всякому приличному кайзеру нужна по меньшей мере одна война, а то он не
прославится. Загляни-ка в свои школьные учебники.
- Генералам война тоже приносит славу, - говорит Детеринг.
- А как же, о них даже больше трубят, чем о монархах, - подтверждает
Кат.
- Наверно, за ними стоят другие люди, которые на войне нажиться хо-
тят, - басит Детеринг.
- Мне думается, это скорее что-то вроде лихорадки, - говорит Альберт.
- Никто как будто бы и не хочет, а смотришь, - она уж тут как тут. Мы
войны не хотим, другие утверждают то же самое, и все-таки чуть не весь
мир в нее впутался.
- А все же у них врут больше, чем у нас, - возражаю я. - Вы только
вспомните, какие листовки мы находили у пленных, - там ведь было написа-
но, что мы поедаем бельгийских детей. Им бы следовало вздернуть того,
кто у них пишет это. Вот где подлинные-то виновники!
Мюллер встает:
- Во всяком случае, лучше, что война идет здесь, а не в Германии.
Взгляните-ка на воронки!
- Это верно, - неожиданно поддерживает его не кто иной, как Тьяден, -
но еще лучше, когда войны вовсе нет.
Он удаляется с гордым видом, - ведь ему удалосьтаки побить нас, моло-
дежь. Его рассуждения и в самом деле очень характерны; их слышишь здесь
на каждом шагу, и никогда не знаешь, как на них возразить, так как, под-
ходя к делу с этой стороны, перестаешь понимать многие другие вещи. На-
циональная гордость серошинельника заключается в том, что он находится
здесь. Но этим она и исчерпывается, обо всем остальном он судит сугубо
практически, со своей узко личной точки зрения.
Альберт ложится в траву.
- Об этих вещах лучше вовсе ничего не говорить, - сердится он.
- Все равно ведь от этого ничего не изменится, - поддакивает Кат.
В довершение всего нам велят сдать почти все недавно полученные новые
вещи и выдают наше старое тряпье. Чистенькое обмундирование было роздано
только для парада.
Нас отправляют не в Россию, а на передовые. По пути мы проезжаем жал-
кий лесок с перебитыми стволами и перепаханной почвой. Местами попадают-
ся огромные ямы.
- Черт побери, ничего себе рвануло! - говорю я Кату.
- Минометы, - отвечает тот и показывает на деревья.
На ветвях висят убитые. Между стволом и одной веткой застрял голый
солдат. На его голове еще надета каска, а больше на нем ничего нет. Там,
наверху, сидит только полсолдата, верхняя часть туловища, без ног.
- Что же здесь произошло? - спрашиваю я.
- Его вытряхнуло из одежды, - бормочет Тьяден.
Кат говорит:
- Странная штука! Мы это уже несколько раз замечали. Когда такая мина
саданет, человека и в самом деле вытряхивает из одежды. Это от взрывной
волны.
Я продолжаю искать. Так и есть. В одном месте висят обрывки мундира,
в другом, совсем отдельно от них, прилипла кровавая каша, которая ког-
да-то была человеческим телом. Вот лежит другой труп. Он совершенно го-
лый, только одна нога прикрыта куском кальсон да вокруг шеи остался во-
ротник мундира, а сам мундир и штаны словно развешаны по веткам. У трупа
нет обеих рук, их словно выкрутило. Одну из них я нахожу в кустах на
расстоянии двадцати шагов.
Убитый лежит лицом вниз. Там, где зияют раны от вырванных рук, земля
почернела от крови. Листва под ногами разворошена, как будто он еще бры-
кался.
- Несладко ему пришлось. Кат, - говорю я.
- Получить осколок в живот тоже несладко, - отвечает тот, пожимая
плечами.
- Вы только нюни не распускайте, - вставляет Тьяден.
Все это произошло, как видно, совсем недавно, - кровь на земле еще
свежая. Так как мы видим только одних убитых, задерживаться здесь нам
нет смысла. Мы лишь сообщаем о своей находке на ближайший санитарный
пункт. Пусть горе-вояки из санитарного батальона сами позаботятся об
этом, - в конце концов мы не обязаны выполнять за них их работу.
Нам надо выслать разведчиков, чтобы установить глубину обороны про-
тивника на нашем участке. После отпуска мне все время как-то неловко пе-
ред товарищами, поэтому я прошу послать и меня. Мы договариваемся о пла-
не действий, пробираемся через проволочные заграждения и расходимся в
