Это производит большое впечатление. Они кивают головой, и показывают
нам знаками, чтобы мы перебрались к ним. Но мы не можем. Нам запрещено
ходить на тот берег. На всех мостах стоят часовые. Без пропуска ничего
не выйдет. Поэтому мы пытаемся втолковать им, чтобы они пришли к нам; но
они мотают головой и показывают на мосты, Их тоже не пропускают на нашу
сторону.
Они поворачивают обратно и медленно идут вдоль берега, вверх по тече-
нию канала. Мы провожаем их вплавь. Пройдя несколько сот метров, они
сворачивают и показывают нам на дом, стоящий в стороне и выглядывающий
из-за деревьев и кустарника. Леер спрашивает, не здесь ли они живут.
Они смеются: да, это их дом.
Мы кричим, что придем к ним, когда нас не смогут заметить часовые.
Ночью. Сегодня ночью.
Они поднимают ладони вверх, складывают их вместе, прижимаются к ним
щекой и закрывают глаза. Они нас поняли. Та худенькая смуглая делает
танцевальные па. Другая, блондинка, щебечет:
- Хлеб... Хорошо...
Мы с жаром заверяем их, что хлеба мы с собой принесем. И еще другие
вкусные вещи. Отчаянно таращим глаза и изображаем эти вещи жестами. Ког-
да Леер пытается изобразить "кусок колбасы", он чуть не идет ко дну. Мы
пообещали бы им целый продовольственный склад, если бы это понадобилось.
Они уходят и еще несколько раз оборачиваются. Мы вылезаем на наш берег и
следуем за ними, чтобы убедиться, что они действительно вошли в тот дом,
- ведь, может быть, они нас обманывают. Затем мы плывем обратно.
Без пропуска через мост никого не пускают, поэтому ночью мы просто
переправимся через канал вплавь. Нас охватывает волнение, с которым мы
никак не можем совладать. Нам не сидится на одном месте, и мы идем в
столовую. Сегодня там есть пиво и что-то вроде пунша.
Мы пьем пунш и рассказываем друг другу разные небылицы о своих вооб-
ражаемых похождениях. Рассказчику охотно верят, и каждый с нетерпением
ждет своей очереди, чтобы изобразить что-нибудь еще похлеще. В руках у
нас какой-то беспокойный зуд; мы выкуриваем несметное множество сигарет,
но потом Кропп говорит:
- А почему бы не принести им еще и сигарет? Тогда мы прячем сигареты
в фуражки, чтобы приберечь их до ночи.
Небо становится зеленым, как незрелое яблоко. Нас четверо, но четвер-
тому там делать нечего; поэтому мы решаемся избавиться от Тьядена и на-
качиваем его за наш счет ромом и пуншем, пока его не начинает пошаты-
вать. С наступлением темноты мы возвращаемся на наши квартиры, бережно
поддерживая Тьядена под локотки. Мы распалены, нас томит жажда приключе-
ний. Мне досталась та худенькая, смуглая, - мы их уже поделили между со-
бой, это дело решенное.
Тьяден заваливается на свой тюфяк и начинает храпеть. Через некоторое
время он вдруг просыпается и смотрит на нас с такой хитрой ухмылкой, что
мы уже начинаем опасаться, не вздумал ли он одурачить нас и не понапрас-
ну ли мы тратились на пунш. Затем он снова валится на тюфяк и продолжает
спать.
Каждый из нас выкладывает по целой буханке хлеба и заворачивает ее в
газету. Вместе с хлебом мы кладем сигареты, а кроме того три порядочные
порции ливерной колбасы, выданной сегодня на ужин. Получился довольно
приличный подарок.
Пока что мы засовываем все это в наши сапоги, - ведь нам придется
взять их с собой, чтобы не напороться на той стороне на проволоку и би-
тое стекло. Но так как переправляться на тот берег мы будем вплавь, ни-
какой другой одежды нам не нужно. Все равно сейчас темно, да и идти не-
далеко.
Взяв сапоги в руки, мы пускаемся в путь. Быстро влезаем в воду, ло-
жимся на спину и плывем, держа сапоги с гостинцами над головой.
Добравшись до того берега, мы осторожно карабкаемся вверх по склону,
вынимаем пакеты и надеваем сапоги. Пакеты берем под мышки. Мокрые, го-
лые, в одних сапогах, бодрой рысцой пускаемся в дальнейший путь. Дом мы
находим сразу же. Он темнеет в кустах. Леер падает, споткнувшись о ко-
рень и разбивает себе локти.
- Не беда, - весело говорит он.
Окна закрыты ставнями. Мы крадучись ходим вокруг дома и пытаемся заг-
лянуть в него сквозь щели. Потом начинаем проявлять нетерпение. У Кроппа
вдруг возникают опасения:
- А что если у них там сидит какой-нибудь майор?
- Ну что ж, тогда мы дадим деру, - ухмыляется Леер, - а если ему ну-
жен номер нашего полка, пусть прочтет его вот здесь. - И он шлепает себя
по голому заду.
Входная дверь не заперта. Наши сапоги стучат довольно громко. Где-то
приотворяется дверь, через нее падает свет, какая-то женщина вскрикивает
от испуга. "Тес! Тес! - шепчем мы, - camarade... bon ami..." [5] - и
умоляюще поднимаем над головой наши пакеты.
Вскоре появляются и две другие женщины; дверь открывается настежь, и
мы попадаем в полосу яркого света. Нас узнают, и все трое хохочут до
упаду над нашим одеянием. Стоя в проеме дверей, они изгибаются всем те-
лом, так им смешно. Какие у них грациозные движения!
- Un moment! [6].
Они снова исчезают в комнате и выбрасывают нам какую-то одежду, с по-
мощью которой мы с грехом пополам прикрываем свою наготу. Затем они раз-
решают нам войти. В освещенной небольшой лампой комнате тепло и слегка
пахнет духами. Мы разворачиваем наши пакеты и вручаем их хозяйкам. В их
глазах появляется блеск, - видно, что они голодны.
После этого всеми овладевает легкое смущение. Леер жестом приглашает
их поесть. Тогда они снова оживляются, приносят тарелки и ножи и жадно
набрасываются на еду. Прежде чем съесть кусочек ливерной колбасы, они
каждый раз поднимают его на вилке и с восхищением разглядывают его, а мы
с гордостью наблюдаем за ними.
Они тараторят без умолку на своем языке, не давая нам ввернуть сло-
вечко, мы мало что понимаем, но чувствуем, что это какие-то хорошие,
ласковые слова. Быть может, мы кажемся им совсем молоденькими. Та ху-
денькая, смуглая гладит меня по голове и говорит то, что обычно говорят
все француженки:
- La guerre... Grand malheur... Pauvres garcons... [7]
Я крепко держу ее за локоть и касаюсь губами ее ладони. Ее пальцы
смыкаются на моем лице. Она наклонилась ко мне так близко. Вот ее волну-
ющие глаза, нежно смуглая кожа и яркие губы. Эти губы произносят слова,
которых я не понимаю. Глаза я тоже не совсем понимаю, - они обещают неч-
то большее, чем то, чего мы ожидали, идя сюда.
Рядом, за стенкой, есть еще комнаты. По пути я вижу Леера с его блон-
динкой; он крепко прижал ее к себе и громко смеется. Ведь ему все это
знакомо. А я, я весь во власти неизведанного, смутного и мятежного поры-
ва, которому вверяюсь безраздельно. Мои чувства необъяснимо двоятся меж-
ду желанием отдаться забытью и вожделением. У меня голова пошла кругом,
я ни в чем не нахожу точки опоры. Наши сапоги мы оставили в передней,
вместо них нам дали домашние туфли, и теперь на мне нет ничего, что мог-
ло бы вернуть мне свойственную солдату развязность и уверенность в себе:
ни винтовки, ни ремня, ни мундира, ни фуражки. Я проваливаюсь в неведо-
мое, - будь что будет, - мне все-таки страшновато.
У худенькой, смуглой шевелятся брови, когда она задумывается, но ког-
да она говорит, они у нее не двигаются. Порой она не договаривает слово
до конца, оно замирает на ее губах или так и долетает до меня недоска-
занным, - как недостроенный мостик, как затерявшаяся тропинка, как упав-
шая звезда. Что знал я об этом раньше? Что знаю сейчас?.. Слова этого
чужого языка, которого я почти не понимаю, усыпляют меня, стены полуос-
вещенной комнаты с коричневыми обоями расплываются, и только склоненное
надо мной лицо живет и светится в сонной тишине.
Как бесконечно много можно прочесть на лице, если еще час назад оно
было чужим, а сейчас склонилось над тобой, даря тебе ласку, которая ис-
ходит не от него, а словно струится из ночной темноты, из окружающего
мира, из крови, лишь отражаясь в этом лице. Она разлита во всем, и все
вокруг преображается, становится каким-то необыкновенным; я почти с бла-
гоговением смотрю на свою белую кожу, когда на нее падает свет лампы и
прохладная смуглая рука ласково гладит ее.
Как все это не похоже на бордели для рядовых, которые нам разрешается
посещать и где приходится становиться в длинную очередь. Мне не хочется
вспоминать о них, но они невольно приходят мне на ум, и мне становится
страшно: а вдруг я уже никогда не смогу отделаться от этих воспоминаний?
Но вот я ощущаю губы худенькой, смуглой и нетерпеливо тянусь к ним
навстречу, и закрываю глаза, словно желая погасить в памяти все, что бы-
ло: войну, ее ужасы и мерзости, чтобы проснуться молодым и счастливым; я
вспоминаю девушку на афише, и на минуту мне кажется, что вся моя жизнь
будет зависеть от того, смогу ли я обладать ею. И я еще крепче сжимаю
держащие меня в объятиях руки, - может быть, сейчас произойдет какое-то
чудо.
Через некоторое время все три пары каким-то образом снова оказываются
вместе. У Леера необыкновенно приподнятое настроение. Мы сердечно проща-
емся и суем ноги в сапоги. Ночной воздух холодит наши разгоряченные те-
ла. Тополя высятся черными великанами и шелестят листвой. На небе и в
воде канала стоит месяц. Мы не бежим, мы идем рядом друг с другом
большими шагами.
Леер говорит:
- За это не жалко отдать буханку хлеба.
Я не решаюсь говорить, мне даже как-то невесело.
Вдруг мы слышим чьи-то шаги и прячемся за куст.
Шаги приближаются, кто-то проходит вплотную мимо нас. Мы видим голого
солдата, в одних сапогах, точь-в-точь как мы, под мышкой у него пакет,
он мчится во весь опор. Это Тьяден, он спешит наверстать упущенное. Вот
он уже скрылся из виду.
Мы смеемся. То-то завтра будет ругани!
Никем не замеченные, мы добираемся до своих тюфяков.
Меня вызывают в канцелярию. Командир роты вручает мне отпускное сви-
детельство и проездные документы и желает мне счастливого пути. Я смот-
рю, сколько дней отпуска я получил. Семнадцать суток - две недели отпус-
ка, трое суток на дорогу. Это очень мало, и я спрашиваю, не могу ли я
получить на дорогу пять суток. Бертинк показывает мне на мое свиде-
тельство. И лишь тут я вижу, что мне не надо сразу же возвращаться на
фронт. По истечении отпуска я должен явиться на курсы в одном из тыловых
лагерей.
Товарищи завидуют мне. Кат дает ценные советы насчет того, как мне
устроить себе "тихую жизнь".
- Если не будешь хлопать ушами, ты там зацепишься.
Собственно говоря, я предпочел бы поехать не сейчас, а лишь через не-
делю, - ведь это время мы еще пробудем здесь, а здесь не так уж плохо.
В столовой мне, как водится, говорят, что с меня причитается. Мы все
немножко подвыпили. Мне становится грустно; я уезжаю отсюда на шесть не-
дель, мне, конечно, здорово повезло, но что будет, когда я вернусь? Сви-
жусь ли я снова со всеми здешними друзьями? Хайе и Кеммериха уже нет в
живых; чей черед наступит теперь?
Мы пьем, и я разглядываю их по очереди. Рядом со мной сидит и курит
Альберт, у него веселое настроение; мы с ним всегда были вместе. Напро-
тив примостился Кат, у него покатые плечи, неуклюжие пальцы и спокойный
голос. Вот Мюллер с его выступающими вперед зубами и лающим смехом. Вот
Тьяден с его мышиными глазками. Вот Леер, который отпустил себе бороду,
так что на вид ему дашь лет сорок.
Над нашими головами висят густые клубы дыма. Что было бы с солдатом
без табака! Столовая - это тихая пристань, пиво - не просто напиток, -
оно сигнализирует о том, что ты в безопасности и можешь спокойно потя-
нуться и расправить члены. Вот и сейчас мы расселись поудобней, далеко
вытянув ноги, и так заплевали все вокруг, что только держись. С каким
странным чувством смотришь на все это, если завтра тебе уезжать!
Ночью мы еще раз перебираемся через канал. Мне даже как-то страшно
сказать худенькой, смуглой, что я уезжаю, что, когда я вернусь, мы на-
