Наступают сумерки. Теперь мне кажется, что время летит быстро. Еще
час. Если бы дело было летом, еще три часа. Еще час.
Меня вдруг бросает в дрожь. А что, если мне чтонибудь помешает? Я уже
не думаю об убитом, сейчас он мне совершенно безразличен. Во мне внезап-
но пробудилась жажда жизни, и все мои добрые намерения отступают перед
ней в тень. Только для того, чтобы не накликать на себя беду в последнюю
минуту, я машинально бубню:
- Я выполню все, что обещал тебе, товарищ, я выполню все, - но я знаю
уже сейчас, что не сделаю этого.
Мне вдруг приходит в голову, что, когда я буду подползать, по мне мо-
гут открыть огонь мои же товарищи, - ведь они не будут знать, что это я.
Я начну кричать по возможности уже издалека, чтобы они поняли, что это
я. Буду лежать перед окопами до тех пор, пока они мне не ответят.
Вот и первая звезда. На фронте по-прежнему затишье. Облегченно взды-
хаю и от волнения разговариваю сам с собой:
- Теперь только не наделай глупостей, Пауль. Спокойно, спокойно, Па-
уль, - тогда ты спасен, Пауль.
Я называю себя по имени, и это помогает; как будто со мной говорит
кто-то другой, чьи слова имеют надо мной больше власти.
Сумерки сгущаются. Мое волнение проходит, из осторожности я выжидаю,
пока начнут подниматься первые ракеты. Затем выползаю из воронки. Убито-
го я уже позабыл. Передо мной опускающаяся на землю ночь и освещенное
бледным светом поле. Засекаю ямку. В тот момент, когда свет гаснет, пе-
ребираюсь одним броском туда, ищу глазами следующую ямку, шмыгаю в нее,
пригибаюсь, прокрадываюсь дальше.
Приближаюсь к окопам. Вдруг я вижу при вспышке ракеты, что в проволо-
ке что-то шевелится, а затем замирает. Лежу не двигаясь. При следующей
вспышке проволока опять покачивается. Это наверняка солдаты из наших
окопов. Но я не выдаю себя до тех пор, пока не узнаю наших касок. Тогда
я окликаю их.
Тотчас же я слышу в ответ свое имя: "Пауль! Пауль!"
Я окликаю их еще раз. Это Кат и Альберт. Прихватив с собой плащ-па-
латку, они отправились искать меня.
- Ты ранен?
- Нет, нет.
Мы сползаем в траншею. Я прошу чего-нибудь поесть и с жадностью наб-
расываюсь на еду. Мюллер дает мне сигарету. Я рассказываю в нескольких
словах, что со мной произошло. Ведь ничего необычного тут нет; такие
случаи нередки. Вся разница в том, что на этот раз атака началась ночью.
А вот когда Кат был в России, так там он пролежал однажды двое суток по
ту сторону русских позиций, прежде чем ему удалось пробиться к своим.
Об убитом печатнике я ничего не говорю.
Лишь на следующее утро чувствую, что не выдержу. Мне надо рассказать
об этом Кату и Альберту. Они успокаивают меня:
- Тут уж ничего не изменишь. А что ж тебе оставалось делать? Для это-
го-то ты и находишься здесь!
Я слушаю их и думаю, что с ними мне нечего бояться, меня утешает уже
то, что они рядом со мной. Что за вздор я городил, когда лежал там, в
воронке!
- Взгляни-ка вон туда, - показывает Кат.
У брустверов стоит несколько снайперов. Пристроив свои винтовки с оп-
тическими прицелами, они держат под наблюдением большой участок вражес-
ких позиций. Время от времени раздается выстрел.
Через некоторое время мы слышим возгласы:
- Вот это влепил!
- Видал, как он подпрыгнул? Сержант Эльрих с гордостью оборачивается
и записывает себе очко. Сегодня на его счету три точно зафиксированных
попадания, и он стоит на первом месте в снайперской таблице.
- Что ты на это скажешь? - спрашивает Кат.
Я качаю головой.
- Если он будет продолжать в том же духе, сегодня к вечеру у него в
петличке будет еще одна ленточка, - говорит Кропп.
- Или же его произведут в вице-фельдфебели, - добавляет Кат.
Мы глядим друг на друга.
- Я бы этого делать не стал, - говорю я.
- И все-таки, - отвечает Кат, - очень хорошо, что ты видишь это имен-
но сейчас.
Сержант Эльрих снова подходит к брустверу. Дуло его винтовки рыщет то
направо, то налево.
- О том, что переживаешь ты, после этого и говорить не стоит, - под-
держивает Ката Альберт.
Теперь я уже и сам себя не понимаю.
- Это все оттого, что мне пришлось так долго пролежать с ним вместе,
- говорю я. - В конце концов война есть война.
Винтовка Эльриха щелкает коротко и сухо.
Мы раздобыли себе теплое местечко. Наша команда из восьми человек
должна охранять деревню, которую пришлось оставить, так как противник
слишком сильно обстреливал ее.
В первую очередь нам приказано присматривать за продовольственным
складом, из которого еще не все вывезли. Продовольствием мы должны себя
обеспечивать сами, из наличных запасов. Насчет этого мы мастера. Мы -
это Кат, Альберт, Мюллер, Тьяден, Леер, Детеринг. Здесь собралось все
наше отделение. Правда, Хайе уже нет в живых. Но все равно можно счи-
тать, что нам еще здорово повезло, - во всех других отделениях потерь
гораздо больше, чем у нас.
Под жилье мы выбираем себе бетонированный погреб с выходящей наружу
лестницей. Вход защищен еще особой бетонной стенкой.
Затем мы развиваем бурную деятельность. Нам вновь представился случай
отдохнуть не только телом, но и душой. А таких случаев мы не упускаем, -
положение у нас отчаянное, и мы не можем подолгу разводить сантименты.
Предаваться унынию можно лишь до тех пор, пока дела идут еще не совсем
скверн". Нам же приходится смотреть на вещи просто, другою выхода у нас
нет. Настолько просто, что порой, когда мне в голову забредет на минутку
какая-нибудь мысль еще из тех, довоенных времен, мне становится прямота-
ки страшно. Но такие мысли долго не задерживаются.
Мы должны относиться к нашему положению как можно спокойнее. Мы
пользуемся для этого любым случаем. Поэтому рядом с ужасами войны, бок о
бок с ними, без всякого перехода, в нашей жизни стоит стремление подура-
читься. Вот и сейчас мы с рвением трудимся над тем, чтобы создать себе
идиллию, - разумеется, идиллию в смысле жратвы и сна.
Перво-наперво мы выстилаем пол матрацами, которые натаскали из домов.
Солдатский зад тоже порой не прочь понежиться на мягком. Только в сере-
дине погреба есть свободное место. Затем мы раздобываем одеяла и перины,
неправдоподобно мягкие, совершенно роскошные штуки. Благо, всего этого в
деревне достаточно. Мы с Альбертом находим разборную кровать красного
дерева с балдахином из голубого шелка и с кружевными накидками. С нас
сошло семь потов, пока мы ее волокли сюда, но нельзя же в самом деле от-
казывать себе в этом, тем более что через несколько дней ее наверняка
разнесет в куски снарядами.
Мы с Катом идем в разведку по домам. Вскоре нам удается подцепить де-
сяток яиц и два фунта довольно свежего масла. Мы стоим в какой-то гости-
ной, как вдруг раздается треск и, проломив стену, в комнату влетает же-
лезная печурка, которая со свистом проносится мимо нас и на расстоянии
какого-нибудь метра снова уходит в другую стену. Остаются две дыры. Пе-
чурка прилетела из дома напротив, в который угодил снаряд.
- Повезло, - ухмыляется Кат, и мы продолжаем наши поиски.
Вдруг мы настораживаем уши и пускаемся наутек. Вслед за тем мы оста-
навливаемся как зачарованные: в небольшом закуте резвятся два живых по-
росенка. Протираем глаза и снова осторожно заглядываем туда. В самом де-
ле, они еще там. Мы трогаем их рукой. Сомнений нет, это действительно
две молодые свинки.
Лакомое же будет блюдо! Примерно в пятидесяти шагах от нашего блинда-
жа стоит небольшой домик, в котором квартировали офицеры. На кухне мы
находим огромную плиту с двумя конфорками, сковороды, кастрюли и котлы.
Здесь есть все, включая внушительный запас мелко наколотых дров, сложен-
ных в сарае. Не дом, а полная чаша.
Двоих мы с утра отправили в поле искать картошку, морковку и молодой
горох. Мы живем на широкую ногу, консервы со склада нас не устраивают,
нам захотелось свеженького. В чулане уже лежат два кочна цветной капус-
ты.
Поросята заколоты. Это дело взял на себя Кат. К жаркому мы хотим ис-
печь картофельные оладьи. Но у нас нет терок для картошки. Однако и тут
мы скоро находим выход из положения: берем крышки от жестяных банок,
пробиваем в них гвоздем множество дырок, и терки готовы. Трое из нас на-
девают плотные перчатки, чтобы не расцарапать пальцы, двое других чистят
картошку, и дело спорится.
Кат священнодействует над поросятами, морковкой, горохом и цветной
капустой. К капусте он даже приготовил белый соус. Я пеку картофельные
оладьи, по четыре штуки за один прием. Через десять минут я наловчился
подкидывать на сковородке поджарившиеся с одной стороны оладьи так, что
они переворачиваются в воздухе и снова шлепаются на свое место. Поросята
жарятся целиком. Все стоят вокруг них, как у алтаря.
Тем временем к нам пришли гости: двое радистов, которых мы великодуш-
но приглашаем отобедать с нами. Они сидят в гостиной, где стоит рояль.
Один из них подсел к нему и играет, другой поет "На Везере". Он поет с
чувством, но произношение у него явно саксонское. Тем не менее мы раст-
роганно слушаем его, стоя у плиты, на которой жарятся и пекутся все эти
вкусные вещи.
Через некоторое время мы замечаем, что нас обстреливают, и не на шут-
ку. Привязные аэростаты засекли дымок из нашей трубы, и противник открыл
по нам огонь. Это те вредные маленькие штуковинки, которые вырывают нег-
лубокую ямку и дают так много далеко и низко разлетающихся осколков. Они
так и свистят вокруг нас, все ближе и ближе, но не можем же мы в самом
деле бросить здесь всю еду. Постепенно эти подлюги пристрелялись. Нес-
колько осколков залетает через верхнюю раму окна в кухню. С жарким мы
быстро управимся. Но печь оладьи становится все труднее. Разрывы следуют
так быстро друг за другом, что осколки все чаще шлепаются об стену и
сыплются через окно. Заслышав свист очередной игрушки, я каждый раз при-
седаю, держа в руках сковородку с оладьями, и прижимаюсь к стенке у ок-
на. Затем я сразу же поднимаюсь и продолжаю печь.
Саксонец перестал играть, - один из осколков угодил в рояль. Мало-по-
малу и мы управились со своими делами и организуем отступление. Выждав
следующий разрыв, два человека берут кастрюли с овощами и пробегают пу-
лей пятьдесят метров до блиндажа. Мы видим, как они ныряют в него.
Еще один разрыв. Все пригибаются, и вторая пара, - у каждого в руках
по кофейнику с первоклассным кофе, - рысцой пускается в путь и успевает
укрыться в блиндаже до следующего разрыва.
Затем Кат и Кропп подхватывают большую сковороду с подрумянившимся
жарким. Это гвоздь нашей программы. Вой снаряда, приседание, - и вот уже
они мчатся, преодолевая пятьдесят метров незащищенного пространства.
Я пеку последние четыре оладьи; за это время мне дважды приходится
приседать на пол, но все-таки теперь у нас на четыре оладьи больше, а
это мое любимое кушанье.
Потом я хватаю блюдо с высокой стопкой оладий и стою, прильнув к две-
ри. Шипение, треск, - и я галопом срываюсь с места, обеими руками прижав
блюдо к груди. Я уже почти у цели, как вдруг слышится нарастающий свист.
Несусь, как антилопа, и вихрем огибаю бетонную стенку. Осколки барабанят
по ней; я скатываюсь по лестнице в погреб; локти у меня разбиты, но я не
потерял ни одной оладьи и не опрокинул блюдо.
В два часа мы садимся за обед. Мы едим до шести. До половины седьмого
пьем кофе, офицерский кофе с продовольственного склада, и курим при этом
офицерские сигары и сигареты, - все из того же склада, Ровно в семь мы
начинаем ужинать. В десять часов мы выбрасываем за дверь поросячьи ске-
летики. Затем переходим к коньяку и рому, опять-таки из запасов благос-
ловенного склада, и снова курим длинные, толстые сигары с наклейками на
брюшке. Тьяден утверждает, что не хватает только одного - девочек из
офицерского борделя.
Поздно вечером мы слышим мяуканье. У входа сидит маленький серый ко-
