- Верю в славу и величие Якутии! - серьезно провозгласил Софрон.
Ылдя захохотал, икнул и шлепнул Жукаускаса ладонью по заду.
- Ну, ты выдал, приятель!.. Прямо хочется встать <смирно> и уронить слезу. Вот сейчас и будешь
сражаться за славу Якутии, а точнее за меня.. Ясненько?
Софрон что-то пробурчал и высоко поднял свой подбородок.
- Ладно, вперед, будем рубиться, чтоб было жарко! На молебен!!
Ылдя торжественно вышел из своих покоев, и за ним угрюмо последовал Софрон Жукаускас. Солдаты в
розовом наклонили головы и подняли вверх указательный палец на левой руке. Ефим кивнул им и встал
прямо у входа в свой царский балаган, смотря как перед ним шебуршатся различные подчиненные и
осуществляют всевозможные солдатские построения из шеренг и рядов. Люди с желтыми повязками на шее
бегали и покрикивали на людей без этих повязок. Человек в большой коричневой пилотке стоял неподалеку
от Ылдя и злобно глядел на происходящее, иногда потрясывая кулаком и вопя какие-то непонятные
восклицания. Наконец, через некоторое время, все было кончено. Люди в розовом стояли в одну
напряженную линию в своих шеренгах и рядах, расставив носки ног и соединив пятки, и выгибали свои
подбородки налево-вверх, словно антилопы, тянущиеся за сочными побегами, или как парализованный, у
которого работает только голова, наблюдающий красоту луны. Люди с желтыми повязками встали у своих
групп и выставили вперед ногу, подняв вверх указательный палец на левой руке. Человек в коричневой
пилотке хлопнул себя ладонями по ляжкам, тяжело повернулся кругом, и, маршируя, подошел к лукаво
сощурившемуся Ылдя. Он снял свою пилотку, поднял ее вверх над головой, как будто хотел бросить в лицо
Ефиму, и отчеканил:
- Зу-зу! Ваше величие! Царская армия Великой Саха построена! Рапортовал Тюмюк.
- Спасибо за службу, - негромко сказал Ылдя, потом сделал шаг вперед, простер перед собой руки, как
актер, демонстрирующий свое восхищение какой-нибудь живописной природой или женским платьем, и
властно воскликнул:
- Здорово, прекрасные мои якуты!..
- Уранхай! Уранхай! Уранхай! - хором прокричали все.
- Наступило, саха мои милые, время славы, битв и побед. Русские подонки захватили нашу великолепную
якутскую драгу, на которой добывается наше замечательнейшее якутское золото, принадлежащее нашей
самой великой Якутии!
- Айхал! Айхал! - гневно ответили люди в розовом.
- Розовое наше знамя призывает нас на смертный бой с широкоглазой падалью! Ситуация осложняется
наличием советско-депских, правда малочисленных, соединений.
- Ай, буйака-ам! Уруй! Уруй!
- Зарежем гнид, вонзим им ножички в печенку, засунем им сэргэ в задницу, зальем их кумысом,
настрогаем их, как строганину!
- Куй! Куй!
- Золото для Якутии!!
- Саха!!! - в экстазе заорали солдаты и их командиры, и застучали сапогами о землю, требуя немедленно
начинать поход.
- Саха, - жеманно повторил Ефим Ылдя и послал войску воздушный поцелуй.
- Саха!!! - взревело все вокруг. Жукаускас, стоящий подле царя, виновато отвернул взгляд и увидел
раскидистую маленькую пальму у зенитки.
- А теперь, сахи мои, якуты ненаглядные, пойдемте ж молиться нашему Юрюнг Айыы Тойону, и пусть
Первый Шаман благославит нас и покамлает за нашу победу!..
- О... - вдохнули все, и опять начались приказы, перестроения, повороты и команды.
- Вперед, со мной, ласточка, - издевательски прошептал Ефим Ылдя Софрону Жукаускасу. - Я вас от
себя не отпущу. Плевать, что подумают. Мало ли, что вы там наболтаете обо мне! Царю этого не нужно.
- Почему же вы не говорите по-якутски, если вы - якуты? - спросил Софрон, горько усмехаясь.
- Молчать! - злобно отозвался Ылдя. - Это все из-за вас, из-за различных армяшек, русских... Это из-за
вас у нас не было школ и любви к родной речи! Ничего, скоро я забуду вашу мерзкую мову! Вся эта мать,
муть!..
- А вы читали Мычыаха? - трепетно произнес Жукаускас.
- На хер его, в жопу, в дерьмо!.. Предатель нации, удмуртский выкормыш!
- Ну и что, что его жена была из Ижевска? - быстро проговорил Софрон.
- Заткнись! - крикнул царь так, что на них обернулся человек в коричневой пилотке, укоризненно
посмотревший на Софрона. - Иди рядом со мной.
Они пошли вперед, обойдя перестроившееся войско, и Ылдя гордо встал во главе его.
- А теперь иди за мной, - злобно шепнул он и пояснил недоуменно поглядевшему на него человеку в
пилотке, который проследовал за ними:
- Это мой пленник. Важное дело. Никому не могу доверить. Человек почтительно кивнул и занял свое
место за Жукауска-сом. Все замолчали, потом Ылдя вдруг завопил:
- Уранхаааа-ай!!..
И быстро пошел вперед, не оборачиваясь.
Армия двинулась следом, и по звуку состояла как будто бы из одного-единственного непомерно четкого
воина, который недавно сдал на <отлично> зачет по строевой подготовке. Жукаускас быстро семенил, не
попадая в общий ритм. Иногда ему наступал на пятки человек в коричневой пилотке и сердито бил его
кулаком в поясницу.
И они подошли к огромному ослепительно-белому, сияющему белым светом остроконечному шатру
посреди поляны с высокой зеленой травой. Шатер возвышался в бездонном сером небе, как белый дворец
божественного героя или же как символ вечного очищения, наверное, ждущего души. Его жуткая,
воздушная, невероятно чистая белизна будто поглощала окружающее, преображая краски, взгляды,
ощущения и вещи. Великий молочный дух исходил от него, словно живительная сила, заключенная в
волшебном горном хрустале. Дверь была открыта; внутри было белым-бело, и у входа стоял высокий якут в
белой одежде, и он улыбался.
Царь остановился перед ним, склоняя голову, и войско остановилось перед ним, и Софрон остановился.
Седой якут поднял вверх руки, поднял вверх лицо и поднял левую ногу. Он закрыл глаза и нараспев
проговорил:
И тут наступила благодатная тишина, прозрачной прелестью чуда накрывшая существовавшую здесь суету,
словно последняя великая белая ночь перед временем новых небес, опустившаяся на весь мир. Радость
грядущих истинных тайн заполонила пространства и души волшебным восторженным чувством подлинного
приобщения, произошедшего в один-единственный миг; пламя озаренной умилением любви охватило
существа, сраженные прекрасным постижением, словно всеобщим сиянием, разлитым повсюду великой
ослепительной рекой, и напряженная легкость разорвалась в невидимом воздухе, поразив унылую тяжесть
недоделанных настроений и молитв. Холод воспарения ожег пьяным поцелуем свободы рутинообразность
разнообразных индивидуальностей; изумленное забытье воцарилось, как другая эпоха, или мгновение;
величие возникло внутри шатра. Звездное солнце свершения вспыхнуло, словно смысл пути, венчающий
предел. Звуки бездонной тишины, в которой утонули откровения и упования, зажглись искрящейся радугой
прибежища. Глаза всевозможности и любви проявились повсюду, будто высшее око, открытое взору
надежды, и вихри веры взметнули ввысь простые жизни и сомнения созданий. Слезы смирения стали славой
и трепетом в музыке чудесных миров; лики неведомого склонились над убаюканным духом существующих,
как отцы. Неотвратимый водоворот бесконечного становления звал все в свои счастливые объятия, унося
субъекты и эффекты в глубокую высь своей загадочной цели. Блаженство омыло сущности и всякие
глупости сверкающей волной божественности, имеющей милость, ужас и имя.
Они стояли в светоносном центре шатра, поверженные и вознесенные его невероятием. Наступила великая
размытость, воздушная благость, невесомость райского голоса. Они были придавлены своим собственным
совершенством, и преображались в нечто едино-прекрасное, молящее на коленях о праве быть на коленях и
о том, чтоб не быть. Что-то сияло вокруг, или впереди; кто-то взлетел, пробивая верх шатра и впуская
ослепительный блеск в самое нутро того, что было здесь; время словно наступило на пятки самому себе и
стало огненным кольцом; и слово было произнесено. Кто-то обратился к ним, нисходя потоком искрящихся
откровений, несущий энергию, любовь и радость, и благо-славил их, обратив к себе. Кто-то явился и был,
присутствуя внутри, словно солнечная точка тайны в сердце смысла, и искупление было в нем, будто
безмерная душа, а реальность сияла вокруг него, как нимб. Кто-то возник из ничего на самой грани красоты
и могущества, и был всегда здесь и объял всех. Кто-то открылся жаждущему взгляду пришедших, словно их
мечта или последнее чудо, и стал ими, оставаясь им, и остался с ними, оставаясь с собой.
Как будто зарница конца ужалила холод начала знанием всеведенья. Картина мира выстраивалась и
перестраивалась. Империя выросла из цифры шесть, закрыв змеей вход в ось. Красное было грязным,
зеленое предшествовало изумруду, белое просилось наверх. Птица пролетела тьму, чтобы сгореть в двери.
Раб поднял ковш и посохом нарисовал ромб. Царь надел два кольца и скрестил пальцы на руках, указав
вниз. Сон родил видения квадратиков и кружков, фигуры теней указывали на наступление света. Река
истины стала смешным ручьем. Двое сочли, что их двое и разговаривали об этом. Рыба величия не
принадлежала никому, но все было в ее звездной пасти. Карта тайны упала на корону.
Невыразимая прелесть зацвела в благодарной душе поверженного в высшее счастье существа пышным
святым деревом, выросшим за один блаженный миг у гор. Вечные ответы звенели в ушах, имеющихся у
слушателя, будто освобождающие рассудок от скверны колокола, повешенные на вершине храма; слезы
выступали на видевших образ глазах, словно капли нектара. Индивид был погружен вовнутрь, объяв
окружающее, как вывернутая перчатка, по теории относительности вместившая в себя мир, и смеялся
чистым смехом приобретаемой безгреховности, словно мальчик, постигший здоровый юмор подлинного
неприличия. Огни желанных чудес преобразили зарево обыденности, и восторг воссиял, как небесный
фонтан добра, власти, венца и любви.
- Это - Бог!.. - прошептал потрясенный Софрон.
Он стоял здесь, посреди шатра, не видя ничего другого, кроме того, что было видением и не слыша ничего
другого, кроме того, что было слышаньем. Юрюнг Айыы Тойон был, и был вовне, внутри, везде. Якутия
была Саха, А Саха был Уранхай. Бесстрашие и легкость охватили Софрона, заставив его раскрыть глаза, и
вспышка невыразимой благодарности, пронзающей дух, ослепила его зрение и душу, и повергла его в белое
ничто, рождая его. Он пал, взлетел, вскричал, вошел. Он стал, он стал им. И когда уже <напряжение дошло
до своего начала, и истина не выдерживала саму себя, возник разноцветный взрыв и показалось что-то
синее другое, и Софрон перестал принадлежать миру.
- Вставай, дурачок, вставай, чудик! - через бесконечное несуществующее время он услышал над
рождающимся собой.
Они находились рядом с белым ритуальным шатром; дверь шатра была закрыта. Жукаускас лежал на
зеленой траве, а над ним стоял усмехающийся Ылдя.
- Что, кайф словил?! Вставай, мы уходим, молебен окончен. Понравилось? Честно говоря, все это -
дерьмистика! Но необходимо.
- Что это?.. - пролепетал Софрон, тряся головой. - Было ведь...
- Встать!- рявкнул Ылдя.
Жукаускас вскочил, но его шатало. Ефим ударил кулаком в его щеку, засмеялся и крикнул:
- Зу-зу!
- Ду-ду! - отвечало войско.
- Юрюнг Айыы Тойон с нами! Вы все видели! Слышали! Нюхали! Мы идем! Приготовить автоматы,
прочистить зенитки! Жрец нам накамлал! Победа нас ждет!
- Кру-гом! - вдруг рявкнул человек в коричневой пилотке. - Раз, два!
Воины четко развернулись.
- Хан Марга!
- Я-я!! - выкрикнул маленький шустрый якут с желтой повязкой на шее.
- Ведите армию на правый бой, - зычно сказал человек в пилотке.
- Да-да! - проорал тот и побежал во главу войска.
- Мы двинемся следом, - ухмыльнувшись, тихо проговорил Ылдя. - А ты, чудик, будешь закрывать меня
от случайных пуль. Ясненько?!
- Смерти нет, - блаженно улыбаясь, сказал Софрон.
- Вот и отлично! Хорошо будешь защищать - не убью!
- Ха-ха-ха, - пробормотал Софрон.
- Молчать! - разозлился Ефим, но тут армия двинулась вперед, четко маршируя, словно метроном,
отбивающий ритм боевого марша.
- Песню... Затягивай! - приказал идущий вначале Марга. Через два шага все запели:
