подлинный народ - это эвены. Наша территория огромна; раньше она простиралась до южного моря и до
западных сверкающих огней. Но падлы нас ужали и уменьшили; теперь мы всем все покажем! Эвения -
единственная земля, существующая под небом среди гор, рек и костров; родина любви, заря чудес, золото
истории! И мы воюем; сейчас мы выследили лагерь гнусных эвенков и неожиданно напали на них. И,
насколько я слышу, наше пиф-паф сработало, и мы их всех засунем в рот кролику! Меня зовут Часатца.
- Неужели?! - удивился Ырыа и засмеялся. Человек злобно посмотрел на него и сказал:
- Не вижу ничего смешного. Ладно, сейчас мы посадим вас на лошадей и отвезем к себе. Там разберутся,
кто вы, да что вы.
- Мы за эвенов! - воскликнул Идам, подобострастно улыбаясь.
- Посмотрим. Мне не нравится вот этот. Кто это?
- Я - поэт! - гордо заявил Ырыа. - Я - творец искусства. Перед своей несостоявшейся смертью я
написал великое стихотворение: <Капоша варара>. Я хочу в Алдан, потому что там война, и мне все равно.
Я не хочу в Алдан, я хочу быть звеном, или эвенком, а еще мне нравится печатать на пишущей машинке
огромный идиотский роман, в котором в принципе заключено все, но в такой дебильной форме, что хочется
просто подтереться черно-белыми страницами. Пойдемте гулять в лес?!
- Не слушайте его! - заверещал Жукаускас: - Он - сумасшедший, он вообще не имеет к нам никакого
отношения, мы ехали на автобусе к другу на свадьбу, и тут нас захватили эти ублюдки. Спасите нас,
развяжите нас, мы любим Эвению, я сам на восьмушку эвен.
Часатца недоверчиво оглядел его, но тут Головко громко закричал.
- Вот этот человечек действительно вытерпел муку. Освободите его немедленно, как тебя зовут, солдат?
Двое в оранжевом отвязали йоги и тело Головко, перерезали веревку на его руках и медленно выдернули ее
из двух кровоточащих ран на запястьях, от чего Головко стонал, несмотря на свои мужественно стиснутые
зубы. Эвены заботливо подняли его и, поддерживая под локти, подвели к растроганному Часатца, который
протянул вперед правую руку и четыре раза хлопнул Абрама по плечу.
- Ничего, братишка, мы за тебя отомстили. Видишь, валяются эти гниды на почве, сдохли твои мучители.
Вот за что мы сражаемся; а о тебе надо написать, как они тебя истязали, собаки.
- Спасибо, - благодарно сказал Головко.
- Кто ты, откуда, ты - эвен?
- Не знаю, - ответил Головко загадочно. - Все равно. Мы ехали к другу на свадьбу.
- К какому другу?
- В Алдан.
- Так. Так. Так. - Часатца помрачнел. - А ты не врешь?
- Нет, - изумленно ответил Абрам.
- Но там же якуты, там же эта мразь... Ты за якутов?
- Бог, - промолвил Головко.
- Якутский? Юрюнг Айыы Тойон? Они ему молятся, плюя на Коран и на Сэвэки. Нам тоже коран не
близок, и русского Христа-да-Марью мы не приемлем, но этих тюркских жеребцеедов мы все равно
расхреначим! Ясненько все с тобой. А ну-ка, развяжитс-ка их всех, сейчас мы узнаем, что это за группа.
Люди в оранжевом немедленно набросились на лежащих в идиотских деревянных штуках пленников,
буквально через шесть минут освободили их и встали в шеренгу перед своим командиром в ожидании
дальнейших приказаний.
- Отлично, отлично, - сказал Часатца, оглядывая Жукаускаса, Идама и Ырыа. - А почему этот так
воняет?
- А он обделался, - сказал Головко.
- Не выдержал... Понятно, понятно... А ты кто такой? - обратился он к Идаму.
- Да я шофер, я вез их, хотел вам сдать, я сам эвен, я ехал из Нерюнгри...
- Ах, из Нерюнгри! Так ты - русский, гад! Правильно тебя заворачивали. А автобус мы ваш отбили у
эвенков, и теперь там наша охрана.
- Да я за вас!!!
- Это правда? - строго спросил Часатца. - Он действительно хотел вас вместо гнусного якутского
Алдана привезти в штаб эвенской освободительной армии?!
- Нет! - пискнул Жукаускас. - Он сказал, что все - Русь!
- Русь?..
- Ну, Россия.
- Ах, Россия... - ухмыляясь, проговорил Часатца, хлопнув в ладоши. - Видишь, что говорят твои
сообщники...
Идам повернулся к Софрону, зажал одну свою ноздрю большим пальцем и смачно сморкнул в его лицо
желтой соплей.
- Вонючка хезаная! - выкрикнул он.
Жукаускас отпрянул, достал носовой платок, медленно вытерся, потом расстегнул штаны, засунул сзади
руку и вытащил небольшой комок своего дерьма. Слегка размахнувшись, он бросил говно в Идама, но
промахнулся и чуть было не попал в Часатца. Он тут же хотел повторить это действие, но разгневанный
Часатца бросился на него, и после двух ударов в пах, Софрон неподвижно лежал в траве.
- И зачем только мы спасаем такую срань!.. - воскликнул Часатца, внимательно осмотрев свою ногу и
вытерев ее о куртку Жукаускаса. - Ладно. Вижу, вы все лжете, вы за якутов, или за русских, что одно и то
же, но я думаю, вы должны наконец расколоться. Итак, кто вы, откуда вы, куда вы идете?
- Мы ехали на свадьбу к другу в Алдан, - доброжелательно проговорил Головко.
- Врешь! Жергауль!
Из строя вышли два эвена в оранжевом.
- Видите, у нас целых два Жергауля. И оба чудесны! Жергаули, сделайте вот этому присыпку, а то он
много о себе думает. Он уже подготовлен, поэтому резать не стоит. Ну что, будешь говорить?
- Я уже сказал, - твердо ответил Головко.
- Ну, как хочешь. Присыпка - это наше эвенское изобретение. Мы делаем рану, а потом сыпем на нее
специальный гадкий порошок, который разъедает все кости. Это очень больно; это даже не соль, а вообще
нечто ужасное. Не будешь говорить?
- Нет, - сказал Абрам,
- Жергаули! Приготовься!
Два звена резко положили голого Головко на живот, выставив кверху его поджарую спортивную попку с
двумя ранами на ней. Затем они достали из кармана два блестящих металлических цилиндра,
напоминающих перечницы, и, держа Головко за руки, поднесли эти цилиндры прямо к его ранам.
- Ух! - скомандовал Часатца.
- Уй! - крикнул Головко, как только сыпучая злая дрянь вошла в соприкосновение с его сожженной
кислотой несчастной плотью.
- Будешь говорить?
- Мы на свадьбу, друг, Алдан, Софрон, автобус...
- Ух!
- Уя!
- Будешь говорить?
- Я сказал, сказал.
- Перевернуть! Присыпьте его соски. То, что от них осталось. Я думаю, когда дойдем до глаз, ты все
скажешь.
- Да он умрет сейчас от боли, - заметил Ырыа. - Вышыша мукыра ляна.
- Ничего, он парень крепкий. Я думаю, связывать руки тебе больше не надо? Это ведь еще больнее. Ну,
будешь говорить?
- Никогда! - с пафосом воскликнул Головко и попробовал плюнуть, но у него ничего не получилось.
- Ну и ладно. Жергаули!
Они перевернули Абрама на спину, наступили сапогами на его руки и приготовились присыпать огромные
кровавые провалы бывших пухлых сосков.
- Ух!
- Ооооооооо!!! - возопил Головко и потерял сознание.
- Смотри, какой молодец! - с гордостью произнес Часатца. - Не раскололся. А ты, говнюк, тоже такой?
Он подошел к Софрону, который пришел в себя после избиения, и теперь с ужасом наблюдал пытки его
стойкого напарника.
- Я скажу... Я скажу... Только не надо, умоляю... Не надо меня присыпать... Мы - агенты ЛДРПЯ... Это -
партия Якутии... Мы за Якутию... Надо отделиться от Советской Депии... Наладить контакт с Америкой...
Или с Канадой... Туннель под океаном и ананасы... Пляжи и бикини... За алмазы нам сделают все... Мы не
хотим мерзлоту, мы хотим киви... Но наш агент потерялся... У нас цепочка... Мы должны его найти... Мы
были уже у двух - в Мирном и в Кюсюре... Теперь нам надо в Алдан... Там агент Ефим Ылдя... Нас
захватили эвенки, теперь вы... Мы против эвенков, но мы за эвенов... И пусть будет Якутия...
- Ах вот как! - сказал Часатца. - А как же Эвения? Нет такой страны <Якутия>, есть страна <Эвения>,
понятно?! Мне стало все ясненько, сейчас мы их отвезем к нам, там покажем своему царю, он решит, как их
казнить. А может быть, их вообще отпустят в великую тайгу грызть какой-нибудь корень. Мы вас посадим
на две лошади и привяжем. Все будет именно так! Ля-ля-ля?!
- Эвения! - хором рявкнули люди в оранжевом. Через какое-то время связанных Жукаускаса, Ырыа и
Идама привели в разгромленный лагерь эвенков, теперь кишаший их трупами. Головко волокли по земле,
обвязав его мощный торс. Разноцветные чумы были повалены, белый чум забрызган кровью, а розовый чум
стоял как ни в чем ни бывало. Слышалось ржание; это были кони эвенов.
- Это же якутские лошади с огромной гривой! - радостно воскликнул Жукаускас и тут же получил палкой
по лбу.
- Не якутские, а эвенские, мразь! - злобно сказал ему Часатца.
- Да, конечно... - быстро согласился Жукаускас.
- То-то же. Жергаули! Сажайте их вон на тех коней и привязывайте. А этого уложите поперек.
Лагерь пах кровью, потом и гарью. Травы и пальмы были обожжены боем, словно сердца, опаленные
военным горем. Искореженные тела беспорядочно валялись в шкурах бывшего уюта, и их кровь стекала в
очаги, туша огни жизни. Враги, будто наглые пришельцы, топтали разрушенный порядок и даже не думали
о новом воцарении хаоса и запустения в этом месте мира. Распад был еще сочен, горяч, яростен. Холод
ужаса еще только начинал касаться своим ледяным бездушием этой проигранной вотчины мужества и
неистовства. Лунный блеск будущего безлюдья и сгнивания до абсолютной сухости и ломкости мягкой и
почти теплой материи еще не сковал своим умопомешательным ничтожеством начинающую цепенеть и
коченеть бывшую буйную реальность. Лагерь еще был лагерем, хотя и разрушенным лагерем. Другие лагеря
находились в иных краях, там существовали какие-то еще имена, цари и приключения. Здесь все кончалось;
лошади вяло смотроли на трупы, какие-то женщины прятались за таежным баобабом, неслышно плача,
некоторые эвены разбирали оружие врага и занимались мародерством. Дух обычности и предельности царил
над этой действительностью; и если можно было здесь остаться навсегда и извлечь чудо и любовь, то это в
самом деле было бы подлинно великой задачей и развлечением.
Они сидели, привязанные к лошадям, и перед Жукаускасом лежал наподобие свернутого ковра Головко, не
приходящий в себя, а Ырыа, гордо восседающий на крупе другой лошади, выглядел словно лучший жокей
Вселенной, победивший умелого блюдцеобразного инопланетянина, или всадник, собирающийся завоевать
новую великую страну.
Смешной жестокий царственный лагерь эвенкийского волшебства и надежды прекращал свое движение в
ночи убийственно реального ослепительного бытия. Он замыкал собою себя, рождающегося из потенции
народа быть одним из великих чудес божественности, проявляемой в каждом и понимаемой так или так.
Некоторые фрукты падали с деревьев, похожие на грезы о мечте пить нечто наисладчайшее, и черты лагеря
теряли очертания, становясь прозрачными, незаметными, невесомыми, словно призрачные цепи,
растворяемые страшным заклинанием, как крепкой кислотой. Тлен и мрак ждали бывшую солнечную
воинственность и радостный азарт возможных побед; и восторженность имен одной нации сменились
восторженностью имен другой нации. Будто две песчинки встретились на дне лужи, колеблемые волной от
чьей-то ноги, и одна оказалась сильной, и другая оказалась могущественной, и сила была сокрушена,
раздавлена и уничтожена славой, абсолютностью и величием. Теперь здесь был развал, темь, предчувствие
серых вечеров. Если и стоило присутствовать здесь, то только ради самого главного и единственного, и
тогда это становилось истинной целью и восхищением, и смысл существовал, словно Бог.
Лошади стояли, готовые ринуться в путь; Жукаускас, Ырыа и Идам были на них, изможденные и ждущие
всего. Жукаускас как будто бы уже умер и пусто смотрел в темнеющую тайгу, Головко свешивался с двух
концов лошади, как коромысло, Ырыа же возвышался над своим конем, будто рыцарь, устремленный в
Святую Землю и видящий в своих великолепных снах чашу и любовь.
- Мы и мы поедем и поедем по тайге и тайге, чтобы достичь и достичь других и других событий и событий
и народов и народов. Это и это говорю и говорю я и я - Ырыа и Ырыа!!
И они и они устремились и устремились вглубь и вглубь тайги и тайги; и их и их сопровождали и
сопровождали воины и воины в оранжевом и оранжевом, и Часатца и Часатца гордо и гордо ехал и ехал
впереди и впереди и показывал и показывал своему и своему отряду и отряду путь и путь. Лианы и лианы
