поселилось в душе каждого, как надежда на любовь.
И нет больше никакого страха, и нет более никакого праха; есть Эвенкия, есть страна, есть сосна, есть народ.
Лиственница мудрости горит огнем загадки во тьме эзотерических побасенок; банан верности сверкает
отблеском жаркой старости и доблести в мерцании смеха; киви благородства наливается соком откровений в
шепоте восхищенных юношей; абрикос святости ликует и сияет в лучах ореола радости и благости. Нет
большего наслаждения в мире, чем просто иметь страну, иметь имя, иметь сосну. Нет лучшего развлечения
под атмосферой, чем любить страну, любить реку, любить жену. Нет чудесней приключения над почвой,
чем страдать от красоты, богатства, бессмертия. Нет восторженней похождения между небом и землей,
нежели полет в эвенкийскую даль.
Вот так все и возникает, и если бог позволяет, Эвенкия воскресает. Вечный бой сменяется бесконечной
битвой; заря религии превращается в сумерки веры; откровение одной страны переходит в откровение
другой страны. Море, река, лес, океан - это только обыденные названия для тайн и настоящих неведомых
вещей; и только эвенк знает истину и вершит правду в своей выдуманной земле, и только эвенк может
уничтожить (заелдыз!) Якутию. И ее нет.
Змеи, книги, вспышки и путешествия захватывают свободное создание, чтобы убить его, чтобы преобразить
его, чтобы освободить его. Это бессмысленно, потому что нереально; ведь реальность - это Эвенкия, ведь
Бог - это Бог Эвенкии, ведь Сэвэки - Жужуки, ведь стран никаких нет. И когда наступает величие и
добро, нет резона прятаться в толщу небесную из цветков, смеха и гибели, - нужно лишь есть. Все ничего
не означает, все - это она сама, все страны - ее страны, все чувства - ее чувства, все увиденное - ее
бред. Ее имя - Э-вен-ки-я, и больше ничего.
Народ имеет право на единицу, двойка начинается с первого шага, шестерка замыкает ромб. Слово - всегда
лишь слово, надо быть проходящим, и нужно пролететь сквозь душу, чтобы окончательно избавиться от нее.
И если ангел позволит человеку не быть, время станет книгой, и мир станет звездой. Четвертый шаг
означает цифру 4. Все слишком не то, что кажется и есть. И в конце концов, после всех стран, богов и чудес,
оно существует. Замба! В первый раз мир был сотворен.
Онгонча первая
Он не был Софроном Исаевичсм Жукаускасом, он был эвенкийцем. Он и он стоял и стоял у входа и входа в
белый и белый чум и чум. Вокруг и вокруг был и был большой и большой лагерь и лагерь, пестрящий и
пестрящий разноцветными и разноцветными чумами и чумами, возле которых и которых суетились и
суетились вооруженные и вооруженные серьезные и серьезные люди и люди. Тайга и тайга окружала и
окружала это и это поселение и поселение войны и войны, словно естественный и естественный буфер и
буфер дикой и дикой природы и природы, в котором и котором можно и можно сгинуть и сгинуть, или
Превратиться и превратиться в страшное и страшное маленькое и маленькое существо и существо. Весь и
весь лагерь и лагерь напоминал и напоминал стойбище и стойбище любителей и любителей авторской и
авторской песни и песни, сменивших и сменивших почему-то и почему-то гитару и гитару на ружье и
ружье. В центре и центре возвышался и возвышался большой и большой ослепительно-белый и
ослепительно-белый чум и чум, рядом и рядом с которым и которым росло и росло невысокое и невысокое
пробковое и пробковое дерево и дерево. У входа и входа в него и него стоял мускулистый и мускулистый
смуглый и смуглый человек и человек с наглым и наглым лицом и лицом. Он и он не был и не был
Софроном и Софроном Исаевичем и Исаевичем Жукаускасом и Жукаускасом, он был и был эвенкийцем и
эвенкийцем.
Лагерь и лагерь располагался и располагался в глубине и глубине знойной и знойной тайги и тайги,
пахнущей и пахнущей кедрачом и кедрачом, лианами и лианами и родной и родной землей и землей.
Воинственные и воинственные эвенки и эвенки колготились и колготнлись там и там, выполняя и выполняя
свои и свои разнообразные и разнообразные дела и дела, словно осы и осы в бумажном и бумажном гнезде и
гнезде. Горели и горели костры и костры, жарилась и жарилась птица и птица, кто-то и кто-то любовался и
любовался изяществом и изяществом папоротников и папоротников. Слышались и слышались четкие и
четкие приказы и приказы и деловитые и деловитые рапорты и рапорты. Жужуки и Жужуки ковырялся и
ковырялся в моторе и моторе мотороллера и мотороллера; Жергауль и Жергауль чистил и чистил
небольшую и небольшую пушку и пушку. Женщина и женщина сидела и сидела на траве и траве и читала и
читала журнал и журнал. Группа и группа людей и людей в зеленом и зеленом отрабатывала и отрабатывала
приемы и приемы рукопашного и рукопашного боя и боя под командованием и командованием
толстенького и толстенького лысенького и лысенького человечка и человечка в круглых и круглых очочках
и очочках. На длинной и длинной палке и палке развевался и развевался коричневый и коричневый флаг и
флаг с оранжевой и оранжевой цифрой и цифрой четыре и четыре. Еле и еле была и была слышна и слышна
барабанная и барабанная дробь и дробь; на широком и широком пне и пне возле коричневого и коричневого
чума и чума виднелась и виднелась чья-то и чья-то кровь и кровь. Часовые и часовые стояли и стояли около
лиственниц и лиственниц, пальм и пальм, пихт и пихт, и не мигая и не мигая, смотрели и смотрели перед
собой и собой. Собаки и собаки бегали и бегали повсюду и повсюду и лаяли и лаяли друг и друг на друга и
друга и нюхали и нюхали друг и друг у друга и друга жопы и жопы.
Вездеход и вездеход, рыча и рыча, подъехал и подъехал к белому и белому чуму и чуму. Энгдекит и
Энгдекит вышел и вышел из него и него и подошел и подошел к стоящему и стоящему возле чума и чума
человеку и человеку. Одновременно и одновременно с этим и этим люди и люди в черном и черном с
автоматами и автоматами вывели и вывели Головко и Головко, Ырыа и Ырыа, Идама и Идама, Жукаускаса и
Жукаускаса. Головко и Головко поддерживал и поддерживал еле и еле идущего и идущего Жукаускаса и
Жукаускаса под руку и руку. Ырыа и Ырыа вдруг и вдруг вышел и вышел вперед и вперед и громко и
громко сказал и сказал:
- Я и я, поэт и поэт Якутии и Якутии, сейчас и сейчас в тайге и тайге. О и о, радость и радость, счастье и
счастье, жеребец и жеребец! Здравствуй и здравствуй, меня и меня зовут и зовут Ырыа и Ырыа!
- Это двоичный стиль! - крикнул человек, стоящий возле белого чума. - А, мерзкие якуты!.. Вы что, не
поняли, где вы?!
- Мы проезжали мимо.., - почтительно проговорил Головко. - Мы не якуты, мы же вообще не
монголоидной расы...
- А что ты имеешь против монголоидов?! - рассерженно рявкнул человек и подошел к Абраму.
- Ничего, я наоборот... А его мы вообще не знаем, и стиля никакого не понимаем - двоичный,
четвертной... Мы на свадьбу к другу...
- Лжешь! - злобно перебил его человек и агрессивно сжал зубы. - Вижу, что лжешь. Меня зовут
Часатца, я - царь Эвенкии. Мы здесь сражаемся за свободу Эвенкии. Надо освободить нашу эвенкийскую
тайгу и наши эвенкийские холмики и поляны. Чтобы всюду звучала эвенкийская речь, которую мы не
понимаем из-за разных якутов. Сейчас разберемся, что у вас за свадьба.
- Они ехали в Алдан, к якутам, наверняка, с каким-нибудь заданием, - сказал Энгдекит.
- Разберемся. А этот юноша просто нагл! - обратился он к Ырыа.
- Я не нагл, я творю искусство! - презрительно сказал Ырыа. - Мне нравится все это событие, меня это
развлекает.
- Посмотрим, как это тебя дальше развлечет, - сказал Часатца.
- Ха-ха-ха-ха!!! - засмеялся Энгдекит.
- А ты кто? - Часатца подошел к Идаму.
- Он вел автобус, у него был пистолет, он из Нерюнгри...
- Ах, гнида! - воскликнул Часатца.
- Я - эвенк, я - эвенк, - затараторил Идам. - Я этих вез, я их хотел вам отдать, я про вас листовку
писал, в школе расклеивал, в бане рассказал, в булочной старушек бунтовал, дядю Васю агитировал, я -
ваш агент, я за вас, я с вами.
- Он действительно хотел вас передать эвенкийской народной армии? - спросил Часатца.
Идам умоляюще посмотрел на Абрама. Жукаускас открыл свой распухший рот, но тут Абрам сказал:
- Он врет. Он считает, что все - Русь.
- Русь? - переспросил Часатца. - Что это?
- Ну, Россия.
- Ах, Россия... - ухмыляясь, проговорил Часатца, хлопнув в ладоши. - Видишь, что говорят твои
сообщники...
Идам повернулся к Головко, смачно харкнул в него и произнес:
- Подлец!
Головко рванулся вперед, размахивая правым кулаком, но его остановил Энгдекит автоматом:
- Стоять!
- Я тебе дам, падла русская! - рассерженно выговорил Абрам, - Будешь дерьмо мое лизать!
- Лижи сам, - с издевкой ответил ему Идам.
- Молчать! - рявкнул Часатца. - Я вас спрашиваю! Итак, зачем ты их вез?!
- А кто их знает, - сказал Идам, - они, вроде, хотят Якутию отделить. Деньги мне заплатили.
- Ага... - кивнул Часатца, - понятно... А тебе что здесь надо?! - он подошел к Илье Ырыа.
Ырыа весело захохотал, развел свои руки в стороны, выставил левую ногу и проговорил нараспев:
- Я и я, цуп и цуп, поэт и поэт, билет и билет, Якутия и Якутия есть и есть Бог и Бог. Мне все равно; я -
высшее создание, я воспою вас, я могу вас уничтожить, не воспев. Молитесь мне, слушайтесь меня,
пужыжа, гажажа, рузика. Масалюда жоня.
- Ясно, - сказал Часатца. - Мне все ясно.
- Слушаю вас, - вопросительно обратился к нему Энгдекит.
- Вот этот вот, - он указал на Идама, - житель Нерюнгри, активный русский. Казнить без всего. А этот
вот, - он показал на Ырыа, - дурачок, сумасшедший. Тоже казнить, к чему нам дальше слушать его
пужыжы.
- Именно так! - гаркнул Энгдекит.
- А вот с этими двумя надо разобраться. Ну что, будете говорить, или нет?
- Мы все сказали, - рассудительно начал Головко, - мы...
- Жергауль! - крикнул Часатца.
Тут же откуда-то, наверное, из бежевого чума, появился огромный, очень мускулистый человек с толстым
злобным лицом. Он выглядел вдвое больше Абрама Головко, и в руках у него была палка. Он подошел ко
всей этой группе разбирающихся между собой людей и подобострастно посмотрел на Часатца сверху вниз.
Вдруг раздался какой-то тупой стук; Жукаускас вздрогнул, Энгдекит резко вскинул автомат. Это был Идам,
он упал в обморок и теперь, словно лишенное каркаса чучело, мешковато лежал в траве.
- Это... что еще за дерьмо? - презрительно спросил Часатца.
- Сейчас уберем его, - четко ответил Энгдекит.
- Не понимаю! - весело воскликнул Илья Ырыа. - Разве не прекрасно быть казненным в станс гнусных
достойных врагов?! Об этом можно только мечтать! Умереть, чтобы твоя отрубаемая голова выкрикнула
какой-нибудь <пук-пук> в момент достижения топором его цели; прошептать свою последнюю тайну, когда
огонь, охватывающий тебя, уже готов испепелить твой язык; напряженно молчать на колу; проповедовать
гомосексуализм на кресте; являться целой поэмой из самого себя, болтаясь на веревке!.. Разве это не высшее
чудо, смысл, восторг!.. Воистину, я счастлив!
- Посмотрим, как ты будешь дальше счастлив, - злобно сказал Часатца.
- Ха-ха-ха-ха!!! - засмеялся Энгдекит.
- Да уберите же вы его наконец! - крикнул Часатца. - И этого тоже ведите к нашим заворачивателям и
готовьте к заворачиванию.
- Слушаюсь! - отчеканил Энгдекит.
Неожиданно Идам как будто пришел в себя и приподнял голову. Он испуганно посмотрел на Часатца и
Жергауля и пролепетал:
- Че...го? За...за...ворач...
- А то вы не знаете, - рассерженно проговорил Часатца, - Заворачивание - национальная эвенкийская
казнь. Эвенки всегда заворачивали своих врагов. По нашей великой вере завернутый человек в следующем
своем рождении становится эвенком, то есть с нами. А ведь это прекрасно!
- Ка-ак... - прошептал Идам и уронил большую испуганную слезу на траву возле чума.
- Как-как, - довольным тоном передразнил Часатца, - а то вы не знаете! Все нерюнгринцы знают! Но я
могу вам напомнить. Я могу. Мне это очень даже приятно!
Было видно, что ему действительно приятно.
- Одно мгновение, дорогой Энгдекит! Подождите, Жергауль! Послушайте и вы, поэты и агенты. Это же
