удовольствия. (Одна из книг была о Геке Финне - как выяснилось он ее
прежде не читал). Как-то у нас состоялась обширная, но так и не
удовлетворившая его дискуссия о прочитанных книгах. Он купался в Марке
Твене и Мелвилле [Мелвилл Герман (1819-1891) - американский писатель,
автор романа "Моби Дик"], он был поражен Достоевским, он забавлялся
ветерком ложных выводов, дувшим сквозь немытую бороду Маркса...
Но далеко не все в Анжело было открыто для меня - целые области его
мыслей и чувств были заперты и украшены невидимой табличкой: НЕ ПОСЯГАТЬ!
И он не искал меня в те моменты, когда ему было плохо, а таких моментов, я
знаю, хватало. Так что же, я просто должен дать ему совет не вступать в
банду, совет, который наверняка уже мог дать ему Ферман?.. Мягкий юмор,
присущий Анжело, делал такой поступок абсурдным. Ограничиться коротким, но
строгим приказанием? На чем же остановиться в страхе перед его ленивой
улыбочкой?.. Если бы он был марсианином, я, возможно, и знал бы, что
делать. Ведь люди, я заметил, и сами до сих пор не придумали способа
понимать себя.
Я устало стоял в коридоре, до сих пор видя перед собой опухшее лицо
"приемной матери" Билли Келла, как вдруг обнаружил, что из-за закрытой
двери Фермана уже давно раздается его голос. И до меня медленно дошел
смысл его слов.
- Любой опыт полезен. Может быть, "стервятники" и жестоки, но сможешь
ли ты обойтись в этом мире без жестокости? Ведь ты должен защитить свою
спину. С твоим-то умом, ты не можешь позволить себе не делать этого. Люди
ненавидят ум, разве ты не знаешь?
- Но ведь все зависит от того, приносит ли он людям пользу.
- Не обольщайся, Анжело, - сказал Ферман. - Придумай новый механизм -
и они будут какое-то время тебе благодарны. Но любят они механизмы, а не
мозг, их создателей. Его они просто боятся. У них может оказаться
достаточно суеверного страха, чтобы поклоняться ему, как поклоняются
дьяволу, но уважать его они не будут никогда. Я не говорил с тобой на эти
темы, пока не убедился, что ты сможешь воспринять их. А я думаю, ты
можешь. - Из-за двери донесся звук, похожий на добрый, хрипловатый смех
Фермана. - И разумеется, суеверный трепет, который будут испытывать перед
твоим умом люди, вполне может быть использован.
- Что вы имеете в виду?
- О, это решится само собой. - Донесся старческий вздох. - Как бы то
не было, помни: механизмы - это все, чего хотят люди. Механизмы и простые
идеи, которые вроде бы все объясняют, но оставляют нетронутые
предрассудки. И они заплатят приличную цену, если механизм или идея
окажутся достаточно блестящими. Я знаю их, Анжело.
Это было не по-фермановски. Ферман не стал бы говорить о механизмах с
таким пренебрежением. Трезвомыслящий, он, как и любой другой американец
960-х, был влюблен в механизм. Разве не прошла бОльшая часть его жизни в
заботах и могучих машинах, изменивших лицо Земли?..
- Нет, - продолжал голос Фермана, - ты должен бороться все время, всю
жизнь. И любым оружием, которое сумеешь присвоить. Я стар, сынок. Я знаю.
- И тогда я смогу добиться чего-то в жизни! - легкомысленно
воскликнул Анжело. - Ну а если я не собираюсь вступать в борьбу ради
борьбы...
- Тогда ты погибнешь... Иногда можно даже делать зло. Так, чтобы из
него могла выйти польза. Но все это ты должен делать, не жалея своих сил.
И к черту неудачников!
Вот так, Дрозма, я понял, что Джейкоб Ферман мертв.
Я постучал и вошел. Готовый к чему угодно, стремящийся вмешаться, как
вмешиваются в события человеческие существа, когда чувствуют опасность для
тех, кого любят. На время я прихватил с собой "мистера Майлза", чтобы он
спокойно закрыл дверь и мирно зажег сигарету. Анжело, лениво восседавший
на подоконнике, видел перед собой только "мистера Майлза". А что увидят
остальные, находящиеся в комнате, меня абсолютно не волновало.
Он сидел в кресле и держал ноги на подушечке, которую износил до дыр
Ферман. Он даже курил пенковую трубку, выполненную в форме лошадиной
головы. Безо всякой логики это взъярило меня еще больше: я мог
использовать один из тех человеческих методов опознания нечеловечности,
которые нам положено избегать.
- Надеюсь, не помешал, - сказал я, поскольку помешал. - Имею
потребность в утешении философией. - Ничто не интересовало меня сейчас
меньше, чем философия. - Выкиньте меня вон, если душа переселяется.
Я уселся верхом на стуле возле окна. Ему, вероятно, следовало бы
выкинуть вместе со мной и стул, но он не мог сделать ни того, ни другого.
Однако физических проявлений страха не было, и это даже создавало некий
комфорт.
- Кстати, - сказал я, - у вас красивая трубка. Вы, должно быть,
любитель конины, не так ли?
Я видел его глаза. Когда человеческое существо напугано, зрачки
расширяются, но не во всю же радужную оболочку! После этого все мои
сомнения испарились.
Он произнес одновременно осторожным и беззаботным тоном:
- О да, кстати... Философия, да?
- Философия! - оживился Анжело. - Мы уже разложили ее по полочкам,
Бен... Леди и джентльмены, заходите сюда и изложите в двух словах ваши
проблемы. Ферман и Понтевеччио, прибывшие к вам, несмотря на чудовищные
расходы, разрешат ваши проблемы методом "гистерона-протерона". Они гуляют,
они беседуют, они, как пресмыкающиеся, ползают на брюхе. За незначительную
плату они видят прошлое, будущее и даже настоящее. Если вы не будете
удовлетворены, вам вернут ваши деньги. О леди и джентльмены! Перед вами те
пророки, именно те адвокаты невиданного мира, - Анжело был воодушевлен и
дружелюбен, словно щенок, жующий мой ботинок, - именно те, кто недавно
разгадал одну из самых непостижимых загадок страдающего человечества - кто
сунул халат в чауде [густая похлебка из рыбы, моллюсков, свинины, овощей и
т.п.] миссис Мэрфи...
- И кто же это сделал? - спросил я.
- Дух, - сказал Анжело. - Прорицаю! Это произошло, когда она вышла из
себя и в нее на время вселился мистер Мэрфи.
Тот, кто изображал из себя Джейкоба Фермана, не говорил и не
улыбался.
Тогда я сказал:
- Предскажи будущее, прорицатель. "Энди" подхватил расстройство
клапана, а может быть и карбюратора. Так вот, через какое время наступит
момент, когда бензина станет так мало, что мы вернемся... к лошадям?
На вдохе я вставил сальваянское слово, обозначающее лошадь, крайне
редко употребляемое нами и только в качестве непристойности. Оно
достаточно звукоподражательно, и Анжело должно было показаться, будто я
всего-навсего прочистил горло. Фермановское лицо Намира не утратило
ледяного спокойствия.
Я несу полную ответственность за этот глупый промах, Дрозма. Мне
следовало скрывать, что я узнал его. Я же утратил это явное преимущество в
гневе, за который не может быть прощен ни один Наблюдатель.
- Очень хороший вопрос, - сказал Анжело, расчесывая пальцами
воображаемую бороду на своем круглом подбородке. - Я бы сказал, сэр, что
экстраполируемые возможности будут разрешаться в должном течении событий,
не раньше.
Я старался слушать его бессмыслицу и думал о том, что добросердечный,
безвредный старик лежит сейчас где-то мертвый, спрятанный от людских глаз
по одной-единственной причине - потому что его смерть могла принести
пользу нечеловеку, ненавидящему его род лютой ненавистью. Хотелось бы
знать, сохранилась ли у Намира до сих пор суицид-граната. Она наверняка
была у него в тот далекий год, когда он ушел в отставку. Тут вполне бы
подошла даже граната старого образца. Я не вижу причин, по которым она не
разложила бы человеческое тело с такой же легкостью, как и марсианское. И
если Намир употребил ее, человеческий закон никогда до него не доберется.
Да мне ли не знать, что этого попросту нельзя допустить! Ведь американцы
весьма аккуратны в делах, касающихся заключенных. Их трупы после казни,
скорее всего, осматриваются и подлежат вскрытию. Человеческие преступники
с помощью хирургии иногда уничтожают свои отпечатки пальцев. Мне хорошо
было видно, что Намир к такому методу не прибегал - его пальцы, говоря
по-марсиански, выглядели вполне нормально. Они одни способны вызвать
любопытство, а уж если в полицейских протоколах появятся описания наших не
имеющих нервов, зато имеющих угловатую форму ребер... Нет, когда его
загонят в угол... Знаете, Дрозма, я вряд ли могу разделить ваше ощущение,
что он будет воздерживаться от любых поступков, способных привести его к
предательству.
Он стал существом без роду, без племени. Он создал закон для самого
себя, без постижения причин, справедливости или сострадания. Кто другой
мог бы с такой легкостью убить Фермана? (Теперь, когда я пишу эти строки,
у меня уже есть доказательства. В тот день их не было, но их место заняла
тошнотворная уверенность. Когда же я и в самом деле нашел решающее
доказательство, оно стало лишь кровавой точкой в уже написанном
предложении).
Я снова принялся слушать Анжело, который продолжал бурлить, как
маленький веселый фонтан в лучах полуденного солнца:
- ...и это изобретение, этот триумф гениальных Фермана-Понтевеччио -
чрезвычайно простая вещь. Позвольте мне кратко изложить рассуждение,
которое привело к столь блестящему открытию. Дождевые черви любят лук. Они
аллиотропны. Этот термин происходит, как знает каждый школьник, от
латинского слова Allium, ботанический вид, включающий в себя обычный и
огородный лук. Итак, черви аллиотропны... Пять долларов, пожалуйста.
Поэтому мы предлагаем сконструировать легкие тележки... это не так-то
просто сделать, хотя бы потому, что у нас нет средств... Тележки
прикрепляются к хвостам заранее рассчитанного достаточного количества
дождевых червей вида Limbricus terrestris. Луковицу надо будет нацепить на
палку впереди червяков, которые ползут за ней, передавая таким образом
тягу тележке. В случае остановки надо всего лишь спрыгнуть с тележки - а
она, естественно, движется с не слишком большой скоростью; выкопать яму и
опустить туда луковицу. Тогда черви уйдут за ней под землю, но их упряжь
будет устроена таким образом, что они никогда не смогу добраться до
приманки. Таким образом устраняется необходимость в замене луковицы...
Разумеется, хорошую упряжку червей надо как следует кормить и постоянно о
ней заботиться. К тому же, сил у них для того, чтобы затянуть тележку под
землю, будет недостаточно, но поскольку они все-таки будут пытаться
сделать это, то тележка затормозиться и в конце концов остановится...
Почему это старомодно? А зачем утруждать себя неэкономичными, ненадежными,
опасными лошадьми? И зачем тратиться на кобылу, когда у ближайшего дилера
можно приобрести плавный, мягкий и изящный червемобиль
Фермана-Понтевеччио?
- Вы создали корпорацию?
- Пока нет, Бен. Мы могли бы предоставить вам акции на одних с нами
условиях... А где вы пропадали целый день?
- Присутствовал на музыкальных занятиях Шэрон. У нее талант, Анжело.
- В самом деле? - Шэрон в его мыслях места не было. - Почему вы так
думаете?
- Я вижу ее отношение к музыке. Она живет в ней. Она выглядит
посвященной. Это мало где требуется. Искусство, науки. Политика - но не
так, как ее понимает обыватель. Религия - опять же если у тебя есть к ней
предопределенность.
Намир-Ферман был погружен в рассеянность, трубка вынута изо рта.
- Изучение этики, - добавил я.
- Посвятить себя изучению этики, - проскрипел старческий голос. -
Звучит как лозунг насчет попечительства над ворами.
