- Почему? - поинтересовался мальчик.
Намир притворился закашлявшимся, и под видом шумного выдоха я
расслышал сальваянское слово, передать смысл которого на более вежливом
английском языке можно только словами "Уходи!" Потом лицо Фермана
заулыбалось, и в улыбке этой проскользнула толика добродушного осуждения.
- Сделал лишь первые шаги, Анжело. На твоем месте я бы не слишком
ломал голову. Есть вероятность уйти в себя.
Вот тут Намир совершил ошибку, и я обрадовался, увидев, как Анжело
надел на себя маску подчеркнутого смирения, как бы говоря: "О'кей, мне
ведь всего двенадцать".
- Больше смотри по сторонам, Анжело, набирайся опыта. Я уже сказал
тебе, что жизнь есть борьба. Ты должен стремиться туда, в самый центр -
чем дальше, тем больше - и ни в коем случае не прятаться в башню из
слоновой кости.
Да, как видно, старый железнодорожный инженер часто употреблял это
выражение. Я видел, что перемены в поведении "Фермана" совершенно не
беспокоят Анжело. По-видимому, общение с настоящим Ферманом никогда не
отличалось особой сердечностью. Настоящий Ферман мог предложить мальчику
свою нетребовательную любовь и терпимость, но вряд ли мог относиться к
нему, как к сознательному человеку. И скорее всего нынешнее отношение к
нему старика могло показаться Анжело капризом взрослого. Перемена личины,
разумеется, была безупречной - уж в чем-в чем, а в искусстве маскировки
Намир просто ас. Он даже воспроизвел крошечный белый рубчик в проборе,
который не всякий человеческий глаз и заметит-то.
Я спросил Анжело:
- Скажи, разве Бетховен сражался с кем-нибудь, когда писал
"Вальдштейна"?
- Не сейчас. - Анжело слез со своего насеста. - Могущественный мозг
только что вспомнил, что его просили сходить в бакалейную лавку.
Я тоже поднялся, подарив вежливый кивок тому, кого собирался убить.
Я оправдывал свое намерение законом от 27140 года - "вред нашим людям
или человечеству". Мне было нужны только доказательства убийства Фермана,
после этого я имел полное право действовать. Надо будет найти способ
выманить Намира в безлюдное место и применить гранату, которой меня
обеспечил Снабженец. После этого я мог бы спать спокойно... Так я думал. Я
позволил себе не оглянуться, закрыл дверь и поспешил за Анжело, ожидая
найти его по-прежнему полным веселого спокойствия.
Он не был ни веселым, ни спокойным. Он начал было спускаться по
лестнице, но вдруг вернулся, прежде чем я открыл рот, встревоженно
посмотрел на мою дверь:
- Могу я зайти на минутку?
- Разумеется. Что придумал, дружок?
- О, только ветчину и яйца [в оригинале здесь игра слов; глагол cook
имеет значение как "придумать", так и "стряпать" (пищу)].
В нем, однако, не было признаков веселья. Он заметался по моей
комнате. Потом забавно - как умел только он - оттопырил верхнюю губу и
подергал ее большим и указательным пальцем из стороны в сторону.
- Я не знаю... Может быть, иногда все чувствуют себя сразу двумя
людьми...
- Конечно. Двумя, я то и больше. Во всех нас много душ.
- Но... - он поднял глаза, и я увидел, что он искренне напуган. - Но
этого не могло быть... Не так ли, Бен? Я имею в виду... ну, там, в комнате
дяди Джейкоба, это было, как... - он принялся перебирать безделушки на
моем комоде, по-видимому, только для того, чтобы я не видел его лица.
Потом сказал жалобным голосом: - Не надо мне ни в какую бакалейную лавку.
Я только захотел... Я имею в виду, Бен, что существует мое "я", которое
любит здесь... все: наших постояльцев, Шэрон, Билли, других ребят, даже
школу. И... ну, особенно, леса, и... беседу с вами и всякую ерунду...
- А другому твоему "я" хотелось бы...
- Все бросить, - прошептал он. - Вообще все... И начать сначала. Там,
в той комнате, я был, как... как разрезанный посередине. Но это же мое, не
так ли? Нет никакого смысла. Я и в самом деле не хочу никуда уезжать. Если
бы я мог...
- Думаю, это пройдет, - сказал я, не найдя ничего лучшего, чем эти
глупые слова, которые вряд ли могли ему помочь.
- Да, я догадываюсь, - он собрался уходить.
- Подожди-ка минутку! - я открыл комод, достал зеркало и принялся
снимать с него упаковку. - Тут вещь, на которую ты, возможно, захочешь
посмотреть. Я привез его из Канады. Когда я изучал историю, Анжело, я в
основном интересовался древней историей. Эта вещь была подарена мне
другом, который занимался археологией...
Дрозма, зеркало просто перепугало меня. Может быть, я предчувствовал
свой испуг, потому никогда и не разворачивал его, до этого самого столь
неудачного выбранного момента. Что это - результат катастрофы или забытое
искусство? Что за хитрое искажение в бронзе, вызывающее громкий крик
множества истин? Я увидел молодого Элмиса, разглядел искусного (нет, почти
искусного!) музыканта, заметил легкомысленного юношу, которого так
терпеливо вы учили. А потом упорного ученого, занимающегося историей. А
потом невнимательного любовника и мужа... Не ловкого Наблюдателя...
Никудышного отца...
Как это может происходить и ничтожном хрупком предмете, принадлежащем
давно погибшему минойскому миру? А если чуть повернуть зеркало... Нет,
этого не выразить словами. Одно дело - умом знать, что каждый придет к
старости, что у каждого есть бесчисленное количество лиц - для победы,
стыда, смерти, надежды, поражения... Но совсем другое дело - видеть их в
сверкании бронзы. Я заблудился в нем, пытаясь отыскать, каким я был в
Городе Океанов.
И тут Анжело спросил:
- Что случилось?
- Нет, ничего.
Мне уже не хотелось показывать ему эту вещь, но мои глупые неловкие
пальцы сами собой разжались, и оно перешло в его руки, невинные и
загорелые. А я забормотал:
- Это минойская культура, вероятно... Найдено на Крите, изготовлено
еще до того, как родился Гомер... Видишь, патина была удалена... Я имею в
виду, оно отполировано и таким образом до сих пор представляет собой
зеркало, каким было и раньше...
Он меня не слышал. Его вдруг затрясло. Лицо его сморщилось и
исказилось, словно он увидел там что-то кошмарное.
- Все, отдай мне эту чертову штуку... Я сам еще до сих пор не смотрел
в него. Я не знал, Анжело. Тут нечего пугаться...
Но когда я попытался взять зеркало, он отдернул руки и продолжал
вглядываться в него, явно против своей воли.
- Господи, что это?..
Он начал смеяться, и смех этот был хуже всего. Я отобрал зеркало и
бросил его в ящик.
- Мне бы следовало дать пинка, Анжело, но я и в самом деле не знал...
Он вырвался из моих рук:
- Будьте осторожны!.. Вероятно, я обломлюсь. - Он побежал к лестнице.
А когда я последовал за ним, он выглянул из темного колодца лестничной
клетки и сказал: - Все нормально, Бен. Я получаю свое. Не обращайте
внимания, хорошо?
Не обращать внимания?
8
Этой ночью я не мог спать, ни предаваться созерцанию. Я прислушивался
к звукам, доносившимся из соседней комнаты, и они были очень похожи на те,
которые рождает жизнь людей, но эти звуки были порождены моим врагом.
Если Намир покинет комнату, я последую за ним. Обеспечь граната
полную дезинтеграцию, я бы уничтожил его этой ночью в его собственной
обители. Но без шума вряд ли удастся обойтись даже если я застану его
спящим. К тому же останутся пятна, не обойдется без багровой вспышки и
запаха газов. Да и горсточка остатков тоже потребует обязательной уборки.
Я не разделся и не лег в постель. Я сидел возле окна и был
вознагражден за это восходом луны, хоть и не был способен им насладиться.
В полночь где-то над крышами прострекотал пассажирский коптер, последний
до шести утра. Постепенно умирали звуки, рождаемые людьми: шаги
припозднившихся прохожих, девичий смех за занавешенным окном, по
Калюмет-стрит прошелестело несколько машин. Мартин-стрит, упирающаяся
тремя кварталами к востоку в склад древесины, автомобилистов в такое время
не привлекала. Где-то раскапризничался ребенок, потом его утихомирили.
Около часа ночи до меня донесся шум лайнера "Чикаго - Вена", далекий,
высокий и одинокий.
Скрип открывшейся калитки на заднем дворе показался не более чем
намеком на шум. Было около двух часов. Луна уже поднялась, и мое лицо
растворилось в непроницаемой тьме. Я видел, как он проскользнул,
крадущийся, светлоголовый, переполненный ощущением опасности. Он миновал
полосу лунного света, затем очень деликатно - словно крылышко ночной
бабочки - поскребся в кухонное окно. Он прекрасно отдавал себе отчет в
том, что мое окно открыто, но ведь я был в темноте.
Вышел Анжело. Они не сказали друг другу ни слова, даже шепотом.
Прокрались через двор. Анжело, несмотря на свою хромоту, двигался так же
бесшумно, как и Билли Келл.
Они пошли вниз по Мартин-стрит. Я позволил им набрать дистанцию,
затем снял с окна решетку и прыгнул. Всего пятнадцать футов, но ведь мне
следовало обойтись безо всякого шума. Они не оглянулись. Я быстренько
отыскал лунную тень. Они тоже крались в тени, скользили по направлению к
складу древесины, быстро и бесшумно, словно порождение тумана, оседающего
на стенах домов, создающего ореолы вокруг уличных фонарей. Сидя у окна, я
тумана и не замечал. Теперь я дышал им. Он был везде, спереди и сзади,
снизу и сверху. И даже в мозгу моем висело туманное облако. Земля тоже
умеет плакать, моя планета Земля...
Едва я проскользнул за ними на территорию склада, до меня донеслось
приглушенное бормотание дюжины голосов, в большинстве своем - дисканты
[дискант - высокий детский голос], но было и несколько уже сломанных
половой зрелостью - как у Билли Келла. Передо мной темнел высокий штабель
бревен, и я знал, что банда расположилась за ним. Мне повезло: я сумел
взобраться на бревна без шума. Глянул поверх штабеля. Голоса обрели своих
владельцев. Я услышал Билли Келла:
- Ты прошел все предыдущие испытания, как-нибудь справишься и с этим.
И тут же слегка возбужденный скулящий голосок ободряющие добавил:
- Это же всего-навсего чертов грязный "индеец", Анжело, и ничего
больше.
Они шаркали ногами, и тот небольшой шум, который я производил,
растворил в этом шарканье. Я забрался на верх штабеля, подполз к другому
его краю, глянул вниз.
У следующего штабеля стоял тощий парень, привязанный за талию к
бревну. Его руки были скручены за спиной, рубашка лоскутами свисала через
веревку на талии, лицо и грудь перепачканы. Он был единственным стоящим
лицом ко мне. Его взгляд упирался в землю, но, если бы он и поднял голову,
очертания моего тела в кромешной тьме он бы не разглядел. Парень ругался -
механически, с показной яростью, презрительно и не от боли. Я решил, что
успею спрыгнуть со штабеля и предотвратить возможное несчастье. Пока же
мне следовало постараться понять.
Билли Келл обнял Анжело за плечи и потащил в сторону от других, ближе
к моему укрытию. Жизнерадостные голоса остальных мальчишек тут же
перестали для меня существовать.
- Анжело, на самом деле мы вовсе не собираемся причинять ему
настоящий вред, понимаешь? - шепот Билли Келла был ровным и тихим, и я
видел его улыбку. - Смотри...
Он показал Анжело нож, повернув его, ловя тусклый свет далекого
фонаря. Видел я и лицо Анжело - туманное после битвы между страхом и
возбуждением, между очарованием и отвращением.
- Элементарный трюк, - сказал Билли Келл. Это пластик. Смотри!
Он воткнул нож в собственную ладонь так натурально, что я вздрогнул.
