Главная · Поиск книг · Поступления книг · Top 40 · Форумы · Ссылки · Читатели

Настройка текста
Перенос строк


    Прохождения игр    
Roman legionnaire vs Knight Artorias
Ghost-Skeleton in DSR
Expedition SCP-432-4
Expedition SCP-432-3 DATA EXPUNGED

Другие игры...


liveinternet.ru: показано число просмотров за 24 часа, посетителей за 24 часа и за сегодня
Rambler's Top100
Проза - Марсель Пруст Весь текст 993.15 Kb

По направлению к Свану

Предыдущая страница Следующая страница
1 ... 3 4 5 6 7 8 9  10 11 12 13 14 15 16 ... 85
наслаждающихся  покоем,  от  которого становится только еще тоскливее, и той
прозой жизни, которая служит богатейшим  источником  поэзии  для  того,  кто
проходит  сквозь  эти  запахи,  но  никогда среди них не жил. В воздухе этих
комнат был разлит тонкий аромат тишины, до того  вкусный,  до  того  сочный,
что,  приближаясь  к ней, я не мог ее не предвкушать, особенно в первые, еще
холодные пасхальные утра, когда чутье на запахи  Комбре  не  успело  у  меня
притупиться.  Я шел к тете поздороваться, и меня просили чуточку подождать в
первой комнате, куда солнце, еще зимнее, забиралось погреться  у  огня,  уже
разведенного  между  двумя  кирпичиками,  пропитывавшего всю комнату запахом
сажи и вызывавшего в воображении большую деревенскую печь или камин в замке,
около которых возникает желание, чтобы  за  окном  шел  дождь,  снег,  чтобы
разбушевались  все  стихии,  оттого  что  поэзия зимнего времени придает еще
больше уюта сидению дома; я прохаживался между скамеечкой  и  обитыми  рытым
бархатом  креслами  с  вязаными  накидками  на  спинках,  а  между тем огонь
выпекал, словно тесто,  аппетитные  запахи,  от  которых  воздух  в  комнате
сгущался  и  которые  уже  бродили  и  "поднимались" под действием влажной и
пронизанной  солнечным  светом  утренней  свежести,  -  огонь   их   слоил,
подрумянивал,    подбивал,    вздувал,   делал   невидимый,   но   осязаемый
провинциальный, огромных размеров, слоеный пирог, и я, едва  успев  отведать
более  пряных,  более  тонких,  более  привычных,  но и более сухих ароматов
буфета, комода, пестрых обоев, всякий раз с неизъяснимой жадностью  втягивал
сложный,  липкий,  приторный,  непонятный,  фруктовый запах вышитого цветами
покрывала.
     В соседней комнате сама с собой вполголоса беседовала тетя. Она  всегда
говорила  довольно  тихо  -  ей  казалось,  будто  у  нее  в  голове что-то
разбилось, что-то болтается и, если она будет говорить громко,  сдвинется  с
места,  но  даже если она была одна в комнате, она никогда долго не молчала,
- она полагала, что говорить полезно для груди, что это препятствует застою
крови и помогает от удуший и стеснений; притом, живя в  полном  бездействии,
она  придавала  малейшим  своим ощущениям огромное значение; она сообщала им
подвижность, и от этого ей было трудно таить их в себе, -  вот  почему,  за
отсутствием   собеседника,   с  которым  она  могла  бы  ими  делиться,  она
рассказывала о них самой себе в непрерывном  монологе,  являвшемся  для  нее
единственной  формой деятельности. К несчастью, привыкнув мыслить вслух, она
не всегда обращала внимание, нет ли кого-нибудь в комнате рядом, и  я  часто
слышал, как она говорила себе: "Нужно хорошенько запомнить, что я не спала".
(Она  всем старалась внушить, что у нее бессонница, и это находило отражение
в нашей,  особенно  почтительной,  манере  говорить  с  ней:  так  по  утрам
Франсуаза  не  приходила "будить" ее, а "входила" к ней; когда тете хотелось
вздремнуть днем, то говорили, что ей хочется "подумать" или  "отдохнуть",  а
когда она проговаривалась: "Я проснулась от...", или: "Мне снилось, что...",
то краснела и сейчас же заминала разговор.)
     Мгновенье  спустя  я  входил  к  тете  и  целовался  с  ней;  Франсуаза
заваривала чай; если же тетя чувствовала возбуждение, то просила заварить ей
вместо чаю липового цвету, и тогда это уже была моя обязанность -  отсыпать
из  пакетика  на тарелку липового цвету, который надо было потом заваривать.
Стебельки от сухости изогнулись и переплелись  в  причудливый  узор,  сквозь
который  виднелись  бледные  цветочки,  как  бы  размещенные и расположенные
художником в наиболее  живописном  порядке.  Листочки,  либо  утратив,  либо
изменив  форму,  приобрели  сходство  с  самыми  разнородными  предметами: с
прозрачным крылышком мухи, с белой оборотной стороной ярлычка,  с  лепестком
розы,  - но только перемешанными, размельченными, перевитыми, как будто это
должно было  пойти  на  постройку  гнезда.  Очаровательная  расточительность
аптекаря сохранила множество мелких ненужных подробностей, которые, конечно,
пропали  бы  при  фабричном  изготовлении,  и как приятно бывает встретить в
книге знакомую фамилию, так отрадно мне было сознавать, что это же стебельки
настоящих лип, вроде тех, которые я видел на Вокзальной улице,  изменившиеся
именно  потому,  что это были не искусственные, а самые настоящие, но только
состарившиеся стебельки. И так как каждое  новое  их  свойство  представляло
собой   лишь   метаморфозу   прежнего,   то   в   серых  шариках  я  узнавал
нераспустившиеся бутоны; однако наиболее  верным  признаком  того,  что  эти
лепестки,  прежде  чем  наполнить  своим  цветом  пакетик, пропитывали своим
благоуханием весенние вечера, служил мне легкий лунно-розовый блеск цветков,
выделявший их в ломкой чаще стеблей, с которых они  свешивались  золотистыми
розочками,  и  отделявший  часть  дерева,  которая  была обсыпана цветом, от
"необсыпанной", - так луч света, падающий на  стену,  указывает,  где  была
стершаяся  фреска.  Их цвет все еще напоминал розовое пламя свечи, но только
догорающее, гаснущее, ибо и жизнь их убывала, как убывает свеча, ибо были их
сумерки. Немного погодя тетя могла уже размочить бисквитик в кипящем настое,
который она любила, потому что  от  него  пахло  палым  листом  или  увядшим
цветком, и когда бисквитик становился мягким, она протягивала мне кусочек.
     К  тетиной  кровати  были  придвинуты большой желтый, лимонного дерева,
комод и стол, служивший одновременно домашней аптечкой и  престолом:  здесь,
подле  статуэтки Божьей Матери и бутылки виши-селестен, лежали богослужебные
книги и рецепты - все, что нужно для того, чтобы,  не  вставая  с  постели,
соблюдать  и устав и режим, чтобы не пропускать ни приема пепсина, ни начала
вечерни. Кровать стояла у окна, так что улица была у тети перед  глазами,  и
от скуки она, по примеру персидских принцев, с утра до вечера читала на этой
улице всегда одну и ту же незабвенную комбрейскую хронику, а затем обсуждала
ее с Франсуазой.
     Не  проходило  и пяти минут, как тетя, боясь, что я ее утомлю, отсылала
меня. Она подставляла мне унылый свой лоб, бледный и увядший, на  который  в
этот  ранний  час  еще  не  были  начесаны  накладные  волосы  и сквозь кожу
которого, словно шипы тернового венца или бусинки четок, проглядывали кости.
"Ну, милое дитя, иди, - говорила она, - пора готовиться к мессе.  Если  ты
встретишь  внизу  Франсуазу,  то  скажи  ей, чтобы она не очень долго с вами
возилась, пусть скорее идет сюда - мало ли что мне может понадобиться".
     Франсуаза много лет жила у тети в прислугах и тогда еще не подозревала,
что скоро совсем перейдет к нам, но, пока  мы  тут  гостили,  она  не  очень
заботилась о тете. Во времена моего детства, когда тетя Леония еще жила зиму
в Париже у своей матери и в Комбре мы не ездили, я так плохо знал Франсуазу,
что  на  Новый  год мама, прежде чем войти к моей двоюродной бабушке, совала
мне в руку пятифранковую монету и говорила: "Смотри не  ошибись.  Не  давай,
пока  я  не  скажу:  Здравствуй,  Франсуаза";  я  тут же дотронусь до твоего
плеча". Стоило мне войти  в  темную  тетину  переднюю,  как  в  сумраке  под
оборками   туго  накрахмаленного,  ослепительной  белизны,  чепчика,  такого
хрупкого,  точно  он  был  сделан  из  леденца,   концентрическими   кругами
расходилась  улыбка  заблаговременной признательности. Это Франсуаза, словно
статуя святой в нише, неподвижно стояла в проеме дверки в коридор. Когда наш
глаз привыкал  к  этому  церковному  полумраку,  мы  различали  на  ее  лице
бескорыстную  любовь  к  человечеству  и  умильную  почтительность  к высшим
классам, которую пробуждала в лучших уголках ее сердца надежда на новогодний
подарок. Мама больно щипала меня за руку  и  громко  говорила:  "Здравствуй,
Франсуаза!".  При  этом  знаке  пальцы  мои разжимались, и за монетой хоть и
робко, а все же тянулась рука. Но с тех пор, как мы стали ездить  в  Комбре,
всех  ближе была мне там Франсуаза; мы были ее любимцами, она, - по крайней
мере, первые годы, - испытывала к нам такое же глубокое почтение, как  и  к
тете,  а сверх того, живую приязнь, потому что мы не просто имели честь быть
членами семьи (к тем невидимым узам, коими  связывает  родственников  кровь,
Франсуаза   относилась  с  не  меньшим  благоговением,  чем  древнегреческие
трагики), -  то  обстоятельство,  что  мы  не  были  постоянными  господами
Франсуазы, придавало нам в ее глазах особое очарование. Вот почему, когда мы
приезжали  перед  Пасхой,  она  так радостно нас встречала и охала по поводу
того, что теплая погода еще не наступила, - в день нашего приезда часто дул
ледяной ветер, - а мама расспрашивала Франсуазу об ее дочери и племянниках,
славный ли у нее внук, куда его собираются  определить  и  похож  ли  он  на
бабушку.
     Когда  же  мама  и  Франсуаза  оставались  вдвоем,  мама,  знавшая, что
Франсуаза все еще оплакивает своих давным-давно умерших родителей, участливо
заговаривала о них и интересовалась мелочами их жизни.
     Она догадывалась, что Франсуаза не любит своего зятя и что он портит ей
удовольствие побывать у дочери, потому что при нем они  с  дочкой  не  могут
говорить  по  душам.  Вот  почему,  когда  Франсуаза  собиралась  к  ним, за
несколько миль от Комбре, мама спрашивала ее  с  улыбкой:  "Франсуаза!  Если
Жюльену  надо  будет уйти и вы с Маргаритой на целый день останетесь вдвоем,
то, как это ни печально, вы с этим примиритесь?" А Франсуаза отвечала ей  на
это,  смеясь:  "Вы  все  насквозь  видите;  вы  еще  хуже, чем икс-лучи (она
произносила "икс" подчеркнуто затрудненно, с насмешливой улыбкой, что вот-де
она, невежда, употребляет такие мудреные слова), - их  сюда  приносили  для
госпожи  Октав, они видят все, что у вас в сердце", - и, смущенная тем, что
ей уделили внимание, а быть может, боясь расплакаться, исчезала; мама первая
дала  ей  почувствовать  приятное  волнение  от  того,  что  ее  жизнь,   ее
крестьянские  радости  и  горести  могут представлять интерес, могут кого-то
еще, кроме нее самой, веселить или печалить. Тетя мирилась с тем, что,  пока
мы  у  нее  гостили, Франсуаза была не всецело в ее распоряжении: она знала,
как высоко ценит моя мать услуги этой толковой и расторопной служанки, столь
же миловидной в кухне, в  пять  часов  утра,  когда  на  ней  был  чепчик  с
застывшими,  ослепительной  белизны,  словно  фарфоровыми,  складками, как и
перед уходом к обедне; этой мастерицы  на  все  руки,  работавшей  как  вол,
независимо  от  самочувствия, всякое дело делавшей спокойно и так, что оно у
нее выходило словно само собой; единственной из тетиных  служанок,  которая,
если  мама  просила  горячей  воды  или черного кофе, подавала действительно
самый настоящий кипяток; она  принадлежала  к  числу  тех  слуг,  которые  с
первого  взгляда  производят на постороннего самое невыгодное впечатление -
быть может, потому, что они  и  не  стараются  понравиться  и  не  проявляют
угодливости,  так  как  нисколько в этом постороннем человеке не нуждаются и
отлично  понимают,  что  хозяева  скорее  перестанут  принимать   его,   чем
рассчитают  их,  -  и  которыми  зато особенно дорожат господа, ибо они уже
испытали их способности, а  есть  ли  у  них  внешний  лоск,  умеют  ли  они
вкрадчиво  изъясняться,  что  всегда  так  располагает к себе посетителя, но
часто прикрывает безнадежную никчемность, - до этого хозяевам никакого дела
нет.
     Почти не было такого случая, чтобы, когда  Франсуаза,  позаботившись  о
моих  родителях, в первый раз поднималась к тете дать ей пепсину и спросить,
чего она хочет  к  завтраку,  тетя  не  поинтересовалась  ее  мнением  и  не
попросила объяснить какое-нибудь важное событие:
     - Можете  себе  представить,  Франсуаза: госпожа Гупиль зашла за своей
сестрой и задержалась больше чем на четверть часа. Если она  еще  по  дороге
замешкается, то я не удивлюсь, если она не поспеет к возношению.
Предыдущая страница Следующая страница
1 ... 3 4 5 6 7 8 9  10 11 12 13 14 15 16 ... 85
Ваша оценка:
Комментарий:
  Подпись:
(Чтобы комментарии всегда подписывались Вашим именем, можете зарегистрироваться в Клубе читателей)
  Сайт:
 

Реклама