Главная · Поиск книг · Поступления книг · Top 40 · Форумы · Ссылки · Читатели

Настройка текста
Перенос строк


    Прохождения игр    
Roman legionnaire vs Knight Artorias
Ghost-Skeleton in DSR
Expedition SCP-432-4
Expedition SCP-432-3 DATA EXPUNGED

Другие игры...


liveinternet.ru: показано число просмотров за 24 часа, посетителей за 24 часа и за сегодня
Rambler's Top100
Проза - Марсель Пруст Весь текст 993.15 Kb

По направлению к Свану

Предыдущая страница Следующая страница
1 ... 6 7 8 9 10 11 12  13 14 15 16 17 18 19 ... 85
мнилось,  что  все соотносится с колокольней, выглядывавшей между домами, и,
пожалуй, она производила еще более сильное впечатление, когда вырисовывалась
одна, без  церкви.  Конечно,  есть  много  колоколен,  которые  кажутся  еще
прекраснее,  когда  вот  так  на  них смотришь; в моей памяти хранятся узоры
возвышавшихся над крышами колоколен,  которые  отличались  в  художественном
отношении от тех узоров, что образовывали унылые улицы Комбре. Мне не забыть
двух  прелестных  домов XVIII века в одном любопытном нормандском городке по
соседству с Бальбеком, - домов, которые  по  многим  причинам  мне  милы  и
дороги;   и   вот,   если  смотреть  на  них  из  чудесного  сада,  уступами
спускающегося к реке, то видно, как  готический  шпиль  прячущейся  за  ними
церкви  устремляется  ввысь,  точно  довершая, точно увенчивая их фасады, но
только он совсем иной,  до  того  изящный,  тщательно  отделанный,  розовый,
блестящий,  что  сразу  бросается  в  глаза  его  непричастность  к ним, как
непричастна  пурпуровая  зазубренная  стрелка   веретенообразной,   покрытой
блестящей  эмалью  раковины  к  двум  лежащим  рядом красивым галькам, между
которыми она была найдена на берегу моря. Даже в одном из  самых  некрасивых
парижских  кварталов  я знаю окно, откуда виден не на первом, не на втором и
даже не на третьем плане, которые образуются улицами с  громоздящимися  одна
над  другою  крышами,  фиолетовый колокол, временами принимающий красноватый
оттенок, временами - и это один из самых лучших снимков, которые  делает  с
него воздух, - пепельно-черный, на самом же деле это не что иное, как купол
церкви  св. Августина, придающий сходство этому парижскому виду с некоторыми
римскими видами Пиранези[45]. Но во все эти гравюрки моя память, с какой  бы
любовью  она  их  ни  восстанавливала,  бессильна  вложить давным-давно мною
утраченное, вложить чувство, которое заставляет нас не смотреть  на  предмет
как  на  зрелище, а верить в него, как в существо, не имеющее себе подобных,
- вот почему ни одна из них  не  имеет  власти  над  целой  эпохой  в  моей
внутренней жизни, как властвуют над нею воспоминания о разных видах, которые
принимала  комбрейская  колокольня  в  зависимости  от  того, с какой улицы,
расположенной за церковью, я на нее смотрел. Видна ли она была  нам  в  пять
часов  дня,  слева,  когда  мы  ходили за письмами на почту, через несколько
домов от нас, неожиданно вздымавшаяся одинокой вершиной над грядою крыш; или
если мы шли в противоположном направлении  -  справиться  о  здоровье  г-жи
Сазра,  -  и,  зная,  что  надо  свернуть на вторую улицу после колокольни,
следили взглядом за этою грядою, после подъема шедшею под уклон; или если мы
направлялись  еще  дальше  от  колокольни,  на  вокзал,  и,  видная   сбоку,
повернутая  в  профиль, она показывала нам другие срезы и плоскости, подобно
геометрическому телу, застигнутому в  прежде  не  наблюдавшийся  момент  его
вращения  вокруг  оси;  или,  наконец,  с  берегов  Вивоны, когда от абсиды,
напрягшей все свои мускулы и  приподнятой  расстоянием,  казалось,  сыпались
искры - так она силилась помочь колокольне устремить шпиль прямо в небо, -
словом, колокольня неизменно притягивала взор, она господствовала надо всем,
ее неожиданно возникавшая игла собирала вокруг себя дома и поднималась предо
мною,  точно  перст  Божий,  -  тело Бога могло быть от меня скрыто в толпе
людей, но благодаря этому персту я никогда бы не смешал его с толпой. Еще  и
сейчас,  когда  в  каком-нибудь большом провинциальном городе или в одном из
парижских кварталов, который я плохо знаю, прохожий на вопрос:  "Как  пройти
туда-то?"  -  показывает  мне  вдали,  в  виде  приметы, на углу той улицы,
которую я разыскиваю, каланчу или  же  остроконечную,  священническую  шапку
монастырской  колокольни,  то  достаточно  моей  памяти  обнаружить  хотя бы
неопределенное сходство с дорогим,  исчезнувшим  образом,  и  если  прохожий
обернется,  чтобы  удостовериться,  что  я  не  заблудился,  он с удивлением
заметит, что, позабыв о прогулке или о деле, я стою подле колокольни и  могу
неподвижно  стоять  здесь  часами, напрягая память и чувствуя, как в глубине
моей души земли, залитые водою забвения,  высыхают  и  заселяются  вновь;  и
тогда  я  непременно, но только еще сильнее волнуясь, чем когда расспрашивал
прохожего, начинаю  искать  дорогу,  поворачиваю  за  угодно...  уже  только
мысленно...
     Возвращаясь  из  церкви, мы часто встречали инженера Леграндена, - его
вечно задерживали дела в  Париже,  так  что,  если  не  считать  святок,  он
приезжал к себе в Комбре в субботу вечером, а в понедельник утром уезжал. Он
принадлежал  к  числу  людей,  которые  не  только  сделали блестящую ученую
карьеру,  но  и  обладают  совсем  иного  рода  культурой  -  литературной,
художественной,    совершенно   не   нужной   для   их   профессии,   однако
обнаруживающейся  при  разговорах  с  ними.  Более  сведующие,  чем   многие
литераторы  (мы  тогда  еще  не  знали,  что Легранден довольно известен как
писатель, и были бы очень удивлены,  если  б  нам  сказали,  что  знаменитый
композитор  написал музыку на его стихи), и отличающиеся большей "набитостью
руки", чем многие  художники,  они  убеждены,  что  жизнь  у  них  сложилась
неудачно, и работают они спрохвала, хотя не без затей, или же с неутомимой и
надменной, презрительной, желчной и добросовестной старательностью. Высокий,
стройный,  с  тонким задумчивым лицом, с длинными светлыми усами, с голубыми
глазами, выражавшими разочарование,  изысканно  вежливый,  такой  интересный
собеседник,  какого мы отроду не слыхивали, Легранден считался у нас в семье
образцом благородства и деликатности,  натурой  исключительной.  Бабушке  не
нравилось  в  нем  то,  что  он уж слишком красиво говорил, чересчур книжным
языком, лишенным свободы, с какою тот же Легранден повязывал широким  бантом
галстук, так что он у него всегда болтался, с какою Легранден носил прямую и
короткую, почти как у школьника, тужурку. Еще ее удивляли пламенные и частые
его тирады против аристократии, против светского образа жизни и снобизма, "а
ведь  снобизм,  конечно,  и  есть  тот грех, что имеет в виду апостол Павел,
когда говорит о грехе, которому нет прощения".
     Бабушке не только было несвойственно светское тщеславие -  она  просто
не  понимала,  что  это  такое,  -  вот  почему  ей  казалось бессмысленным
вкладывать столько душевного пыла в его осуждение. Кроме того, она полагала,
что не очень-то красиво со стороны Леграндена, сестра которого была  замужем
за  нижненормандским  дворянином,  проживавшим  близ  Бальбека,  так яростно
нападать на благородное сословие и даже упрекать Революцию, что она  не  всю
знать гильотинировала.
     - Здравствуйте, друзья! - говорил Легранден, идя нам навстречу. - Вы
счастливы:  вы можете жить здесь подолгу, а мне уже завтра надо возвращаться
в Париж, в свою конуру. Ox! - вздыхал он, улыбаясь своей особенной улыбкой,
в которой читались мягкая ирония, разочарованность и легкая рассеянность. -
У меня в Париже полно ненужных вещей. Не хватает лишь необходимого: неба над
головой. Живи так, мой мальчик, чтобы у тебя всегда было небо  над  головой,
- обращаясь  ко  мне,  добавлял  он.  -  У  тебя  красивая,  хорошая душа,
художественная натура, - не лишай же ее необходимого.
     Когда мы возвращались домой и тетя посылала узнать у нас,  опоздала  ли
г-жа  Гупиль  к обедне, мы ничего не могли ей ответить. Зато мы усиливали ее
тревогу сообщением, что в церкви работает художник  -  копирует  с  витража
Жильберта  Дурного.  Франсуаза,  которую  немедленно  посылали  в бакалейную
лавку, ничего толком не узнала, потому что в лавке не оказалось  Теодора,  а
Теодор совмещал обязанности певчего, способствовавшего благолепию в храме, и
приказчика  в  бакалейной  лавке,  и  это  обстоятельство,  позволявшее  ему
поддерживать отношения со всеми слоями общества, сделало  из  него  человека
универсальных знаний.
     - Ах!  - вздыхала тетя. - Скорей бы приходила Евлалия! Уж она-то мне
все расскажет.
     Евлалия, глухая, расторопная хромоножка, "удалившаяся на  покой"  после
смерти г-жи де ла Бретонри, у которой она служила с детства, снимала комнату
около  церкви  и  из церкви не выходила: то надо побыть на службе, то, когда
службы нет, помолиться одной, то  помочь  Теодору;  в  свободное  время  она
навещала больных, в частности тетю Леонию, которой она рассказывала все, что
случалось  за  обедней  или  за  вечерней.  Прежние  хозяева  выплачивали ей
скромную пенсию, но она  не  гнушалась  случайным  приработком  и  время  от
времени  приводила  в  порядок белье настоятеля или же еще какой-либо важной
духовной особы, проживавшей в Комбре. Ходила она в черной суконной накидке и
в белом монашеском чепчике; какое-то кожное заболевание окрашивало часть  ее
щек  и  крючковатый  нос  в  ярко-розовый  цвет  бальзамина. Ее приходы были
большим развлечением для тети  Леонии,  никого  уже,  кроме  священника,  не
принимавшей. Тетя постепенно отвадила гостей, потому что все они, с ее точки
зрения,  были  повинны  в  том,  что  принадлежали к одной из двух категорий
людей, которые она не переваривала. Одни, самые для нее невыносимые, от коих
она отделалась в первую голову, советовали  ей  не  "нянчиться  с  собой"  и
держались  пагубного  мнения,  которое  они,  впрочем, выражали иногда чисто
негативно: в неодобрительном молчании или же в скептической улыбке,  -  что
пройтись  по  солнышку  или  скушать хорошо приготовленный бифштекс с кровью
(меж тем как тетя за четырнадцать часов выпивала каких-нибудь два несчастных
глотка виши), - это было бы  для  нее  полезнее,  чем  постельный  режим  и
лекарства.  Другую  категорию  составляли лица, притворявшиеся убежденными в
том, что болезнь тети серьезнее, чем она предполагает, или в  том,  что  она
себя  не  обманывает,  что она действительно тяжело больна. Словом, те, кого
она после некоторого колебания и упрашиваний Франсуазы принимала  и  кто  во
время  визита  доказывал,  что  он не достоин этой милости, потому что робко
позволял себе заметить: "Хорошо бы вам промяться  в  погожий  день",  или  в
ответ  на  ее  слова: "Мне так плохо, так плохо, это конец, дорогие друзья",
возражал: "Да, потерять здоровье - это хуже всего! Но вы еще  долго  можете
протянуть",  - такие люди, и первой и второй категории, могли быть уверены,
что после этого тетя их больше к себе не пустит. Франсуазу смешил испуганный
вид тети, когда со своего ложа она замечала на улице Святого Духа  кого-либо
из  таких  лиц,  должно  быть  собиравшихся  зайти к ней, или же когда к ней
звонили, но еще больше забавляли Франсуазу своей  изобретательностью  всегда
имевшие  успех  хитрости,  к  коим  прибегала тетя, чтобы отказать гостям, а
равно и озадаченные лица гостей, вынужденных удалиться, не повидав тетю, и в
глубине души Франсуаза восхищалась своей  госпожой:  она  считала,  что  раз
госпожа  их  к себе не пускает, стало быть, она выше их. Короче говоря, тетя
требовала, чтобы посетители одобряли ее образ жизни, сочувствовали ей и в то
же время уверяли, что она выздоровеет.
     И вот в этом отношении Евлалия была незаменима. Тетя могла двадцать раз
подряд повторять: "Это конец, милая Евлалия", - Евлалия двадцать раз ей  на
это отвечала: "Если знать свою болезнь так, как знаете ее вы, госпожа Октав,
то  можно  прожить до ста лет - это мне еще вчера говорила госпожа Сазрен".
(Одно из самых твердых убеждений Евлалии, которое не властно было поколебать
бесчисленное множество веских доводов,  заключалось  в  том,  что  настоящая
фамилия этой дамы - не Сазра, а Сазрен.)
     - А  я  и  не  прошу  у Бога, чтоб он продлил мне жизнь до ста лет, -
возражала тетя,  предпочитавшая  не  ограничивать  свою  жизнь  определенным
сроком.
     Сверх  того, Евлалия умела, как никто, развлекать тетю, не утомляя, вот
почему ее неизменные приходы по воскресеньям, - помешать  ей  могло  только
Предыдущая страница Следующая страница
1 ... 6 7 8 9 10 11 12  13 14 15 16 17 18 19 ... 85
Ваша оценка:
Комментарий:
  Подпись:
(Чтобы комментарии всегда подписывались Вашим именем, можете зарегистрироваться в Клубе читателей)
  Сайт:
 

Реклама