- Очень может быть! - отвечала Франсуаза.
- Если б вы пришли на пять минут раньше, Франсуаза, вы бы увидели
госпожу Эмбер: она несла спаржу вдвое крупней, чем у тетушки Кало;
разузнайте у ее кухарки, где она покупает спаржу. В этом году вы подаете нам
спаржу под всеми соусами, так уж постарайтесь для гостей.
- Я уверена, что она покупает спаржу у священника, - замечала
Франсуаза.
- Да что вы, Франсуаза! - пожав плечами, возражала тетя. - У
священника! Вы прекрасно знаете, что у священника дрянная, мелкая спаржонка.
А я вам говорю, что эта спаржа толщиною в руку. Ну, конечно, не в вашу, а в
мою несчастную руку, которая за этот год стала еще тоньше... Франсуаза! Вы
не слыхали этого трезвона, от которого у меня голова раскалывается?
- Нет, госпожа Октав.
- Благодарите Бога, моя милая, что у вас такая крепкая голова. Это
Маглон заходила за доктором Пипро. Он только что вышел с ней, и они свернули
на Птичью. Верно, кто-нибудь из детей заболел.
- Ах, Боже мой! - вздыхала Франсуаза. Она не могла слышать, что
случилось несчастье даже с незнакомыми людьми, хотя бы на краю света, без
того, чтобы не поохать.
- Франсуаза! По ком это звонил колокол? Ах, Боже милостивый, да это по
госпоже Руссо! Я совсем забыла, что она прошлой ночью скончалась. Скоро отец
небесный и по мою душу пошлет. После смерти бедного Октава с моей головой
творится что-то неладное... Да, но я вас задерживаю, миленькая.
- Нет, нет, госпожа Октав, мое время совсем уж не так дорого - мы за
него денег не платим. Пойду только погляжу, не погасла ли плита.
Так Франсуаза с тетей на утреннем совещании обсуждали первые события
дня. Но иногда происходили события столь таинственные и столь важные, что
тетя не могла дождаться, когда Франсуаза к ней поднимется, и тогда на весь
дом четыре раза подряд оглушительно звонил ее колокольчик.
- Госпожа Октав! Да ведь еще рано принимать пепсин, - говорила
Франсуаза. - Или у вас слабость?
- Да нет, Франсуаза, - отвечала тетя. - А впрочем, да. Вы же знаете,
что у меня теперь почти все время слабость. Однажды я, вроде госпожи Руссо,
не успею опомниться, как перейду в мир иной, но позвонила я не поэтому. Вы
не поверите: я только что видела, как вот вас сейчас вижу, госпожу Гупиль с
девочкой, которую я не знаю! Сбегайте, купите соли на два су у Камю. Теодор
не может не знать, кто это.
- Да это, наверно, дочка Пюпена, - отвечала Франсуаза: сегодня она
уже два раза была у Камю, а потому дала объяснение незамедлительно.
- Дочка Пюпена! Франсуаза, милая, что вы говорите? Неужели я бы ее не
узнала?
- Да я не про взрослую дочку говорю, госпожа Октав, а про девочку -
про ту, что учится в пансионе в Жуй. По-моему, я ее нынче утром видела.
- Ну, может быть, - соглашалась тетя. - Значит, она приехала на
праздники. Да, конечно! В таком случае нет смысла и узнавать - она не могла
не приехать на праздники. Мы сейчас увидим, как госпожа Сазра позвонит к
сестре, когда придет к ней завтракать. Непременно увидим! Только что мимо
нас прошел мальчик с тортом от Галопена! Вот увидите: это торт для госпожи
Гупиль.
- Раз у госпожи Гупиль нынче гости, то вы, госпожа Октав, скоро
увидите, как все ее знакомые пойдут к ней завтракать, ведь сейчас совсем не
так рано, - говорила Франсуаза; ей самой было пора готовить завтрак, и она
радовалась, что у тети впереди развлечение.
- Но не раньше полудня! - покорно замечала тетя, посмотрев на часы
тревожным и вместе с тем беглым взглядом, а то как бы Франсуаза не подумала,
что она, ушедшая от мира, находит, однако, особое удовольствие в том, чтобы
удостовериться, кого г-жа Гупиль позвала завтракать, хотя, к сожалению, ей,
г-же Октав, придется ждать больше часу. - И это как раз совпадает с моим
завтраком! - обращаясь к себе самой, добавила она вполголоса. Завтрак
доставлял ей такое большое развлечение, что другого ей уже в то время не
требовалось. - Так вы не забудете подать мне молочную яичницу на мелкой
тарелке? - Мелкие тарелки были разрисованы, и тетя с неизменным
любопытством рассматривала изображенную на тарелке сказку. Она надевала
очки, прочитывала: "Али-Баба и сорок разбойников", "Аладдин и волшебная
лампа" - и с улыбкой приговаривала: "Прелестно, прелестно".
- Так сходить, что ли, к Камю?.. - предлагала Франсуаза, убедившись,
что тетя отдумала посылать ее туда.
- Да нет, не нужно, это, конечно, дочка Пюпена... Мне очень жаль,
милая Франсуаза, что я заставила вас из-за такой безделицы подниматься ко
мне.
Но тетя прекрасно знала, что не из-за безделицы звонила она Франсуазе,
- в Комбре "неизвестная особа" была столь же баснословна, как
мифологическое божество; в самом деле, старожилы не помнили такого случая,
чтобы после того как на улице Святого Духа или на площади появлялось
пугающее видение, тщательная разведка в конце концов не свела сказочное
существо до размеров "известной особы", известной лично или по доходившим
сведениям о том, какое положение занимает она в обществе и в каком состоит
родстве с кем-либо из комбрейцев. Это мог быть сын г-жи Сотон, отбывший
воинскую повинность, или племянница аббата Пер-дро, вышедшая из монастыря,
или брат священника, податной инспектор в Шатодене, то ли вышедший в
отставку, то ли приехавший сюда на праздники. Когда их видели впервые, то
приходили в волнение от одной мысли, что в Комбре появились незнакомые лица,
хотя их просто сразу не узнали и не установили, кто это. А между тем когда
еще г-жа Сотон и священник предупреждали, что ждут "гостей"! После вечерней
прогулки я обыкновенно поднимался к тете рассказать, кого мы встретили, и,
если я имел неосторожность проговориться, что около Старого моста дедушка не
узнал какого-то мужчину, тетя восклицала: "Чтобы дедушка кого-то не узнал?
Так я тебе и поверила!" Все же она бывала слегка взволнована этим известием,
ей хотелось, чтобы на сердце у нее было спокойно, и она призывала дедушку.
"Кого это вы, дядя, встретили у Старого моста? Вы его не знаете?" - "Как же
не знать! - отвечал дедушка. - Да это Проспер, брат садовника госпожи
Буйбеф". - "Ах, вот кто это!" - говорила успокоенная, но все еще с легкой
краской на лице тетя; пожав плечами, она добавляла с насмешливой улыбкой: "А
он мне сказал, будто вы встретили незнакомого!" И тут мне советовали быть в
другой раз осторожнее и не тревожить тетю и ничего не говорить ей, не
подумав. В Комбре всех так хорошо знали, и животных и людей, что если тете
случайно попадалась на глаза "незнакомая" собака, то она уже не могла ни о
чем думать, кроме этой собаки, и посвящала загадочному этому событию свои
индуктивные способности и свои досуга.
- Это, должно быть, собака госпожи Сазра, - говорила Франсуаза не
очень уверенным тоном, только с целью успокоить тетю - чтобы она "не ломала
себе голову".
- Да что я, не знаю собаки госпожи Сазра? - возражала тетя,
критический ум которой не мог так легко допустить какой-либо факт.
- А, так это, верно, новая собака Галопена - он ее из Лизье привез!
- Ну, может быть.
- Видать, ласковая собачонка, - продолжала Франсуаза, получившая эти
сведения от Теодора, - умна, как человек, всегда веселая, всегда
приветливая, что-то в ней есть такое милое! Чтобы такая маленькая собачка
была так хорошо воспитана - это просто редкость... Госпожа Октав! Мне нужно
идти, некогда мне разговоры разговаривать, ведь уж скоро десять, а плита еще
не затоплена, а мне еще спаржу надо почистить.
- Как, опять спаржа? Вы, Франсуаза, в этом году просто помешались на
спарже, наши парижане скоро смотреть на нее не захотят!
- Да нет, госпожа Октав, они ее любят. Они придут из церкви с хорошим
аппетитом и пальчики оближут.
- Но они сейчас уже в церкви. Не теряйте зря времени. Идите готовьте
завтрак.
Пока тетя беседовала с Франсуазой, я с моими родителями бывал у обедни.
Как я любил нашу церковь, как отчетливо представляю ее себе и сейчас! Ее
ветхая паперть, почерневшая, дырявая, как шумовка, покосилась, в ее углах
образовались впадины (так же как и на чаше со святой водой, к которой она
подводила), словно легкое прикосновение одежды крестьянок, входивших в храм,
их робких пальцев, которые они погружали в святую воду, могло от
многовекового повторения приобрести разрушительную силу, могло продавить
камень и провести на нем борозды, вроде тех, что оставляют на придорожной
тумбе колеса, ежедневно задевающие за нее! Надгробные плиты, под которыми
благородный прах похороненных здесь комбрейских аббатов образовывал как бы
духовное возвышение для клироса, уже не являли собой косную и грубую
материю, ибо время размягчило их, и они, словно мед, вытекли за пределы
своей четырехугольности: одни, хлынув золотистой волной, увлекли за собой
разукрашенные цветами готические буквицы и затопили белые фиалки мраморного
пола; другие, наоборот, укоротились, сжав и без того краткую эллиптическую
латинскую надпись, сообщив еще большую прихотливость расположению мелких
литер, сблизив две буквы какого-нибудь слова, а прочие сверх всякой меры
раздвинув. Витражи никогда так не переливались, как в те дни, когда солнца
почти не было, и, если снаружи хмурилось, вы могли ручаться, что в церкви
светло; одно из окон сплошь заполняла собой фигура, похожая на карточного
короля, жившая в вышине, под сводом, между небом и землей, и в будничный
полдень, после того как служба уже отошла, в одну из тех редких минут, когда
церковь, проветренная, свободная, менее строгая, чем обычно, пышная, с
солнечными пятнами на богатом своем убранстве, имела почти жилой вид, вроде
залы со скульптурами и цветными стеклами в особняке, отделанном под стиль
средневековья, косой синий свет витража озарял г-жу Сазра, на одно мгновенье
преклонившую колени и поставившую на ближайшую скамейку перевязанную
крест-накрест коробку печенья, которую она только что купила в кондитерской
напротив и несла домой к завтраку; на другом окне гора розового снега, у
подножья которой происходило сражение, словно заморозила самые стекла,
налипла на них мутной своей крупой, превратила витраж в окно с наледью,
освещенной некоей зарей (вне всякого сомнения, той самой, что обагряла
запрестольный образ красками такой свежести, что казалось, будто они всего
лишь на миг наложены проникшим извне отсветом, готовым вот-вот померкнуть, а
не навсегда прикреплены к камню); и все окна были до того ветхие, что там и
сям проступала их серебристая древность, искрившаяся пылью столетий и
выставлявшая напоказ лоснящуюся и изношенную до последней нитки основу их
нежного стеклянного ковра. Одно высокое окно было разделено на множество
прямоугольных окошечек, главным образом - синих, похожих на целую колоду
карт, разложенную, чтобы позабавить короля Карла VI [38]; быть может, по
нему скользил солнечный луч, а быть может, мой взгляд, перебегавший со
стекла на стекло, то гасил, то вновь разжигал движущийся, самоцветами
переливавшийся пожар, но только мгновенье спустя оно все уже блестело
изменчивым блеском павлиньего хвоста, а затем колыхалось, струилось и
фантастическим огненным ливнем низвергалось с высоты мрачных скалистых
сводов, стекало по влажным стенам, и я шел за моими родителями, державшими в
руках молитвенники, словно не в глубине церковного придела, а в глубине
пещеры, переливавшей причудливыми сталактитами; еще мгновение - и
стеклянные ромбики приобретали глубокую прозрачность, небьющуюся прочность
сапфиров, усыпавших огромный наперсный крест, а за ними угадывалась еще
