почти сплошь священный рассказ, миф, но уже и здесь начинается ее отделение от
обряда, и в ней видны зачатки чисто художественного рассказа, каким является и
современная сказка.
Таким образом сказка переняла от более ранних эпох их социальную и
идеологическую культуру. Но было бы ошибкой утверждать, что сказка --
единственный преемник религии. Религия как таковая также изменялась и содержит в
себе реликты чрезвычайно древние. Все представления о загробном мире и судьбе
умерших, получившие развитие в Египте, Греции и позже в христианстве, возникли
гораздо раньше. Здесь нельзя не указать также на шаманизм, точно так же
воспринявший много из доисторических эпох, сохраненных сказкой.
Если собрать шаманские рассказы о своих камланиях, о том, как шаман отправился в
поисках души в иной мир, кто ему при этом помогал, как он переправлялся и т. д.,
и сопоставить их со странствием или полетом сказочного героя, то получится
соответствие. Для отдельных элементов мы это проследили, но и для целого
получится совпадение. Так объясняется единство композиции мифа, рассказа о
загробном путешествии, рассказа шамана, сказки, а в дальнейшем -- поэмы, былины
и героической песни. С возникновением феодальной культуры элементы фольклора
становятся достоянием господствующего класса, на базе
435
этого фольклора создаются циклы героических сказаний, как "Тристан и Исольда",
"Песнь о Нибелунгах" и т. д. Другими словами, движение идет снизу вверх, а не
сверху вниз, как это утверждают некоторые теоретики.
Здесь дается историческое объяснение тому явлению, которое всегда считалось
трудным для объяснения, явлению всемирного сходства фольклорных сюжетов.
Сходство это гораздо шире и глубже, чем это представляется невооруженному глазу.
Ни теория миграции, ни теория единства человеческой психики, выдвигаемая
антропологической школой, не разрешают этой проблемы. Проблема разрешается
историческим изучением фольклора в его связи с производством материальной жизни.
Проблема, оставшаяся такой трудной, все же оказалась разрешимой. Но всякая
разрешенная проблема немедленно выдвигает новые проблемы. Изучение фольклора
может идти по двум направлениям: по направлению изучения сходства явлений и по
линии изучения различий. Фольклор, и в частности сказка, не только единообразен,
но при своем единообразии чрезвычайно богат и разнообразен. Изучение этого
разнообразия, изучение отдельных сюжетов представляется более трудным, чем
изучение композиционного сходства. Если предложенное здесь разрешение
действительно окажется верным, то уже по-новому можно будет приступить к
изучению отдельных сюжетов, к проблеме их истолкования и их истории.
436
Комментарии
Е. М. Мелетинский
Структурно-топологическое изучение сказки
Книга В. Я. Проппа "Морфология сказки" была издана в 1928 году1. Это
исследование в некоторых отношениях намного опередило свое время: абсолютный
масштаб научного открытия В. Я. Проппа стал очевиден только после того, как в
филологические и этнологические науки внедрились методы структурного анализа. В
настоящее время "Морфология сказки" -- одна из самых популярных книг в мировой
фольклористике. Она переведена на английский (1958, 1968)2 и итальянский (1966)3
языки, с сокращениями -- на польский язык (1968)4, готовятся немецкий (в ГДР) и
румынский переводы. В 20-х годах был очень силен интерес к проблемам
художественных форм, в том числе и фольклорных; но только В. Я. Пропп довел
изучение формы сказки до открытия ее структуры. Заслуживает внимания, что для В.
Я. Проппа морфология как раз не была самоцелью, что он стремился не к описанию
поэтических приемов самих по себе, а к выявлению жанровой специфики волшебной
сказки, с тем чтобы впоследствии найти историческое объяснение единообразию
волшебных сказок. Рукопись, представленная автором в редакцию непериодической
серии "Вопросы поэтики" (издававшейся Государственным институтом истории
искусств), первоначально включала дополнительную главу с попыткой такого
исторического объяснения. Впоследствии эта глава, не вошедшая в окончательный
текст, была развернута в обширное фундаментальное исследование "Исторические
корни волшебной сказки" (опубликовано в 1946 г.)5.
Изучая специфику волшебной сказки, В. Я. Пропп исходил из того, что
диахроническому (историко-генетическому) рассмотрению сказки должно
предшествовать ее строгое синхроническое описание. Разрабатывая принципы такого
описания, В. Я. Пропп поставил перед собой задачу выявления постоянных элементов
(инвариантов), наличествующих в волшебной сказке и не исчезающих из поля зрения
исследователя при переходе от сюжета к сюжету. Открытые В. Я. Проппом инварианты
и их соотношение в рамках сказочной композиции и составляют структуру волшебной
сказки.
До В. Я. Проппа господствовали атомистические концепции: неразложимой
повествовательной монадой считался либо мотив, либо сюжет в целом.
Из мотивов исходил акад. А. Н. Веселовский6, о котором В. Я. Пропп упоминает в
своей книге с величайший уважением. Сюжеты А. Н. Веселовский рассматривал как
комбинации мотивов, их соотношение он при этом представлял чисто количественно;
большой процент повторяющихся мотивов он объяснял наличием заимствования,
миграции.
Позднее о мотивах как носителях повторяемости в сказке писали К. Шпис, Фридрих
фон дер Лайен7 и др. Из сюжета как основной и естественной единицы фольклора
исходил Антти Аарне, создатель международного
437
каталога сказочных сюжетов, и финская ("историко-географическая") школа в целом.
Сюжет выступает постоянной единицей в изучении сказки в известной монографии
одесского ученого Р. М. Волкова8.
На первых страницах "Морфологии сказки" В. Я. Пропп, энергично полемизируя со
своими предшественниками, показывает, с одной стороны, делимость и мотивов и
сюжетов, а с другой -- отсутствие четких граней и обоснованных критериев для
установления границ сюжета для уверенного различения самостоятельных сюжетов и
сюжетных вариантов. И сюжеты и мотивы, несмотря на их повторяемость, по мнению
В. Я. Проппа, не объясняют специфического единообразия волшебной сказки. Как это
ни парадоксально на первый взгляд, они составляют переменные, вариативные
элементы сказки. К этому следует добавить, что само соединение мотивов в сюжете,
точнее говоря их группировка, распределение в нем зависит от специфической для
сказки постоянной композиционной структуры*.
Одновременно с В. Я. Проппом или даже немного раньше задачи
структурно-морфологического изучения выдвигались А. И. Никифоровым в очень
содержательной статье (написана в 1926 г., опубликована -- в 1928 г.)10. Его
интересные наблюдения были сформулированы в виде нескольких морфологических
законов. Это -- закон повторения динамических элементов сказки в целях
замедления и усложнения ее общего хода; закон композиционного стержня (сказка
может быть одно- и двухгеройная, два героя либо равноправны, либо нет); и,
наконец, "закон категорической или грамматической формовки действия". А. И.
Никифоров предлагает рассматривать отдельные "сказочные действия" и их
объединение по образцу словообразования в языке. По его "наблюдениям, можно
выделить "префиксальные сказочные действия" (с широкими возможностями замен),
"корневые" (почти не варьируемые), "суффиксальные" и "флективные". А. И.
Никифоров очень близко подходит к концепции В. Я. Проппа в своем тезисе о том,
что постоянной является лишь функция персонажа, его динамическая роль в сказке.
Главный персонаж, по мнению А. И. Никифорова, является носителем функции
биографического порядка, а "вторичные персонажи" -- авантюрно-осложняющего
порядка (т. е. функции помощи герою, препятствий ему или функции объекта его
домогательств). Любопытно, что предлагаемая А. И. Никифоровым схема буквально
предвосхищает "структурную модель деятелей" в "структурной семантике" А Ж.
Греймаса (1966).
Группировка частных функций главного персонажа и вторичных персонажей в
некоторое количество комбинаций составляет, по А. И. Никифорову, основную
пружину сказочного сюжетосложения. Эти и другие его мысли очень плодотворны, но,
к сожалению, не были развернуты в систематическое исследование сказочной
повествовательной синтагматики, как это сделано В. Я. Проппом. Кроме того, у А.
И. Никифорова не всегда достаточно четко разделяются уровни (сюжетный,
стилистический и т. п.). И наконец, сами структурные принципы не были у него
столь четко противо-
____________
* Еще Ж. Бедье в своей знаменитой работе о фаблио' задумался над различением
переменных и постоянных элементов в сказке, но, как отмечает В. Я. Пропп, не
сумел их четко выделить и описать.
438
поставлены атомистическим концепциям, как это имело место в работе В Я. Проппа,
который убедительно показал, что специфика волшебной сказки оказалась
заключенной не в мотивах (не все, но многие сходные мотивы волшебной сказки
можно найти и в других жанрах), а в неких структурных единицах, вокруг которых
мотивы группируются. В. Я. Пропп проанализировал последовательный ход событий в
волшебных сказках из сборника Афанасьева и нашел, что этот ход во многом
совпадает, хотя мотивы там самые разнообразные.
Исследователь обнаружил, что постоянными, повторяющимися элементами волшебной
сказки являются функции действующих лиц (общим числом тридцать одна): отлучка,
запрет и нарушение запрета, разведка вредителя и выдача ему сведений о герое,
подвох и пособничество, вредительство (или недостача), посредничество,
начинающееся противодействие, отправка, первая функция дарителя и реакция героя,
получение волшебного средства, пространственное перемещение, борьба, клеймение
героя, победа, ликвидация недостачи, возвращение героя, преследование и
спасение, неузнанное прибытие, притязания ложного героя, трудная задача и
решение, узнавание и обличение, трансфигурация, наказание, свадьба. Не все
функции налицо всегда, но число их ограниченно и порядок, в котором они
выступают в ходе развертывания действия сказки, неизменен. Неизменным оказался и
набор ролей (числом семь), между которыми определенным образом распределяются
конкретные сказочные персонажи со своими атрибутами. Каждый из семи действующих
лиц (т. е. ролей), а именно антагонист (вредитель), даритель, помощник, царевна
или ее отец, отправитель, герой, ложный герой, имеет свой крут действий, т. е.
одну или несколько функций. Таким образом, В. Я. Пропп разработал две
структурные модели -- одну (временная последовательность действий) -- более
обстоятельно, другую (действующие лица) -- более бегло. Отсюда и два различных
определения В. Я. Проппа для волшебной сказки ("рассказ, построенный на
правильном чередовании приведенных функций в различных видах" и "сказки,
подчиненные семиперсонажной схеме"). Крут действий (т. е. дистрибуция функций по
ролям) ставит вторую модель в зависимость от первой -- основной. Именно отказ от
изучения по мотивам в пользу изучения по функциям дал возможность В. Я. Проппу
перейти от атомизма к структурализму.
Первая и важнейшая операция, которую В. Я. Пропп проделывает с текстом, -- это
его разбиение, сегментация на ряд последовательных действий. Исходя из этого
"содержание сказки может быть пересказано в коротких фразах, вроде следующих:
родители уезжают в лес, запрещают детям выходить на улицу, змей похищает девушку
и т. д. Все сказуемые дают композицию сказок, все подлежащие, дополнения и
другие части фразы определяют сюжет" (с. 88). Здесь подразумевается конденсация
содержания в ряд коротких фраз; далее эти фразы обобщаются в том смысле, что
каждое конкретное действие подводится под определенную функцию, название которой
представляет собой сокращенное и обобщенное обозначение действия в форме
существительного (отлучка, подвох, борьба и т.
439
п.). Выделенный фрагмент текста, содержащий то или иное действие (а тем самым и
соответствующую функцию), можно, пользуясь современной терминологией, назвать
повествовательной синтагмой. Все функции, следующие друг за другом во времени,
