сказка отражает не всю жизнь дома, а жизнь одного коллектива в пределах этого
дома.
5 Охотники.
Когда герой приходит в этот дом, он обычно бывает пуст. Иногда героя встречает
старуха, иногда -- молодая девушка. О девушках речь будет ниже, старухи же
действительно могли иметь доступ в мужские дома, не считаясь уже женщинами (Loeb
251). Старых женщин братья называют матерями.
Следующий диалог между героем и старухой объясняет, почему дом пустует. "Хто
здесь проживает?" -- "Такие-то люди, 12 человек, разбойники". -- "Где они у
тебя?" -- "Уехали на охоту, скоро явяцца" (ЗП 61). Юноши сообща отправлялись на
охоту и возвращались только к ночи. Часто мужской дом служил главным образом
местом ночлега, а днем пустовал (Frazer 1922, 22). Так как братья все делают
вместе, сообща, то мы можем предположить, что они и охотятся сообща; такое
предположение не противоречит формам первобытной охоты.
В сказке братья, как только они поселяются в лесу (в большом или малом доме,
безразлично), начинают охотиться. "Стали богатыри в том лесу жить и зачали за
перелетной птицей охотиться" (Аф. 200). "Остановились они тут жить, доспели юрту
себе. Потом стали бить всякую птицу и всякого зверя, перо и шерсть в кучу
копили" (Ж. ст. 359). Мужская коммуна живет исключительно охотой. Пища юношей --
исключительно мясная, продукты земледелия им иногда бывают запрещены. Шурц
ставит это в связь с тем, что земледелие находится в руках женщин. Иногда
вырабатывается своеобразная монополия на охоту. Только посвященные в союз имеют
право охотиться (Schurtz 321). В гриммовской сказке "12 охотников" мы имеем
такой коллектив охотников, поставляющих дичь к столу царя-вождя. То же имеем в
русской сказке. "В некотором государстве жил-был король холост -- неженат, и
была у него Целая рота стрельцов: на охоту стрельцы ходили, перелетных птиц
стреляли, государев стол дичью снабжали" (Аф. 212).
6. Разбойники.
Но в сказке эта коммуна часто живет еще другой профессией. Эти братья --
разбойники. Здесь можно бы
209
думать о простой бытовой деформации древнего мотива в сторону приближения его к
более позднему быту, в данном случае -- к более поздним и понятным явлениям
разбоя. Так смотрит, например, Лурье (Лурье). Однако разбой лесных братьев также
имеет свою историческую давность. Новопосвященным часто предоставлялись права
разбоя или по отношению к соседнему племени, или, гораздо чаще, по отношению к
своему собственному. "Мальчики уже не находятся под действием обычных правил и
законов, но имеют право на эксцессы и насилия, в особенности воровство и
вымогательство средств питания. В "Futa Djallou" новообрезанные могут в течение
месяца красть и есть, что им вздумается, в "Dar Fui" они бродят по соседним
селениям и воруют домашнюю птицу". Это не одиночное, а характерное явление.
"Сила неофитов простирается так далеко, что они могут присвоить себе всякий
предмет, принадлежащий непосвященному" (Schrutz 107, 379, 425). Смысл этого
разрешения, по-видимому, заключается в том, что в мальчике-воине и охотнике надо
развить оппозицию к прежнему дому, к женщинам и земледелию. Разбой есть
прерогатива новопосвященного, а таким является и молодой герой.
Можно ли сравнивать сказочных лесных разбойников с уголовниками недавнего
прошлого? Даже в самых, казалось бы, реалистически переработанных мотивах иногда
вкраплены чрезвычайно архаические частности. "Идет он по городу, видит
двухэтажный дом, заходит в него. А в этом доме живет шайка разбойников. Заходит
в дом, они сидят за столом, водку распивают" и т. д. Герой просится в шайку.
"Если вы не верите, глядите -- на моих руках: вот у меня и клеимы есть..." (ЗП
17). О том, что нанесение клейма характерно для обряда посвящения, мы уже
говорили выше. Это не что иное, как татуировка. Вопрос о нанесении клейм и
знаков специально разработан у Леба. Но есть и другой признак, свидетельствующий
о связи этого мотива с обрядом посвящения: это человеческая пища, которую обычно
едят братья-разбойники. В человеческих костях, находимых в щах (ЗП 71), в
обрубленных и оторванных руках, ногах, головах, в трупах, которые в разбойничьем
дому кладутся на стол для съедения, и пр. мы имеем остаток обрядового
каннибализма.
7. Распределение обязанностей.
Это братство имеет свою очень примитивную организацию. Оно имеет старшего. Этот
старший выбирается. Сказка называет его иногда "большим братом". Иногда братья,
покинув дом, бросают шарик или пускают стрелу, и по тому, чья стрела дальше
летит, выбирают старшего. Более ясно отношение к лесному дому в следующем
случае: "Вот четыре богатыря и пошли. Доходят: каменная стена круг этова царства
и железный тын. "Хто эти ворота отобьет, тот и большой брат будет"" (3В 45). У
Худякова мальчик, кото-
210
рого отдали повару, чтобы изжарить его, попадает в учение к кузнецу. Он попадает
в старшие: "Вон там в реке лягушки квачут: у кого перестанут квакать, тот будет
царем" (Худ. 80). В пермской сказке: "Кричите: "воротись, река, назад'"" (resp.
"приклонись к сырой земле, лес , "утишись в лесе, тварь"). Очевидно, выбирается
наиболее ловкий и сильный, обладающий магической властью над природой. В этом
именно заключается одна из сторон посвящения: охотник якобы приобретал власть
над стихиями, в частности над "лесной тварью". О выборах старших в указанных
условиях упоминает и Шурц (126, 130).
В этой коммуне есть и известное распределение обязанностей. В то время как
братья охотятся, один из них готовит для них пищу. В сказке братья всегда делают
это по очереди. "Поселились. Оставили Дубынца завтрак варить" и т. д.
"Которой... кашу-ту варил у вас?" -- спрашивает пришелец в доме разбойников" (3В
52). Сказка не сохранила того исторически имевшегося положения, что вся группа
вновь поступивших должна готовить пищу для всего дома и держать его в порядке
(Schurtz 379). В Америке новопоступившие в течение двух лет должны были нести
рабскую службу, в некоторых местах Азии низший ранг новопоступивших назывался
"носителями дров" и исполнял эти обязанности в течение 3 лет (169). В русской и
немецкой сказках солдат, попавший к черту (этот мотив представляет собой
эквивалент пребывания в лесу у лешего и пр.), должен в течение ряда лет
подкладывать под котлы дрова. На эту связь обратил внимание и Лурье, приводящий
между прочим швейцарскую сказку, где "главная обязанность мальчиков, попавших в
лесную избушку, следить за тем, чтобы огонь в очаге не потух" (Лурье 188; там же
другие примеры, в частности из античности).
8. "Сестрица".
Все, о чем говорилось до сих пор, носит характер аксессуаров, обстановки,
статики, но не динамики, не действия. Эта динамика начинается с появлением в
этом братстве женщины.
Мы не будем здесь рассматривать вопроса, каким образом в сказке девушка попадает
в лесной дом. Она выгнана мачехой, приглашена в дом разбойниками, похищена и т.
д. Из возможных форм попадания девушки в дом мы остановимся только на похищении
ее. В афанасьевской сказке в лесу живут 2 богатыря:
"один слепой, другой без ног. Скучно им показалоси, и выдумали они украсть
где-нибудь девку от отца, от матери" (Аф. 200). Положение похищенной весьма
почетное: "Богатыри привезли купеческую дочь в свою лесную избушку и говорят ей:
"Будь нам заместо родной сестры, живи у нас, хозяйничай; а то нам, увечным,
некому обеда сварить, рубашек помыть. Бог тебя за это не оставит!" Осталась с
ними купеческая дочь, богатыри ее любили, почитали, за родную сестру признавали,
сами они то и дело на
211
охоте, а названная сестра завсегда дома, всем хозяйством заправляет, обед
готовит, белье моет" (Аф. 198). Уже этого одного примера достаточно, чтобы
установить следующие черты, характерные для "сестрицы". Она или похищена или, в
других версиях, приходит добровольно или случайно; она ведет у братьев хозяйство
и пользуется почетом; она живет с братьями как сестра. Из этих трех пунктов
третий не соответствует исторической действительности и на нем я остановлюсь
ниже, первые же два вполне историчны даже в деталях.
С одной стороны, жизнь в мужском доме имеет своей целью отделение юношей от
женщин. Весь дом, и все, что в нем происходит, запрещен женщинам. Такое
враждебное отношение сохранилось, например, в немецкой сказке: "Мы клянемся: где
мы найдем девушку, там потечет ее алая кровь" (Гримм 9; Лурье 168). Этот случай
-- явное отражение женских запретов. Но этот же случай ясен в другом отношении:
он относится к женщинам вне дома.
Мужской дом запрещен женщинам в целом, но этот запрет не имеет обратной силы:
женщина не запрещена в мужском доме. Это значит: в мужских домах всегда
находились женщины (одна или несколько), служившие братьям женами. Это настолько
типичная черта этой системы, что Шурц прямо говорит о наличии трех групп
мужского населения: непосвященных, юношей в мужском доме в вольных брачных
отношениях, и женатых, живущих в регламентированных брачных отношениях (Schurtz
87). У Вебстера и Шурца можно найти много примеров этому. "Девушки, живущие в
мужских домах, не подвергались никакому презрению. Родители даже сами побуждали
их вступать туда... В этих домах обычно имеется одна или несколько незамужних
девушек, которые часто являются временной собственностью молодых людей" (Webster
165). "У бороро, -- говорит Шурц, -- половые потребности юношей удовлетворяются
тем, что отдельных девушек насильно уводят в мужской дом, где они одновременно
нескольким служат возлюбленными и получают от них подарки" (Schurtz 296).
Кроме насильственного увода или желания родителей, могли быть и другие причины,
заставлявшие девушек или женщин уходить в мужской дом. Они иногда бежали от
своих мужей, и этот случай также отражен сказкой. В пермской сказке поповская
дочь в брачную ночь бьет своего мужа поясом и говорит: ""Есь, говорит, -- у меня
гулеван (любовник), на лице у нево только онучи сушить, Харк Харкович, Солон
Солоныч, и тот лучше тебя!" (Безобразен жених!) Потом она отдула ево шолковым
поясом и сама убралась от ево. Утром дружки стают, невесты нет". Муж
отправляется ее искать и узнает: "Она у Харк Харковича, Солона Солоныча; у нево
вкруг дому тын, на кажной тынинке
212
по человечьей головинке" (ЗП 20). В самарской сказке жена бежит от мужа в лес,
становится атаманом разбойников, а через семь лет кается и возвращается домой к
мужу (Сад. 107).
То почетное положение, которым пользуется "сестрица", равно как и домашние
обязанности, лежащие на ней, вполне историчны. Фрэзер сообщает о девушках,
живущих в мужских домах на островах Пелау, следующее; во время своей службы она
должна держать помещение дома в чистоте и следить за огнем. Мужчины обращаются с
ней хорошо, и ее насильно не принуждают оказывать свое расположение (Frazer
19226,217). Девушка живет в особом помещении при доме. Обращение с ней
рыцарское. Ни один из юношей не дерзнет войти к ней в помещение. Она обильно
снабжается пищей, юноши заботятся о предметах роскоши для нее. Ей приносят орехи
бетеля и табак.
Здесь хотелось бы обратить внимание еще на одну деталь, которая окажется очень
существенной для объяснения сказок типа "Амура и Психеи". А именно: пища
подается ей так, что она при этом никого не видит. Пища подается ей в особое
помещение. Ниже на этом придется остановиться подробнее. Женщины пребывают в
домах только временно, впоследствии они выходят замуж. Если бы женщина предпочла
остаться здесь на всю жизнь, ее бы не уважали.
Из всех этих материалов видно, что девушка, проживающая в мужском доме, отнюдь
не "сестрица" братьев. Раньше чем перейти к вопросу, в каких формах
осуществляется брачная связь одной или нескольких женщин с группой мужчин,
посмотрим, всегда ли сестрица в сказке есть только "сестрица".
Во-первых, сказка резко отрицает наличие брачных отношений, и уже это должно
заставить нас насторожиться. В сказке "Волшебное зеркальце" мы читаем:
"Разглядевши ее, каждый хотел на ней жениться; да как не могли согласиться, то
взяли ее себе за сестру и вельми уважали" (Аф. 210). В другой версии:
"Если кто из нас посмеет на сестрицу посягнуть, то не щадя изрубить его вот этой
