только лаской, советом, убеждением, он - открытый враг всякого принужде-
ния и всегда подчеркивает, что взносы родителей на школьные нужды добро-
вольные. Он всегда окружен учениками, дома, в школе, в учительской, и
побеседовать с ним без этих свидетелей невозможно - его все любят, все
хвалят: и родители, и ученики. В памяти учеников есть одно только темное
пятно на светлом лике своего ласкового учителя: была одна неделя, когда
этот Янус второй остался без первого Януса и взял на себя хозяйство и
дисциплину; говорят, он всю эту неделю кричал и даже будто бы раз жалоб-
но завыл у окна...
Оба друга, действуя согласно каждый в своем, сделали в один год школу
неузнаваемой. Прошлый год я видел, как ученики вкатывали в печь трехар-
шинное полено и, по мере того, как один конец в печи подгорал, проталки-
вали его дальше; было холодно, дымно, грязно даже в полумраке керосино-
вого освещения. Теперь при входе дежурный мальчик взял мое пальто, подал
щетку отереть ноги, от центрального отопления было даже слишком тепло,
электричество не оказывало даже соринки. В зале, увешанном диаграммами,
работами учеников, за столиком плотно друг к другу сидели Янусы, как два
лица одного существа: Янус первый, гладко остриженный, короткоголовый, с
крепкой челюстью, и Янус второй, длинноголовый, длинноволосый, углублен-
ный. Из родителей двухсот сорока учеников был только ветеринарный
фельдшер, бухгалтер кооперативной лавки, бараночница и десять жен баш-
машников-кустарей. Остальные места были заполнены учениками, присутству-
ющими на всех собраниях.
- Родители не желают являться, - сказал Янус первый, - но мы, подож-
дите, сумеем их принудить, если они не желают добровольно, тем хуже для
них...
- Я против принуждения, - сказал Янус второй, - постепенно расширяя
сознание родителей, мы заинтересуем их, многие из вас были здесь прошлый
год, что вы видели тогда и что теперь...
- Спасибо, - раздались голоса, - осветили и отеплили!
В эту минуту моргает электричество, раз, два... Первый Янус бросается
к телефону, слышно, как он говорит в трубку:
- Не прерывайте тока на сегодня, прошу вас, сейчас у нас родительское
совещание, я вы-ко-ло-чу деньги, ручаюсь вам, на-днях все получите,
вы-ко-ло-чу...
Собрание открывается вопросом о немедленной добровольной раскладке на
родителей платежа за электричество.
- А если не будет сделано добровольно, - говорит Янус первый, - то...
- Добровольно, только добровольно, - вмешивается Янус второй, - мы не
можем это сделать иначе, как только добровольно...
Янус второй рассказывает подробно, как они, учителя, чтобы только су-
ществовать, берут по десяти, двенадцати уроков в день, как они, кроме
того, должны заниматься хозяйством, порядком, почти не видят своего до-
ма, почти не бывают на воздухе, не знают жизни, ничего не читают...
Все растроганы, возмущены, ветеринарный фельдшер вскакивает, кричит:
- Принудительно, принудительно, раз мы так не можем, то как Петр Ве-
ликий, чтобы дубинкой, дубинкой...
Бараночница заявляет:
- Я против ничего не имею, только я желаю, чтобы всем ровно и без ка-
тегорий, все торговцы и ремесленники поровну.
Башмашница возражает:
- Как же так поровну: мой муж шестнадцать часов в день башмаки дела-
ет, он труженик, а вы баранками торгуете.
- Мои баранки всем известны, какие мои баранки, а ваши башмаки с
фальшивыми задниками.
Янус первый звонит. Янус второй предлагает формулу добровольной раск-
ладки. Все понимают, конечно, что слово "добровольный" чисто офици-
альное, иначе нельзя занести в протокол, но бухгалтер кооперации имеет
счеты с ветеринарным фельдшером и возражает:
- Здесь заявили о Петровской дубинке, нехватает только милиции, а вы
говорите добровольное.
Глубоко оскорблен ветеринарный фельдшер, ведь он именно хотел ска-
зать, что Петровскую дубинку должно взять на себя само общество.
- Я сам буду милиционером, - заявляет он, - поручите мне, и я выколо-
чу.
- Не беспокойтесь, - с улыбкой отвечает ему Янус первый, - нам не
нужно ни Петровской дубинки, ни милиции, - я вам обещаю, что деньги я
получу.
- Принудительно, или добровольно?
- Не все ли вам равно, запишем, что добровольно.
- Конечно, добровольно, - подтвердил Янус второй.
И записали: добровольно.
Михаил Пришвин.
КОЩЕЕВА ЦЕПЬ.
Хроника.
ЗВЕНО ВТОРОЕ. МАЛЕНЬКИЙ КАИН.
БАБЫ.
Иногда попадешь в такую полосу жизни, плывешь, как по течению, детс-
кий мир вновь встает перед глазами, деревья густолиственные собираются,
кивают и шепчут: "жалуй, жалуй, гость дорогой!". Являешься на зов домой,
и там будто забытую страну вновь открываешь. Но как малы оказываются
предметы в этой открытой стране в сравнении с тем, что о них представля-
ешь: комнаты дома маленькие, деревья, раньше казалось, до неба хватали,
трава расла до крон, и все дерево было, как большой зеленый шатер; те-
перь, когда сам большой, все стало маленьким: и комнаты, и деревья, и
трава далеко до крон не хватает. Может быть так и народы, расставаясь со
своими любимыми предками, делали из них богатырей - Святогора, Илью Му-
ромца? А может быть и сам грозный судия стал бесконечно большим оттого,
что бесконечно давно мы с ним расстались? Так и случается, как вспом-
нишь, будто вдвойне, одно - живет тот бесконечно большой судия, создан-
ный всеми народами, и тут же свои живут на каждом шагу, на каждой тро-
пинке, под каждым кустом маленькие боги-товарищи. Никогда бы эти ма-
ленькие свои боги не посоветовали ехать учиться в гимназию, это решил
судия и велел: "собирайся!".
Милый мой мальчик, как жалко мне с тобой расставаться, будто на войну
провожаю тебя в эту страшную гимназию. Вчера ты встречал меня весь мой,
сегодня я не узнаю тебя, и новые страхи за твою судьбу поднимаются, как
черные крылья.
Вот он идет по мостику в купальню и слышит, деревенские мальчики кри-
чат: - "скоро в гимназию повезут, а он с девками купается". Почему вчера
еще это самое мимо ушей проходило, а сегодня задело? Минуточку подумал,
поколебался, итти в купальню или убежать, но решил: - "какие же это дев-
ки Маша с Дунечкой!" и по мостику прошел в обшитую парусиной купальню.
День был жаркий, перед самым Ильей, девушки плескались в воде, и от
солнца в брызгах показывалась радуга. Вдруг как загрохочут мужики, бабы
и девки на молотилке во все свои грохота, заглушили и шум барабана, и
стук веялки. Очень хотелось бы девушкам разузнать, в чем тут дело, отче-
го такое веселье на молотилке, но показаться в пруд из купальни было не-
возможно: на том берегу, будто из самой воды, выходит высокий омет золо-
той соломы, и на самом верху, как Нептун с трезубцем, стоит Илюха с ви-
лами и все видит оттуда и над всем потешается. Дальше по берегу пруда,
как хорошие куличи, стоят скирды и их вершат и перетягивают скрученными
соломенными канатами, на каждом скирду по мужику. Курымушка выпросился
поплавать в пруду, скоро все разузнать и рассказать. Прямо из дверцы ку-
пальни своими "саженками" он поплыл к Илюхину омету, к этой золотой го-
ре, откуда смех выходил, как гром из вулкана. Плыл и дивился, а дело бы-
ло самое пустяковое.
Конечно, вся молотьба идет только хлопотами старосты Ивана Михалыча,
вот он нырнул в темноту риги к погоняльщикам, кричит ребятишкам: - "эй,
вы, черти, живей, погоняй!", выйдет оттуда к подавальщику, сам схватит
сноп и, пропуская, учит: - "ровней, ровней, подавай, чтобы не было -
бах-бах! а шипело; не забивай барабан, - неровен час - камень попадет,
зуб вышибет в машине, девок перебьешь". Долго возится у конной веялки с
ситами, выходит оттуда весь в мякине и распорядится "халуй" - какой-то
мякинный сорт - перекидать живо от веялки в угол. У сортировки, где гро-
мадный чистый ворох зерна все растет и растет, Иван Михалыч непременно
возьмет метло и так ловко сметет два-три полуколосика, будто артист-па-
рикмахер причешет красивую голову. Но еще лучше, когда зерно захватят
мерой для ссыпки в мешки и в мере - верх, так вот этот верх зерна сре-
зать лопатой в чистоту, ж-жик! и мерка с зерном стоит раскрасавицей. От
полыни, от пота людского и конского во рту горько и даже солоно, ворота
риги дышат этим на жаркое солнце. Иван Михалыч выходит из ворот погля-
деть на свет Божий, но и тут нет ему покоя; сразу глазом схватил: Илья
напустил вязанки и повел омет влево.
- Подай, подай вправо, - кричит, - не напущай!
И вот тут-то случилось: привязанный к столбу жеребенок, на которого
все время под жарким солнцем дышала потно-полынная рига, одурелый под-
нялся на дыбы, обхватил шею Ивана Михалыча передними ногами и при всем
народе пожелал обойтись со старостой, как с молодой кобылицей. От этого
все и пошло. Первый сигнал подал тот Нептун с трезубцем на вершине золо-
той горы, Илюха: га-га-га! и грохнулся с вилами на солому; поднялся, -
опять: га-га-га! и опять грохнулся. Те бабы, что взбирались на омет с
носилками, так и осели на месте, и что они, барахтаясь в соломе, выкри-
кивали и причитывали: - "ой, бабочки, ой, милые!" - было похоже скорее
на рыдание, чем на смех; на скирдах тоже враз полегли мужики и бабы;
все, кто в риге был, выбежали; один парень шесть баб повалил, лег на них
поперек мостом, сам гогочет, а все шесть визжат, как поросята, в далекий
слух; другой парень пустился за девкой по черному пару, догнал, - и там
на горячей земле большой взвился над ними столб пыли и закрыл их, как
дым. И, кажется, даже само горячее летнее солнце на синем небе запрыга-
ло. Под тяжестью жеребенка Иван Михалыч сначала осел на колени, потом
приподнялся, крикнул: - "леший тебя разобрал, поди прочь, поди прочь!",
а жеребенок все пуще и пуще, порядочно времени прошло, пока Иван Михалыч
освободился: успели уже остановиться и молотилка, и веялка, и сортиров-
ка. И тут бы старосте самому засмеяться, а он рассердился и раз! жере-
бенка в морду кулаком. Тогда не выдержал Илюха наверху, схватил бабу,
задрал ей рубашку, хлопнул ладонью и, схватившись с ней, как воробьи на
крыше, покатился с высоты, а с Илюхой зараз потащилась чуть не половина
соломы и, рухнув, закрыла всех - и шесть баб с поперек лежащим на них
парнем, и Илюху с бабой, и самого Ивана Михалыча, и жеребенка.
- Мала куча, мала куча! - крикнули мальчишки-погонщики, вскинувшись
мигом на солому, похоронившую старосту.
Сбежались девки подметальщицы, с ними первая Катерина Жируха.
- Мала куча, мала куча! - кричала Жируха, взбираясь наверх, и только
взобралась, вдруг под соломой, ударил жеребенок передом, задом, взвился
на дыбы, и вся куча рассыпалась.
В эту самую минуту голенький вышел из пруда Курымушка и не чуя беды
над собой, подобрался к самому току. Жируха крикнула подметальщицам: -
"лови его!" и в миг он был окружен.
- Бей их, лупи! - крикнул, подымаясь, Илья.
Курымушка ударил Катерину кулаком в какую-то подушку.
- В дойло попал! - крикнул Илья, - бей по дойлам, бей их по дойлам,
вот так, молодец!
Чуть-чуть бы еще, и выскочил из круга, но Катерина вдруг завалилась
на него и придушила, как печь таракана. Душила Курымушку, в роту стало
горько, солено, даже крикнуть было нельзя от щекотки, и, кажется, чуть
бы еще, - и пропасть, но тут Иван Михалыч силу забрал, со всего маху
плашмя лопатой хлопнул по заду Катерину и сразу Жируху в память привел.
Курымушка вырвался и бросился к пруду, а вслед ему крикнул Илья:
- Это, брат, тебе не со своими девками купаться в пруду!
Под густую иву на сук у воды сел и спрятался Курымушка, будто в воду
ушел, и так ему стало, что невозможно плыть ему обратно в купальню к Ма-
ше и Дунечке: ему в эту минуту первый раз только ясно стало, что и они
были такие же, как все - бабы. Так он и остался надолго сидеть под ивой,
не зная что делать. Долго со всех сторон звали его голоса, как в раю го-
