- Та песенка, - спросил он, - тоже подпольная?
- Какая?
- Мотив ее такой: тра-та-та-та-там...
- Тише! это марсельеза, конечно, подпольная...
- Вот бы мне слова...
- Хорошо, завтра я тебе напишу марсельезу и принесу вместе с Боклем.
Только, смотри, начинаешь заниматься подпольной жизнью, - нужна конспи-
рация.
- Кон-спи-ра-ци-я!
- Это значит держать язык за зубами, запрещенные книги, листки, все
прятать так, чтобы и мышь не знала о них. Понял?
- Понял очень хорошо, я всегда был такой...
- Конспиративный? Очень хорошо, да я это и знаю: не шутка начать экс-
педицию в Азию в десять лет.
- Еще я спрошу тебя об одном, - сказал Курымушка, - почему ты называ-
ешь меня Купидошей?
- Купидошей почему? - улыбнулся Несговоров, - у тебя волосы кольцами,
даже противно смотреть, будто ты их завиваешь, как на картинке, и весь
ты скорее танцор какой-то, тебе бы за барышнями ухаживать.
Курымушка, посмотрел на Несговорова, и до того ему показались в эту
минуту красивыми его живые, умные, всегда смеющиеся глаза и над ними лоб
высокий с какими-то шишками, рубцами, волосы торчащие мочалкой во все
стороны, заплатанные штаны, с бахромой внизу и подметки, привязанные ве-
ревкой к башмаку, - все, все было очаровательно. Всех учеников за малей-
шую неисправность костюма одергивали, даже в карцер сажали, а Несговоро-
ву попробовал раз директор сделать о подметках замечание.
- Уважаемый господин директор, - сказал Несговоров, - вам известно,
что на моих руках семья, и у сестер и братьев моих подметки крепкие; вот
когда у них будет плохо, а у меня хорошо, то очень прошу вас сделать мне
замечание.
- Вам бы надо хлопотать о стипендии, - робко заметил директор.
- Обойдусь уроками, - ответил Несговоров, - к Пасхе у меня будут но-
вые подметки, даю вам слово.
Как это понравилось тогда Курымушке!
- Знаешь, - сказал он теперь, - я сегодня же остригу волосы свои под
машинку, с этого начну.
- И очень хорошо: у тебя есть серьезные запросы.
Не так запрещенная книга и марсельеза, а вот совершенно новый мир,
открытый этим разговором - ведь только звонок на урок оборвал разговор,
а то бы можно и все узнать у Несговорова, всю подпольную и нелегальную
жизнь вплоть до Бога - вот это открылось, вот чем был счастлив Курымуш-
ка.
"Начать, значит, с того, - думал он на уроке, - чтобы наголо ост-
ричься, это первое; во-вторых, хорошо бы дать теперь же зарок на всю
жизнь не пить вина... Правда, вина он и так не пил, но хотелось до смер-
ти в чем-нибудь обещаться и не делать всю жизнь. Вот и вино, если обе-
щаться не пить, то уж надо не пить ни капельки; а как же во время при-
частия пьют вино, - правда, это кровь, но потом за-пи-ва-ют вином... Как
это? Надо завтра спросить Несговорова, он все знает и все теперь можно
спросить".
Быстро проходил урок географии, ни одного слова не слыхал Курымушка
из объяснений Козла, и вдруг тот его вызвал.
- Чего ты сегодня смотришь таким именинником? - спросил Козел.
Но что можно было снести от Несговорова, то нельзя было принять от
Козла: "смотреть именинником" было похоже на "Купидошу".
- А вам-то какое дело? - сказал он Козлу.
- Мне до вас до всех дело, - ответил Козел: - я учитель.
- Учитель, ну так и спрашивайте дело, - зачем вам мои именины?
- Хорошо: повтори, что я сейчас объяснил.
Курымушка ничего не мог повторить, но очень небрежно, вызывающе сло-
жил крестиком ноги и обе руки держал фертом, пропустив концы пальцев че-
рез ремень.
Тогда Козел своим страшным, пронзительным зеленым глазом посмотрел и
что-то увидел.
Этим глазом Козел видел все.
- Ты был такой интересный мальчик, когда собирался уехать в Азию,
прошло четыре года и теперь ты весь ломаешься: какой-то танцор!
То же сказал Несговоров - и ничего было, а Козел сказал, так всего
передернуло, чуть-чуть не сорвалось с языка: - "Козел!", но, сначала
вспыхнув, он удержался и потом побледнел, наконец и с этим справился и
сделал губами совершенно такую же улыбку, как это делал Коровья Смерть,
когда хотел выразить ученику свое величайшее презрение словом: "есть
мать?" и потом - "несчастная мать!".
- Где ты научился такие противные рожи строить?
- В гимназии.
- Пошел на место, ломака, из тебя ничего не выйдет.
С каким счастьем когда-то Курымушка от того же Козла услышал, что из
него что-то выйдет, а теперь ему было все равно: он уже почти знал о се-
бе, уже начало что-то выходить, и уже не Козлу об этом судить.
Пока так он препирался у доски с учителем, на парту его Коля Соколов,
брат известной всей гимназии Веры Соколовой, положил записку. Письмецо
было очень коротенькое с одним только вопросом: - "Алпатов, согласны ли
вы со мной познакомиться? Вера Соколова". Получить бы такое письмецо
вчера, - какие бы мечты загорелись, ведь почти у каждого есть такая меч-
та, выше этого некуда итти, как познакомиться с Верой Соколовой да еще
по ее выбору! С каким бы трепетом вчера он написал в отдельном письме,
что согласен, и просил бы назначить свидание. Но сегодня против этого,
совсем даже поперек, лежало решение остричь наголо волосы и всю жизнь не
пить вина; выходило или то, или другое, а остричься и познакомиться с
Верой Соколовой было невозможно. - "Может быть, не стричься"? - подумал
он и ясно себе представил, будто он с Верой Соколовой катается на катке
под руку и шепчет ей что-то смешное, она закрывается муфтой от смеха
и... - "Нет, - говорит, - нет, не могу, я упаду от смеха, сядемте на ла-
вочку". Садятся на лавочку под деревом, а лед зимний прозрачный колышет-
ся, тает, и волны теплые несут лодочку. Кто-то загадывает ему загадку:
плывет лодочка, в ней три пассажира, кого оставить на берегу, кого выб-
росить, а кого взять с собой, - Веру Соколову беру! - отвечает он и плы-
вет с ней вдвоем; а навстречу плывет Несговоров с Боклем в руке, поет
марсельезу, посмотрел на Курымушку, и не как Козел с презрением, или с
укоризной, ничего не сказал, ничего не показал на лице, все скрыл, но
все понял Курымушка, как в душе больно стало этому прекрасному человеку.
Звонок последнего урока вывел Курымушку из колебания, он твердым по-
черком написал поперек письма, как резолюцию: "не согласен", передал
письмо Коле Соколову и пошел из гимназии прямо в парикмахерскую.
- Nun, nun... wa-as ist's, o du lieber Gott! - встретила его добрая
Вильгельмина, - такие были прекрасные русые волосы, и вот вдруг упал с
лестницы: von der Treppe gefallen!
Курымушка посмотрел на себя в зеркало и с радостью увидел, что лоб у
него такой же громадный, как у Несговорова, и тоже есть выступы и рубцы.
А прислуга Дуняша, как увидала безволосого, так и руками всплеснула:
- Лобан и лобан!
ПОДПОЛЬНАЯ ЖИЗНЬ.
Бывало, бросишь камень в тихое озеро - он на дно, а круги идут дале-
ко, глазом не увидишь, и только по догадке знаешь, что катиться им по
всей воде до конца. Так брошена была когда-то и где-то одна мысль, как
камень, и пошли круги по всему человечеству и докатились до нашего
мальчика.
Мысль эта была: законы природы.
То был закон божий, а то просто закон. В том законе нужно было только
слушаться, в этом узнавать, и когда узнал и стал жить по закону, то слу-
шаться больше никого не нужно: это знание и дело.
День и ночь мальчик Бокля читает, много совсем ему непонятного было
вначале, но когда ключ был найден, этот новый закон, то очень интересно
было перечитывать и все подводить под него.
В том законе, которому учат в гимназии, есть какое-то "вдруг!", все
учителя очень любят это слово: ... - "и вдруг!" или... "а вдруг!", быва-
ет даже: "вдруг - вдруг!". Каждый из учеников ходит в класс и учится,
как машина, от часу до часу, но всегда ожидает над собой, или под собой
или возле себя это: "...вдруг!". Надзиратель Заяц постоянно под стра-
хом... "и вдруг" оглядывается, прислушивается, лукавится. Козел, самый
умный, и то бывает, ни с того, ни с сего, мелко-мелко перекрестится, и
Алпатов узнает в этих крестиках свое детское в саду, в полях, когда, бы-
вало, идет по дорожке... и вдруг начинает из кустов такое показываться,
чего отродясь не видал.
А если по новому закону жить, то никаких "вдруг" быть не может, всему
есть причины. Так он, читая и думая, потом подобрался и к богу, что он
есть тоже причина, но вспомнил о причастии, когда священник говорит: "со
страхом божиим и верою приступите", вот тут-то и может быть больше всего
это "вдруг", об этом страшно и думать, и кажется, сюда не подходит новый
закон.
Каждую большую перемену Алпатов ходит теперь с Несговоровым из конца
в конец, восьмиклассник сверху кладет ему руку на плечо, Алпатов держит-
ся за его пояс, и так они каждый день без-умолку разговаривают.
- Последнее - это атом, - говорит Несговоров.
- Но кто же двинул последний атом, - бог?
- Причина.
- Какая?
- Икс. А бог зачем тебе?
- Но ведь богу они служат, наши учителя, из-за чего же совершается
вся наша гимназическая пытка?
- В бога они верят гораздо меньше, чем мы с тобой.
- Тогда все обман?
- Еще бы!
- Я сам это подозревал, но неужели и Козел не верит?
- Козел очень умный, но он страшный трус и свои мысли закрещивает, он
- мечтатель.
- Что значит мечтатель!
- А вот что: у тебя была мечта уплыть в Азию, ты взял и поплыл, ты не
мечтатель, а он будет мечтать об Азии, но никогда в нее не поедет и жить
будет совсем по-другому. Я слышал от одного настоящего ученого о нем:
"если бы и явилась та забытая страна, о которой он мечтает, так он бы ее
возненавидел и стал бы мечтать оттуда о нашей гимназии".
- Но ведь это гадко, - почему же ты говоришь, что он умный.
- Я хочу сказать: он знающий и талантливый.
- А умный, по-моему, - это и честный.
- Еще бы!
После этого разговора стало очень страшно: про это свое, что ему
страшно, Алпатов ничего не сказал Несговорову, - как про это скажешь,
этот страх еще хуже, чем в лесу бывало: там догадываешься, а тут извест-
но, что это старшие сговорились между собой и обманывают всех, - как тут
жить среди обмана?
Раз он идет из гимназии и слышит, говорят два мещанина:
- Смотри!
- Нет, ты смотри!
- Господь тебя покарает!
- А из тебя на том свете чорт пирог испечет.
Сразу блеснула мысль Алпатову, что они считаются маленькими в гимна-
зии и их обманывают богом, а ведь эти мещане тоже маленькие, и мужики, и
другие мужики соседней губернии, и так дальше, и еще дальше, - значит их
всех, всех обманывают?
- Кто же виноват в этом страшном преступлении? - спросил он себя.
Вспомнилось, как в раннем детстве, когда убили царя, говорили, что царь
виноват, но где этот царь, как его достанешь?..
- Козел виноват! - сказал он себе.
За Козлом были, конечно, и другие виноваты, но самый близкий, види-
мый, конечно, Козел-мечтатель.
- Что же делать, как быть дальше? - спросил он себя, входя к себе.
- О, мой милый мальчик, - сказала ему добрая Вильгельмина, - зачем,
зачем ты остригся, ты стал теперь такой умный.
- Чем же это плохо быть умным?
- Всему свое время, у тебя были такие красивые каштановые волосы, те-
бе надо бы танцовать, а ты по ночам книжки читаешь.
И от доброй Вильгельмины Алпатову так показалось: хорошо это время,
когда он хотел танцовать, и как хорошо казалось тогда узнать тайны, а
вот узнал и что теперь делать? В эту ночь в первый раз он узнал, что та-
кое бессонница, долго провертелся на кровати и только под утро уснул.
- Auf, auf! в гимназию! - звала его Вильгельмина.
А он все лежал и лежал. Какая тут гимназия, разве в гимназии дело? И
ему захотелось хоть гадость какую-нибудь, но делать сейчас же, немедлен-
но!.. Вспомнилось, как в саду его братья выстраивались возли бани вместе
с деревенскими мальчиками и занимались обыкновенным пороком, - как и он
