воду уйдет, а он ревит. Рабенок, рабенок и есть, матка на бок поверну-
лась, а он сосет.
Жена ветра.
К вечеру море легло. Помор сказал:
- Так уже не прямая ли гладинка - море. Краса! Вот и поди ты: днем
ветер, а ночью тишь. У этого ветра жена красивая, - как вечер, так спать
ложатся.
Из моря долетает неровный плеск.
- Вода стегает о камень или зверь выстает?
- Вода у камня полощется.
- Краса какая, - жена, жена и есть. _______________
*1 Целуются.
Я очень дорожу этими примерами, потому что в них одушевляется самое
отдаленное от нас буде живое, а если бы из человеческой взять жизни, то
я бы нашел примеры в тысячу раз более яркие. Вот хоть бы следующее, за-
писанное мною у одного искателя правды.
Жатва.
- Это бог? - спросил я.
- Нет, это человек, - ответил он, - смотри, нивы побелели, наступает
время жатвы, пора человеку пуповину от бога отрезать.
Не я автор замечательного рассказа о тюленях, не сумел бы я сказать
так сильно о жатве человеков, я только выбирал отвечающее моей душе из
массы ненужного. Значит, из элементов художественной деятельности у меня
только вкус, остальное все не мое, и я только присоединился душой к об-
щему творчеству, вник и записал. Но если таким простым способом можно
добывать великие ценности, то почему же так мало этим занимаются? Почему
к жизни подходят со своей малюсенькой, какой-то приват-доцентской темой,
а не признают самоценность всякой человеческой жизни и не выслушивают ее
признания почтительно, как нечто несоизмеримо большее, чем своя тема? Я
думаю, что это происходит от распыления старого мира, в котором мы вос-
питались.
---------------
Разделение прошло так глубоко, что и сам простак говорит на двух язы-
ках. Однажды прихожу я в деревню просить общество уступить для школы
участок земли. Один мужичок и говорит:
- Ребятушки, этот человек пришел поговорить о наших головах.
- Го-ло-вах! - удивился другой. - Что о наших головах говорить, голо-
ва и у быка есть.
- Не о брюхе же говорить с вами ученому человеку?
- Я и не хочу о брюхе, а только голова и у быка есть, да что в том,
он ею только землю роет.
- Чего же тебе надо?
- А чтобы не о головах, а что в головах.
Тогда я стал говорить о школе, и тот, кто так прекрасно своим языком
подготовил успех моей речи, совершенно другим, парадным языком, обращен-
ным не к своим товарищам, а ко мне, образованному, сказал:
- Категорически вам сочувствую, потому как в настоящее время демокра-
тизация прогрессивная и все прочее, то я присоединяюсь к вашему заявле-
нию.
Очевидно, человек этот умел говорить на двух языках, на своем природ-
ном, и на плохо усвоенном газетном, очень дурном. Наш неестественно отс-
тавший народ сохранил природную красоту речи, а образованный класс ее
еще очень мало усвоил, и потому в переходных типах бывает такая исковер-
канная речь, похожая на гной, вытекающий из раненого организма. Это, ко-
нечно, пройдет, народ познакомится с литературой по прекрасным образцам,
но и литература не может так бросить богатства народной речи, далеко еще
не использованные.
Что я говорю о словесности, то надо сказать и вообще о краеведении.
Это не художники и ученые творят черты лица своего края, а больше прос-
таки. Этим простакам надо начать сознавать себя в общем творчестве, по-
нимать, что вода моховых ручьев бежит в океан, омывающий берега всего
мира.
Я говорю об инстинкте, очевидно мне хочется дать какой-нибудь простор
при новом строительстве природному инстинкту, в котором находятся мате-
риалы сознания. Мне кажется, что путешествие, передвижение своего тела в
новую среду пробуждает первое сознание излюбленного мной простака, и,
вернувшись к себе домой, он и тут продолжает путешествовать и открывать
новые страны возле себя. Так делают все наши простаки, вернувшиеся из
плена, но какою ценой дается им это сознание? С ужасом я вспоминаю те
избитые фразы истории, которыми говорятся приятные вещи о том, что чело-
вечество приобрело после крестовых походов: побывав в других странах,
люди начали видеть вокруг себя, и "дело культуры пошло быстрыми шагами".
2.
Пережимка.
Закрываю свою пишущую машинку колпаком и по морозцу отправляюсь путе-
шествовать из деревни в город, иду на родительское совещание в школу
второй ступени и готовлюсь там выступить с отчаянной критикой и предло-
жить свою краеведческую программу. Славно утопают валенки в молодом сне-
гу, деревенские дети поздравляют меня "с обновкой" и прекрасно называют
первый душистый и пушистый снег "дядя Михей". Всего одна верста, и я -
на огромном кустарно-промышленном базаре. Присматриваю женские ботики и
слышу тихий знакомый голос:
- Это не для вас.
Понимаю, это значит не обувь, а "художество", и сделано так, что но-
ситься будет только три дня, знаю, что мастер эти ботики гонит, работая
часов по шестнадцати в сутки - прелесть кустарного труда! Базар окружен
большими зданиями, в которых размещены всевозможные кустарные союзы, я
много о них расспрашивал, но все путаю и осталось только в памяти, что
есть союз желтый, есть розовый и красный. В один из этих союзов я захожу
спросить ботики, но мне говорят, что есть только несколько пар и то не
отделаны, нечего и доставать. Спрашиваю себе подметки.
- Сколько пар?
- Одну.
- Для одной не будем канителиться: приходите в будни.
А в лавке полтора покупателя и человек пять служащих.
Нечего делать, иду на базар, смотрю...
- Чего угодно?
- У вас этого нет: подметки?
- Есть, есть!
Шепчет мальчику, тот бежит.
- Не беспокойтесь, я после, я найду...
- Пожалуйте, вот они.
Конечно, покупаю: мальчика гонял из-за меня. Так-то дела делаются!
Скверно, - чем старше становлюсь, тем больше и больше сочувствую коопе-
ративам; и все больше и больше через эту серую лавочку мне сквозит чело-
веческая мирная, хорошая жизнь.
В раздумьи о большом вопросе, почему все это не ладится, - хочу за-
жечь папиросу и вынимаю спички.
- Стой, стой, - закричал кто-то возле меня и дернул меня за рукав.
- Что такое? - удивился я.
- Акциз, - ответил он.
И, вынув свою зажигалку, поднес к моей папиросе.
- Этот огонь, - пояснил он, - без акциза, зачем платить, когда можно
и так обойтись?
И сам закурил от того же самого огонька, противного государству.
Разговорились, зашли в трактир чаю попить. Он, оказалось, занимается
скупкой ботиков у ремесленников по деревням и уж он-то выберет мне нас-
тоящие, только просит, чтобы потихоньку.
- Зачем же потихоньку?
- А вот чтобы не платить этого...
- Акциз? - догадался я.
- Ну, да: поймают, я разорился.
Так встретил я человека, совершенно враждебного государству, но он
оказался враждебным и кооперации: он ненавидит кооперацию и уверяет ме-
ня, что она никогда не может быть торговой силой и раздувается насильно.
- Потому что, первое, свой карман всегда ближе, я работаю только для
своего кармана, а кооператор - для чужого: мое дело успешнее; второе, я
служу одному господину, своему карману, а кооператор двум - и коопера-
ции, и своему карману, значит, опять мне способнее; третье, я никому не
обязан отчетом, мой карман - мой банк, а кооператор ведет книги; четвер-
тое, если я свой карман сознаю, то я и чужой сознаю, потому я всегда с
покупателем любезен и ласков, а кооператору наплевать на вас...
Не могу припомнить дальнейшие доводы кулака против кооперации, их бы-
ло, кажется, около десяти. Мне было не по себе, не мог я этому человеку
из другого мира сказать свои доводы за кооперацию, что сила ее в соеди-
нении, что это момент, когда сила вещей преобразуется в моральную силу,
ту силу, которой человек покорил всякую тварь и уложил ее у своих ног,
силу, которой и я вижу насквозь этого карманника, а ему меня никогда не
узнать... Ничего этого я не мог сказать и только сослался на госу-
дарственную власть, направленную теперь против "своего кармана".
- Ну, да, - быстро и боязливо согласился он, - против этого я ничего
не могу сказать и мало понимаю в этом, вот в Германии, слышал, ну,
нам-то что в этом?
- Мы должны помогать.
- Почему же другие-то не хотят помогать ей?
- Потому-что просто: у других правительства буржуазные.
- Все буржуазные?
- Все.
- Стало быть...
Он оглянулся, не слушает ли нас кто-нибудь, наклонился ко мне и про-
шептал:
- Стало быть, эта вещица только у нас, у одних только у нас?
Я ничего не сказал, и мое молчание было принято, как согласие, он
моргнул мне и принялся за чай.
- Настоящий чай изволите кушать у себя дома?
- Китайский.
- А мы начинаем опять о морковке задумываться.
- Что так?
- Сами видите, какие дела, и притом, ежели, как вы говорите, эта ве-
щица только у нас, то в недалеком будущем...
- Переворот? - хотел я сказать.
Но вдруг сосед мой сделал страшное лицо, схватил за рукав, я успел
только сказать "пере..." и оглянулся: к нашему столику подходил какой-то
военный. Мне было унизительно прятаться, я нарочно погромче опять ска-
зал:
- Пере...
- ...жимка! - быстро окончил мое слово мой собеседник.
И так вышел не переворот, а пережимка.
Обрадованный новому, наверно и самому Далю неизвестному слову, я рас-
хохотался на весь трактир и сказал:
- Значит, вас, купцов, опять пережимают теперь посредством коопера-
ции?
- Ну, да, - ответил он, - опять пережимка.
И сам тоже, открыто глядя на военного человека, чему-то расхохотался.
3.
Янус.
Базарные наблюдения и сопутствующие им мысли еще более расширили и
углубили то, что я решил высказать в школе на родительском совещании.
Главное, мне удалось себе, наконец, выяснить и решить самое смутное в
моей программе место, там, где я говорю о том, чтобы ученый присоединил-
ся к творчеству простаков, а простак стал бы сам сознавать себя. Коопе-
рация, казалось мне, должна развязать этот Гордиев узел, потому что она
есть момент рождения моральной силы и общего дела. Кооперация добывает
материальные средства и перерабатывает их в культурные ценности - вот
цель этой серой лавочки. И если это верно, то краеведение, как общее де-
ло, возможно только через кооперацию. И так просто в этом свете кажется
и решение смутного до сих пор вопроса о трудовой школе. Мы согласуем
преподавание всех предметов согласно идее кооперативного изучения мест-
ного края. И гораздо будет точнее, если мы назовем такую школу не просто
трудовой, а школой общего дела... Бесчисленными примерами из своего лич-
ного опыта я украшаю свою будущую речь на родительском совещании и мыс-
ленно заканчиваю: "Мы не будем фанатиками и оставим слово "мое" для ба-
зарного употребления. Пусть те наивные люди делают наше же общее дело,
относя его к своему я, мы будем смотреть на это с такой же улыбкой, как
смотрим на детей...".
С таким проясненным сознанием вхожу на родительское совещание. Я был
тут прошлый год, и трудно рассказать, что в один только год могли сде-
лать два энергичных учителя, Янус первый и Янус второй, так я их назы-
ваю, потому что оба они произошли от одного существа - двуликого Януса.
Янус первый, заведующий школой, взял на себя всю хозяйственную часть, ту
часть дисциплины в школе, которая связана с необходимостью принуждения;
он наказывает учеников, оставляя переплетать после уроков школьные учеб-
ные пособия, выколачивает "добровольные" взносы родителей на экстренные
расходы по школе, запирает двери перед носом ученика, если он входит в
грязных сапогах; как мрачный дух принуждения, он и живет даже в самом
школьном здании, и никто никогда не видел, чтобы он хотя бы на минуту
присел - его не любят все ученики и ругают через учеников и родители.
Напротив, друг его, Янус второй, заведующий учебной частью, действует
