тогда пробовал, но у него ничего не получалось. Теперь он тоже захотел
это сделать, но опять ничего не вышло. "Этого даже не умею!" подумал он
с досадой, и сильное раздражение явилось, хоть бы кого-нибудь обидеть,
но невозможно было сказать дерзость доброй Вильгельмине с двойным подбо-
родком.
- Милый мой мальчик, - говорила она, - отчего ты такой бледный сегод-
ня? О, зачем ты остригся!
Смутно бродил он мыслью в разные страны, как-то ни во что ею не упи-
раясь, будто пахал облака. В гимназию не пошел, а прямо в городской сад,
на самую отдаленную лавочку и стал там думать о последней, казалось ему,
неизвестной и большой тайне, - вот бы и это узнать. В классе была целая
группа учеников, во главе с Калакутским, они между собой всегда говорили
про это и знали все. Но это раньше так чуждо было Алпатову, что он их
сторонился и даже боялся, - вот бы теперь их расспросить! И так случи-
лось, что путь Калакутского из гимназии домой как раз был через городс-
кой сад мимо этой лавочки. Алпатов задержал его и прямо спросил про это.
- Можно, - сказал Калакутский, - только тебе первый раз надо выпить
для храбрости.
- Ну, что же, давай напьемся.
- Приходи ко мне в сумерки.
Началось ожидание вечера. Страх не выдержать и осрамиться борол его.
"Ничего, - борол он свой страх, - когда напьюсь, страшно не будет". И
всю надежду возложил на водку. С тех пор еще, как он бежал в Азию и на-
пился с Кумом, не пил он ни разу, но воспоминание о действии водки было
связано с большой белой теплой подушкой и крепким сном - хорошее воспо-
минание! Водка может совершать чудеса.
Как только смеркалось и стали зажигать фонари, он явился к Калакутс-
кому.
- Ну, пойдем?
- Куда пойдем? - спросил Калакутский.
Алпатов покраснел, стыдясь напомнить. А Калакутский был такой: у него
всегда в одно ухо вскочит, в другое выскочит, и что-нибудь делать с ним
можно только в тот самый момент, когда в одно ухо вскочило, а из другого
еще не выскочило.
- А! - вспомнил он вдруг, - водки не купил, нельзя было, у нас сегод-
ня гости.
- И не пойдем?
- Нет, отчего же, пойдем, - там выпьем, у них есть. У меня там есть
приятельница Настя, она тебя живо обработает. Ты не думай, что это из
корысти, - они нас, мальчиков, очень любят, только надо теперь же итти,
до их гостей, и прямо к ним в комнаты. Неужели ты никогда не пробовал?
- Нет, я думал, нам это нельзя.
- Во-от! а я, брат, с десяти лет начал. Как же это ты вздумал?
- Да, так, вижу нет ничего и - вздумал.
- Как нет ничего?
- Учителя обманщики, - сами не верят, а нас учат.
- Неужели это ты только теперь узнал? А я это с десяти лет понимал.
Ты знаешь, Заяц-то наш к моей Анютке ходит, она мне все рассказывает,
хохочет! - он страшный трус и тоже нашим путем ходит, заборами, пустыря-
ми, в одном месте даже в подворотню надо пролезть, ну она и заливается:
ты представляешь себе, как Заяц подлезает в подворотню? А ты думал - они
боги. Я тебя Насте поручу, она мальчиков любит. Понравишься, так еще по-
дарит тебе что-нибудь. Ну, пойдем.
"Вся надежда на водку!" - холодея от страха, думал Алпатов.
Шли сначала по улице. Алпатов спросил:
- А Козел тоже ходит?
- Нет, у Козла по другому: он сам с собой.
- Как же это?
Калакутский расхохотался.
- Неужели и этого ты еще не знаешь?
Алпатов догадался и ужасно ему стал противен Козел: нога его значит
дрожала от этого.
- Ну, здесь забор надо перелезть, не зацепись за гвоздь, - сказал Ка-
лакутский.
Перелезли. Ужасно кричали на крышах коты.
- Скоро весна, - сказал Калакутский, - коты на крышах. Ну, вот только
через этот забор перелезем и - в подворотню.
Перелезли, нырнули в подворотню. С другой парадной стороны двора во-
рота были приоткрыты, и через щель виднелся красный фонарь.
- Запомни теперь для другого раза, - шопотом учил Калакутский, - этот
заячий путь нам единственный, а с той калитки, если войдешь, сразу сца-
пают. Теперь вот в этот флигелек нужно и опять осторожно; чтобы хозяйка
из окна не увидала: ведь мы с тобой бесплатные. Боишься?
- Нет, не боюсь!
- Молодец. Постоим немножко в тени: какая-то рожа у окна. Ну, ничего,
идем.
В темном коридоре Калакутский нащупал ручку, погремел, шепнул:
- Отвори, Анюта!
- Это ты, Калакуша?
Она только проснулась, сидела на неубранной кровати, в одной рубашке.
Алпатову ничего не показалось в ней особенного: просто раздетая женщина
и - ничего таинственного, как представлялось.
- Вот этот мальчик, - сказал Калакутский, - его надо просветить.
- Веди к Насте, она их страсть любит.
Пошли дальше по коридору. "Если так, - думал Алпатов, - то не очень и
страшно". Но Настя оказалась большая фарфоровая баба с яркими пятнами на
щеках.
- Поручаю тебе обработать этого кавалера, - сказал Калакутский.
И втолкнул Алпатова в ее комнату.
- Раздевайтесь, - очень ласково сказала Фарфоровая, - пива желаете?
- Водки, - ответил Алпатов.
Она вышла.
Тогда стала ему Фарфоровая, как на первых уроках в гимназии Коровья
Смерть: страшно и слабо в себе. - Не убежать ли теперь? - подумал он, но
вспомнил, что еще будет водка и после нее все переменится: тоже был
страшный Становой, а потом стал милым Кумом.
Она принесла графин с двумя рюмками, на блюдечке было нарезано мясо:
закуска.
- Миленочек, ах, какой ты хорошенький; пил ли ты водку когда-нибудь?
- Пил!
И налил две рюмки.
- За ваше здоровье!
Чокнулся и выпил.
И вот странно, обжог себе рот, водка настоящая, а никакой перемены от
нее не было.
Налил еще, выпил и - опять ничего, и еще налил и - опять ничего, и
еще...
- Миленочек, ты очень уж скоро, так ты совсем опьянеешь.
- Водка на меня не действует, - ответил Алпатов, - мне надо много вы-
пить.
- Вот ты какой!
Она села в кресло, притащила его к себе на колени, обняла.
- Ах, какой ты хорошенький, миленочек, знаешь, я тебе сделаю подарок,
- вот.
И дала ему небольшой перочинный перламутровый ножик.
- Подождите, - освободился Алпатов, - я сейчас на двор схожу, мне
нужно.
Шинель надел, а пояс забыл. Выпитая водка стала действовать, только в
другую сторону, - видно напрасно грешат на этот хлебный напиток. Или,
может быть, невидимая, неслышимая, притаенная где-нибудь в уголку души
детская прекрасная Марья Маревна оттолкнула от своего мальчика фарфоро-
вую бабу с яркими пятнами. Водка действовала, но в другую сторону: бе-
жать, бежать!
Он спрятался в тени ворот, собираясь перелезть в подворотню, но вдруг
ему почудилось, что на той стороне есть кто-то.
- Не Заяц ли это лезет?
Вылез кот и шарахнулся: другой кот бросился на первого, и оба с ужас-
ным криком понеслись на крышу. Две старушки у других ворот разговаривали
между собой:
Первая старушка сказала:
- Пост пополам хряпнул!
Вторая ответила:
- Коты на крыши полезли.
Первая сделала вывод:
- Значит, месяц остался до полой воды.
- Ведь вот как они странно выводят, - подумал Алпатов: - у них причи-
ны выходят совсем не так, как у Бокля.
Коты, сцепившись в клубок, ляпнулись с крыши прямо ему под ноги и
бросились в подворотню. За котом бросился в подворотню Алпатов и на за-
бор, по кустам, до другого забора, по улице.
Добрая Вильгельмина ничего не заметила в дверях, и он прямо пошел в
постель, но водка теперь только и начала свое действие, всю ночь ему чу-
дится, будто Заяц его преследует, он в подворотню и Заяц за ним, по пус-
тырям, по заборам, по крышам мчатся они всю ночь, только где-то у собора
ему удалось, наконец, обмануть Зайца, с высокой горы он скатился вниз
кубарем и там у реки была опрокинутая лодка, под эту лодку нырнул он, а
там... что там он увидел! Там сидел Козел и уединенно сам с собой зани-
мался.
- Auf, auf, в гимназию! - звала его Вильгельмина.
С ужасной головной болью он встал и вышел к чаю.
- O, mein liebes Kind, - воскликнула добрая Вильгельмина, - ты совсем
больной, не нужно ходить в гимназию.
Но Алпатов пошел, у него было какое-то смутное решение начать свою
жизнь совсем по-другому. Первый урок был как раз география. Вошел Козел,
сел, заложил ногу за ногу и задрожал, заходила кафедра, затряслась поло-
вица, и через половицу - и парта. Алпатов стал испытывать точь-в-точь
такое же невыносимо противное, как от фарфоровой дамы. Своими зелеными
глазками учитель стал перекидываться от лица к лицу, Алпатов упорно
смотрел и когда встретил, то видел как они зло вспыхнули и остановились,
как две кометы - злейшие на всем небе светила. Алпатов опять скривил гу-
бы, как Коровья Смерть, и что в тот раз удалось, то и сегодня от этого
Козлу стало, будто он яд принял.
- Ты опять рожи строишь? - сказал он.
- А вы опять дрожите, - ответил Алпатов, - мне это неприятно.
Класс притих, как перед грозой.
Козел перестал дрожать ногой и даже как-будто сконфузился, стал ша-
рить глазами в журнале, слепо вызвал кого-то. Только Алпатову нельзя бы-
ло так оставаться, было начертано совсем не тут, что итти ему в это ут-
ро, итти до конца: далеко где-то в других временах и в других странах
камень упал, и пошли круги по человечеству и сегодня докатились до этого
мальчика. Он поднял руку.
- Что тебе надо?
- Позвольте выйти.
- Не успели начать урок и уже выйти, что с тобой?
Сердце его стучало. Он вспомнил, что Вильгельмина, принимая бром, жа-
ловалась на сердцебиение, и сказал:
- У меня биение сердца.
- Ну, что же, - ответил Козел, - сердце у всех бьется.
В классе засмеялись. Победа была за Козлом. Алпатов сел на свое мес-
то.
Жалобно ударил колокол крестопоклонной недели, в церкви пели: "Кресту
твоему поклоняемся, владыко", при этом звуке Козел тихонечко и быстро
перекрестился.
Алпатов встал.
- Тебе что?
- Пост пополам хряпнул.
- Ну, так что?
- Коты на крыши полезли.
- Что ты хочешь сказать?
- Значит, месяц остался до полой воды.
Козел хорошо понял.
Козел такое все понимал.
- Какой ты заноза, я никогда не думал, что ты такой негодяй. Сейчас
же садись и не мешай, а то я тебя вон выгоню.
Алпатов сел. Победа была за ним. Козел задрожал ногою и половица хо-
дуном заходила.
- Вот вы опять дрожите, невозможно сидеть.
- Вон, вон! - крикнул в бешенстве учитель.
Тогда Алпатов встал бледный и сказал:
- Сам вон, обманщик и трус. Я не ручаюсь за себя, я не знаю, что сде-
лаю, может быть и убью.
Тогда все провалилось: и класс исчез в гробовой тишине, и Козел.
Заунывно ударил еще раз колокол крестопоклонной недели. Козел перек-
рестился большим открытым крестом, принимая большое решение, сложил жур-
нал, убрал карандаши.
- Ты - маленький Каин! - прошипел он Алпатову, уходя вон из класса.
- Козел, Козел! - крикнул ему в спину Алпатов.
Через несколько минут в класс вошел Обезьян, у него было торжествен-
но-мрачное лицо, и он сказал:
- Алпатов, возьми свой ранец, уходи из класса и больше не возвращай-
ся.
Алпатов не надел на спину ранец, как это непременно требуется, а взял
его под мышку портфелем, запел:
- Allons, enfants de la patrie.
И пошел в коридор мимо директора, не поклонился и все пел "Contre
nous de la tyrannie".
По пути домой он зашел в лавочку, купил себе черные пуговицы.
- Что случилось, что так рано? - спросила его добрая Вильгельмина, -
заболел?
- Меня исключили из гимназии, - сказал Алпатов.
- Wa-a-as-s?
Алпатов попросил ножницы, иголку с ниткой и пошел в свою комнату. Там
он сел у столика, развернул свою заветную бумажку, положил на стол перед
собой. И отпарывая блестящие серебряные пуговицы, пришивая черные, запел
на весь дом:
Allons enfants de la patrie.
Le jour de gloire est arrive.
Верно из всех хозяек этого города одна добрая Вильгельмина понимала
эту песню во всем ее ужасном значении.
